Михаил Исхизов

Повесть о первом взводе

На 1-ом Украинском фронте шли

бои местного значения. Противник

понес значительные потери в живой

силе и технике. (Из сводок "Совинформбюро".)

"... Когда пишешь повесть или роман

О таком тяжком деле, как война, фанта-

зировать и брать факты с потолка как-

то не тянет. Наоборот, всюду, где это

позволяет твой собственный жизнен-

ный опыт, стараешься держаться по-

ближе к тому, что видел на войне

своими глазами".

Константин Симонов.

ПОВЕСТЬ О ПЕРВОМ ВЗВОДЕ

1. Отдых.

Полк отдыхал третий день. Не на пополнение его отвели, не новую матчасть получать, а просто на отдых. Почти месяц на южном участке 1-го Украинского фронта стояло затишье. Ни наши, ни немцы ничего серьезного не предпринимали. И держать в такое время на передовой гвардейский противотанковый артиллерийский полк было просто не по-хозяйски. Вот и отвели его в резерв: пусть люди, пока есть для этого время, отоспятся, вымоются, постирают портянки. Но требовали полной боевой готовности, чтобы в любую минуту, если это понадобится, бросить все имеющиеся в полку шестнадцать стволов на танкоопасное направление.

Полк расположился в Ясковицах, большом селе с утопающими в зелени серыми, давно не белеными мазанками. А в пяти километрах восточнее, в селе Шуляки, разместился штаб полка со всеми службами. С ним - первый взвод первой батареи: пятнадцать человек, считая командира взвода гвардии лейтенанта Столярова, два 57-миллиметровых орудия и один "студебеккер".

Была раньше во взводе и вторая машина, но в нее недавно немецкая самоходка угадала зажигательным. "Студер" вспыхнул, как спичка. И произошло это в самом неподходящем месте: рядом, метрах в тридцати, расчет вел бой, а на горящей машине лежало ящиков двадцать снарядов.

Что бывает, если враз взрывается снарядов, да еще в придачу к ним бензобаки, понятно каждому. По инструкции, в случае подобной опасности положено немедленно укатить орудие из опасной зоны или, хотя бы, укрыть расчет. Но немецкие танки вплотную подошли к нашей пехоте, и сержант Логунов продолжал вести огонь, как будто не пылала у него под боком машина со снарядами, которые вот-вот взорвутся.

Могло кончиться плохо, если бы не Гогебошвили. Потом, когда все обошлось, лейтенант Столяров сказал, что у Гогебошвили великолепная реакция и высокое чувство ответственности. А хвалил лейтенант Столяров редко.

Гогебошвили вскочил тогда в кабину горящей машины, рванул в степь и там спрыгнул на полном ходу. Взрыв полыхнул через каких-нибудь пять-шесть секунд. Но "студер" к этому времени ушел так далеко от позиции, что к орудию не долетел ни один осколок. А Гогебошвили отделался синяками и царапинами.

Другую машину, взамен сгоревшей, обещали выделить при первой возможности. А пока взвод обходился одной и в походной колонне выглядел коряво. Одно орудие, как положено, цепляли к "студебеккеру", станины другого привязывали цепью к стволу первого. Получалась мудреная и некрасивая конструкция, весьма неповоротливая и, главное, неудобная, особенно если прямо на марше приходилось разворачиваться к бою. Когда это случалось, слышно было, как ворчали пушкари: "Ну вот, опять орудие отвязывать..."

Первый взвод оставили при штабе не за какие-нибудь особые заслуги. Просто пришла его очередь дежурить. И никто во взводе особенно не обрадовался, потому что если дают отдохнуть и покемарить то лучше делать это подальше от глаз начальства.

Отдых - отдыхом, но для орудий приготовили позиции. Врытые в землю и хорошо замаскированные, они перекрывали дорогу, ведущую в село с запада. У пушек стояли часовые. Точнее, не стояли, а посиживали на станинах, покуривали, да изредка, чтобы размяться, прогуливались вокруг позиции. Начальство не придиралось. Никуда орудие не денется. Устав караульной службы - он для мирной жизни, война вносит свои поправки.

Но как ни свободно они себя чувствовали, часовой есть часовой: не разуешься, и ремень не сбросишь, и автомат все время в руках. Поэтому указание лейтенанта - сменять часовых через каждые два часа - не выполнялось. Во взводе вполне резонно рассудили, что летом, да еще на отдыхе, лучше стоять по четыре часа, но потом больше отдыхать. Лейтенант делал вид, что не замечает нарушения своего приказа.

Единственный "студебеккер" пристроили под деревья так, что с воздуха заметить его было совершенно невозможно. Баки заправили под завязку, а один из шоферов, Долотов или Гогебошвили постоянно находился возле машины.

Они очень разные, Степан Долотов и Володя Гогебошвили. Долотов широк и плотен, как медведь. Вернее - как белый медведь. Он совершенно белобрыс, даже брови и ресницы у него белые. Родился он и жил до войны в небольшом селе Архангельской области. С детства занимался охотой, в лесу чувствовал себя как дома. Воевать бы ему разведчиком или снайпером: ходил он бесшумно, стрелял отменно, но судьба распорядилась по-своему. Пришла в военкомат разнарядка - направить группу призывников на курсы шоферов, и стал Долотов водителем.

Немногословный, неторопливый, в тесноватой гимнастерке, рукава которой были для него слишком короткими, казался он неуклюжим, но его большие и сильные руки умели абсолютно все и без дела не оставались ни минуты. С утра до вечера "облизывал" Долотов свою машину: то мыл ее, то не нравилось, как работает мотор, и он начинал регулировать зажигание, то часами кружил вокруг "студера", подтягивая болты и гайки, а иногда надолго забирался под кузов, и только перезвон ключей убеждал, что Степан там не спит.

Когда состояние машины не вызывало у Долотова сомнения, он шел к расчету. Так же неторопливо и неутомимо копал землю, помогал чистить орудие, а если надо было замаскировать пушку, никто не мог сделать этого лучше него.

Володя Гогебошвили - полная противоположность Долотову. Он смугл и черноволос. У него плечи борца и талия балерины, легкая походка и стремительные жесты. Водит машину Гогебошвили отчаянно и лихо. У себя на родине, в городе Ткибули, Гогебошвили работал шофером в шахтоуправлении. Жутко даже представить, что делал он на узких и опасных горных дорогах. Но ни одной аварии за ним не числилось, потому что водителем Гогебошвили был талантливым. Наверно, даже машины понимали это. Стоило ему сесть за баранку, как машина начинала нетерпеливо вздрагивать, готовая по первому желанию хозяина рвануться вперед на предельной скорости. Так приплясывает резвый конь, почувствовав в седле удалого всадника.

И еще Гогебошвили любит оружие. Свой автомат чистит два раза в день. Есть у него и "вальтер", за которым он ухаживает так же нежно. А на поясе, возле правого бедра, красуется трофейный кинжал.

Когда начинается бой, Гогебошвили старается найти повод, чтобы присоединиться к расчету. Лейтенант Столяров не раз запрещал ему принимать участие в боях, без особой на то необходимости. Шофер у танкоистребителей должен всегда находиться у машины: мало ли что может случиться... Но Гогебошвили уверен, что "особая необходимость" его участия в бою существует постоянно. При первых же выстрелах он бежит на огневую. Как правило, лейтенант тут же замечает это, и Гогебошвили приходится с той же скоростью бежать обратно к машине.

Какие дела у солдата на войне во время отдыха? Оружие почистить, в баньке помыться, постирать обмундирование, пришить пуговицу, чистый подворотничок... Разве еще побриться. Это, если есть чего брить... А если на щеках лишь светлый пушок, и усы у гвардейцев еще только пробиваются? Один лишь намек на усы. По-настоящему во взводе бреются только двое: Гогебошвили, у которого черная и жесткая, как проволока, щетина вновь покрывает подбородок и щеки через полчаса после бритья, и ефрейтор Малюгин, ящичный первого орудия. У Малюгина усы есть. Небольшие, аккуратные, цвета спелой пшеницы гвардейские усы. Единственные усы на весь взвод. А если взять помасштабней, то и на всю батарею. Малюгину тридцать два года, и во взводе, где, кроме него, нет никого старше девятнадцати, его считают стариком. Учитывая возраст и то, что остались у него дома жена и двое детей, Малюгина берегут, насколько это можно сделать на фронте.