Он и на войне оставался учителем. Даже команды подавал таким тоном, будто предлагал: «А теперь давайте вот это сделаем». И никогда ни на кого не кричал. Растолкует, объяснит: «Понял?» – «Понял». – «Ну вот, чтобы в следующий раз этого не было». Как со школьниками...

Машина взревела, поднимаясь по изъезженному склону, выбралась из мертвой низины. Задул боковой ветер. Пауль запахнул полушубок, поднял воротник. Другие тоже стали поеживаться.

– А что, ребята, может, перекусим чуток? – спросил Надькин. – Ахмедыч, осталось у нас еще мусульманского оружия? Ну, доставай, подкрепимся.

Пауль вытащил из-под скамейки меченый снарядный ящик и раскрыл его. Ящик был разгорожен пополам, в одной половине лежали куски хлеба, в другой – сало. Ящик появился в расчете вскоре после прибытия Пауля. Он узнал, что на кухне, когда варят свинину, сало срезают – вареное сало никто не хотел есть, – и взял как-то посолил этого сала в ящике из-под мин. А через несколько дней, когда ужин что-то долго не привозили, сделал расчету сюрприз. Потом в ящик стали складывать и лишний хлеб, и так создали дополнительный «НЗ». А мусульманским оружием назвал его еще Пинчук. Однажды они вели беглый огонь, Пинчук не заметил, открыл меченый ящик и решил подшутить над новым заряжающим: сунул Паулю, увлеченному боем, сало в руки вместо мины...

Пауль достал всем по куску хлеба и ломтю сала, крупно посыпанного солью, а Надькин плеснул в кружки водки – ее в расчете тоже хранили вместе, сливая во фляжку Надькина. Подышали на края алюминиевых кружек, чтобы не прихватило губы, выпили, крякнули, закусили, отрезая ломтики мерзлого сала.

– Эй, Ахмедыч! – крикнули с позади идущей машины. – Мусульманам нельзя свинину, грех! Аллах накажет! Кидай сюда!

Пауль, улыбаясь, повернулся назад.

– На войне можно свинья кушать! – крикнул он. Он достал из ящика еще один кусок, привстал, чтобы не промахнуться, и бросил его в кузов соседям. – На, кушай тоже свинья!

– Спасибо, Ахмедыч! – засмеялись там. – А хлеба нету?

Пауль бросил и две мерзлые пластины хлеба.

– А может, и водочки подбросишь, Ахмедыч? – не унимались сзади.

– Кидай кружка, налью! – тут же весело крикнул Пауль, расстегивая снизу полушубок.

Все захохотали.

– Так их, Ахмедыч, – улыбаясь, сказал Надькин. – А то им палец дай, всю руку оторвут.

Машина круто скатилась вниз, с ревом поднялась опять вверх. Пауль, не успевший еще присесть, посмотрел через кабину, да так и остался стоять.

– Смотрите, – сказал он, кивнув вперед.

Все поднялись, и в машине сразу стало тихо.

Въезжали в сожженную деревню. По обеим сторонам дороги, где когда-то стояли дома, теперь были лишь сгоревшие почти до последнего венца, до фундамента черные остатки срубов, а посредине стояли большие русские печи, тоже черные, с черными высокими трубами да кое-где из-под обгорелых обломков торчали спинки железных кроватей. Дома сгорели вместе с пристройками, снег вокруг них растаял до самой земли и ветер сдувал теперь прах с пожарищ, протягивая далеко по белому снегу черные полосы.

Деревенька было небольшая, домов на двадцать, но машины шли по ней медленно, и казалось, будто пожарищам нет конца. Но вот и последний сгоревший дом остался позади, и все повернулись назад, продолжая в молчании смотреть туда, как вдруг внимание привлекла новая картина: совсем рядом у дороги лежали старик, женщина и девочка лет пяти. Верхняя одежда их была надета прямо на нижнее белье, старые валенки – на босу ногу. Старик лежал отдельно, лицом вверх, недалеко лежала меховая шапка. Ветер трепал седые волосы на голове, седую бороду; открытый рот был занесен снегом. На исподней рубахе, выглядывавшей из-под раскрывшегося полушубка, виднелись на груди две рваные дыры с красными пятнами вокруг. Женщина уткнулась лицом в снег, упав грудью на девочку, будто хотела прикрыть ее. Худенькие голые ножки девочки были не вытянуты, а, поднятые в острых коленках, так и замерзли; снег под ними был изрыт; наверное, она так и не смогла выбраться из-под мертвой матери. Полы пальто на женщине и рубашка на девочке были завернуты ветром, и было видно, что тела их уже начали обгладывать. Недалеко на снегу нетерпеливо прыгали черные вороны, а еще дальше, изогнувшись боком, стояла, косясь, худая одичавшая собака.

Пожарища не были прикрыты снегом, а он шел за два дня до наступления. Значит, немцы уничтожили деревню, отступая. Судя по тому, как мертвые были одеты, всё происходило ночью.

Спереди прозвучал выстрел. Собака, прыгнув в сторону, упала, дергаясь мордой вперед-вверх.

6

Шел последний год войны. На севере Польши стремительным наступлением несколько немецких дивизий было окружено и прижато к морю. В этом мешке немцы находились уже несколько дней, боеприпасы и продовольствие были у них на исходе, сопротивляться было бессмысленно, и им предложили сдаться в плен. На размышление дали сутки.

Минометный полк, в котором служил Пауль, тоже подтянули к этому мешку и рассредоточили вдоль западной его стороны – в случае отказа сдаться, группировку предстояло ликвидировать.

Вечером предупредили: возможно, немцы пойдут на прорыв, поэтому спать легли прямо у минометов. А среди ночи их подняла стрельба. Она стремительно разгоралась там, впереди, где стояла пехота и где непрерывно взвивались ракеты. В том направлении, немного дальше своей пехоты, и открыли минометный огонь.

Через полчаса Надькин, не отходивший от телефона, скомандовал новые данные, и Пауль, бывший наводчиком, когда установил их, увидел, что ствол поднялся выше и повернул немного влево. Скоро Надькин еще раз изменил данные, и даже еще не установив их, Пауль понял, что первая линия пехоты не выдержала.

Он хорошо представлял себе, что происходит там, в полукилометре от него. Именно на этом участке больше всего ждали прорыва, поэтому позиции укрепили, как только могли. И если немцы всё же прорвались в окопы, то сделали это лишь одним способом: завалив их своими трупами.

Теперь если и у второй линии не остановят немцев, думал Пауль, то задержать их уже будет некому: до батарей останется полкилометра почти пустого пространства, и ничего больше. А минометчики для них – раздавят и не заметят. Так что вся надежда, конечно, на тех, впереди...

Нет, уже нет надежды. Потому что Надькин дал уже новые данные, и огонь ведется уже по траншеям... Однако к месту прорыва, видно, успели подтянуть силы: совсем недалеко застрочили пулеметы и часто захлопали взрывы гранат. Было видно, как мерцает, вспыхивает и светится широкая длинная полоса, которая медленно, но упорно движется на запад, туда, где стоят первая и вторая батареи. Туда же, чуть вперед этой мерцающей полосы, повернул Пауль ствол миномета: огонь вели уже не по немцам, а заградительный, защищая свои батареи.

Но сколько времени нужно немцам, чтобы пройти оставшиеся метров двести до батарей, до штаба полка? Мерцающая полоса прорыва продвинулась в грохочущей темноте еще дальше. Вот-вот она коснется батарей. Казалось, тогда должно что-то произойти – страшный взрыв, или еще что-нибудь: очень уж нестерпимо напряжение... А может быть, немцы уже на батареях? И не взрыв там произошел, а наоборот всё уже задавлено? Но почему нет никакой новой команды? Уже сколько времени прошло...