— Сядь, — приказала Беренис, — ты действуешь мне на нервы.

Неожиданно Фрэнки рассмеялась. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони и снова подошла к столу.

— Ты слышала, что сказал Джарвис?

— Что?

Фрэнки все смеялась и не могла остановиться.

— Они разговаривали о том, стоит ли голосовать за С. П. Макдональда, и Джарвис сказал: «Я не голосовал бы за этого подлеца, даже если бы он выставил свою кандидатуру на должность собаколова». В жизни не слышала ничего остроумнее.

Беренис не засмеялась. Ее черный глаз скосился в угол, быстро оценил шутку и снова взглянул на Фрэнки. Беренис переоделась в розовое шелковое платье, а шляпу с розовым пером положила на стол. От голубого стеклянного глаза пот на ее темном лице тоже казался голубоватым. Беренис поглаживала перо на шляпе.

— А знаешь, что сказала Дженис? — продолжала Фрэнки. — Когда папа заметил, что я очень выросла, она сказала, что совсем не считает меня ужасно высокой. И еще сказала, что она почти не выросла после тринадцати лет. Честное слово, Беренис!

— Ну и хорошо.

— Она сказала, что у меня прекрасный рост и я, наверное, больше не буду расти. И еще она сказала, что все известные манекенщицы и кинозвезды…

— Она этого не говорила, — перебила Беренис. — Я ведь все слышала. Она только сказала, что ты, наверное, больше не будешь расти. А ничего такого она не говорила. Тебя послушать, так она только об этом и говорила.

— Она сказала…

— Это твой большой недостаток, Фрэнки. Стоит кому-нибудь что-нибудь сказать так, походя, и ты все так раздуваешь в своем воображении, что и не узнать. Вот твоя тетя Пет сказала Клорине, что у тебя хорошие манеры, а Клорина передала это тебе, ничего не прибавив. И гляжу, ты повсюду хвалишься, будто миссис Уэст сказала, что у тебя манеры лучше всех в городе и тебе нужно поехать в Голливуд. Чего только ты не наговорила! Если тебя чуть похвалят, так ты сразу придумываешь бог знает что. И то же самое, если тебя ругают. Ты все раздуваешь и представляешь так, как тебе нравится. А это большой недостаток.

— Не читай мне нравоучений, — ответила Фрэнки.

— Я тебе ничего не читаю, это все истинная правда.

— Кое с чем я согласна, — наконец сказала Фрэнки. Она закрыла глаза, и в кухне наступила тишина. Она чувствовала, как бьется ее сердце, и заговорила шепотом: — Вот что мне хочется знать: как, по-твоему, я произвела хорошее впечатление?

— Впечатление?

— Да, — ответила Фрэнки, не открывая глаз.

— Откуда я знаю? — сказала Беренис.

— Ну как я себя вела? Что я делала?

— Ничего ты не делала.

— Ничего? — переспросила Фрэнки.

— Ничего. Ты просто смотрела на них, будто на чудо какое. А как только заговорили о свадьбе, у тебя уши сразу стали торчком.

Фрэнки подняла руку к левому уху.

— И вовсе нет, — горько сказала она. И, помолчав, добавила: — В один прекрасный день ты увидишь, как твой большой толстый язык выдернут и положат перед тобой на стол. Как ты думаешь, тебе хорошо будет?

— Не груби, — сказала Беренис.

Фрэнки посмотрела на занозу у себя в пятке и, вытащив ее ножом, объявила:

— Любому человеку было бы больно, а мне нет. — Потом она начала опять кружить по комнате. — Я так боюсь, что не произвела хорошего впечатления.

— Ну и что? — сказала Беренис. — Скорее бы приходили Хани и Т. Т. Вильямс. Ты мне действуешь на нервы.

Фрэнки приподняла левое плечо и прикусила нижнюю губу. Потом она неожиданно села и уронила голову на стол, сильно стукнувшись.

— Что это ты, — сказала Беренис, — перестань!

Но Фрэнки все сидела застыв, сжавшись и опустив лицо на руку, и стискивала кулаки. Ее голос звучал неровно и приглушенно.

— Они были такие красивые, — шептала она. — Им, наверное, очень весело. И они уехали и бросили меня.

— Подними-ка голову, — приказала Беренис, — веди себя как следует.

— Они приехали и уехали, — говорила Фрэнки, — уехали и оставили мне эту тоску.

— Э-э-э! — в конце концов сказала Беренис. — Теперь я кое-что понимаю.

В кухне было тихо. Кухарка четыре раза топнула ногой — раз, два, три, бац! Ее живой глаз был темным и насмешливым. Она пристукивала каблуком, а потом запела в такт энергичным голосом:

— Перестань, — попросила Фрэнки.

продолжала Беренис не умолкая, и ее голос звенел, как джазовая мелодия или как стук сердца, который отдается в голове, когда у тебя жар.

Фрэнки стало нехорошо, и она взяла со стола нож.

— Лучше замолчи!

Беренис сразу умолкла. Кухня внезапно съежилась, и в ней наступила тишина.

— Положи нож.

— Попробуй заставь меня.

Фрэнки перехватила нож так, что рукоятка упиралась ей в ладонь, и потрогала лезвие. Оно было острым, гибким и длинным.

— Положи нож, чертенок!

Но Фрэнки поднялась со стула и тщательно прицелилась. Ее глаза сузились, а руки больше не дрожали — от ножа словно исходило спокойствие.

— Попробуй только бросить! — крикнула Беренис. — Попробуй только!

Во всем доме было очень тихо. Казалось, что пустой дом ждет. И тогда в воздухе просвистел нож и, вонзаясь, стукнуло лезвие. Нож впился в филенку двери, за которой начиналась лестница, и задрожал. Фрэнки смотрела на него, пока он не перестал дрожать.

— Я лучше всех в городе бросаю нож, — сказала она.

Позади нее Беренис не сказала ни слова.

— Если устроят такие соревнования, я буду победительницей.

Фрэнки выдернула нож из стены и положила его на стол. Потом она поплевала на ладони и потерла их.

Наконец Беренис заговорила:

— Фрэнсис Адамс, когда-нибудь ты допрыгаешься!

— Если я и промахиваюсь, то всего на несколько сантиметров.

— Ты знаешь, что отец не разрешает тебе бросать нож в доме.

— Я тебя предупреждала: не дразни меня.

— Тебе не место в доме, — сказала Беренис.

— В этом доме мне жить осталось недолго. Я скоро убегу отсюда.

— Туда тебе и дорога, долговязой безобразнице, — ответила Беренис.

— Вот увидишь, я уеду из города.

— И куда же ты отправишься?

Фрэнки осмотрела все углы кухни, потом ответила:

— Не знаю.

— А я знаю, — сказала Беренис. — Прямиком в сумасшедший дом, вот куда.

— Нет, — отрезала Фрэнки. Она стояла неподвижно и смотрела на стену, всю покрытую странными рисунками, а потом закрыла глаза. — Я уеду в Уинтер-Хилл. Я уеду на свадьбу. И пусть я ослепну, если когда-нибудь вернусь сюда.

Она сама не знала, что бросит нож, до тех пор пока он не вонзился в дверь и не задрожал. И она не знала, что произнесет эти слова, пока они не прозвучали. Ее клятва была как внезапно брошенный нож; Фрэнки почувствовала, как клятва поразила ее и теперь дрожала в ней. И когда слова замерли, она повторила:

— После свадьбы я сюда не вернусь.

Беренис откинула ладонью влажную прядь со лба Фрэнки.

— Миленькая, ты не шутишь? — спросила она.

— Нет, конечно! — сказала Фрэнки. — Думаешь, я зря дала такую клятву? Иногда, Беренис, мне кажется, что ты все понимаешь куда медленнее, чем другие люди.

— Но ведь ты же сказала, что не знаешь, куда хочешь уехать, — продолжала Беренис. — Ты уезжаешь, а сама не знаешь куда. Просто я тут никакого смысла не вижу.

Фрэнки осмотрела по очереди все четыре стены кухни сверху донизу. Она думала о большом мире, непостоянном и свободном, о мире, который вращался стремительнее и свободнее, чем когда-либо прежде. Картины войны проскакивали одна за другой перед ее взором, соединяясь в одну. Она видела острова, покрытые яркими цветами, и берег северного моря, на который накатываются серые волны. Мертвые глаза и топот солдатских ног. Танки и самолет со сломанным крылом, который горел, падая вниз в пустынном небе. Огромный мир был расколот грохотом сражений и вращался со скоростью тысяча миль в минуту. В мозгу Фрэнки мелькали названия: Китай, Пичвилл, Новая Зеландия, Париж, Цинциннати, Рим. Она думала о вращающемся огромном мире, пока ноги у нее не начали дрожать, а на ладонях не выступил пот. И все-таки она не знала, куда поедет. Наконец она оторвала взгляд от стен кухни и сказала Беренис: