Выделялся Малюгин во взводе не только усами и возрастом, но и своим вещмешком. Этот удивительно вместительный сидор Малюгин смастерил из двух обыкновенных вещмешков. Подбирал в него все, что могло когда-нибудь пригодиться. Не мог бывший колхозный кладовщик жить без запаса: от привычки никуда не денешься. И благодаря своему сидору оказывал Малюгин взводу услуги совершенно неоценимые. Потерял кто-нибудь пуговицу, нужен кремешок для зажигалки или трут для "катюши", требуется что-нибудь из шильно-мыльных принадлежностей, или кусок медной проволоки, сломалась, наконец, ложка, важнейший солдатский инструмент - шли к Малюгину. Знали - у Малюгина есть. И у Малюгина было. Он ворчал, до тоски скучно объяснял, что "вещь надо беречь", клялся, что отдает последнее, предупреждал, чтобы больше с подобными просьбами к нему не подходили, сами, мол, не маленькие - "дадено тебе имущество, так беречь его надо..." И давал. А когда опять что-нибудь нужно было, опять шли к Малюгину. И он снова давал.

За два дня отдыха, с помощью Малюгина, во взводе все, что нужно отремонтировали, отрезали, пришили, постригли, почистили и теперь маялись от безделья. Поэтому, когда командир первого орудия сержант Логунов сел перематывать обмотки, возле него собрался почти весь расчет. Оказался здесь и рыжий Григоренко, замковый второго орудия. Он пришел к своему другу Птичкину, а Птичкина не оказалось на месте. Птичкин тайно от командира взвода отправился в село, устанавливать контакт с местным населением и задержался там дольше, чем это положено, если приказано "соблюдать дисциплину".

Логунов и обмотки - это было для Григоренко не ново. Это длилось второй день, с тех пор, как у сержанта отлетела подошва от правого сапога, и старшина выдал ему ботинки с обмотками. Григоренко мог бы уйти, потому что знал наизусть все, что думает об обмотках сержант Логунов. Но сейчас Логунов собирался перематывать свои обмотки в присутствии лейтенанта Столярова, а тот не переносил небрежности или неаккуратности в одежде. И поскольку других развлечений в ближайшее время не предвиделось, Григоренко остался. Он сдвинул на лоб пилотку и улегся на выгоревшую травку возле Огородникова, невысокого, худощавого паренька с большими черными глазами.

Гвардии лейтенант Столяров сидел у плетня на узенькой, в одну дощечку, скамеечке. Лицо у него круглое, мальчишеское, виски аккуратно подбриты. Ремень и портупея туго затянуты, из-за ворота гимнастерки выглядывает белоснежный подворотничок, а в ярко начищенные сапоги можно смотреться, как в зеркало. От лейтенанта слегка пахло одеколоном. Из-под козырька почти новой форменной фуражки неодобрительно наблюдали за Логуновым большие серые глаза.

Логунов устроился на пустом ящике из-под снарядов и неторопливо покуривал самокрутку. Он был повыше лейтенанта и шире его в плечах. И хотя воротник гимнастерки был расстегнут, а рукава подвернуты, выглядел Логунов не менее подтянутым, чем командир взвода. Слегка прищурившись от яркого солнца, сержант внимательно рассматривал лежащие у ног ленты туго свернутых обмоток, словно искал в них что-то до сих пор никому не известное.

- Вы случайно, товарищ лейтенант, не знаете, кто это чудо изобрел? - кивнул он на обмотки.

- Не из-за чего трагедию устраивать, сержант, - лейтенанту не нравилась эта возня. - Нормальная обувь. Между прочим, старые солдаты считают, что обмотки гораздо практичней сапог.

Лейтенант машинально посмотрел на свои легкие хромовые сапожки и попытался убрать их под скамейку.

Логунов тоже посмотрел на командирские сапожки, потом на свои обмотки, взял один из рулонов и стал наматывать его на ногу.

- Оцэж-такы гарны обмоточки мий дид з гражданской войны прынис, - не выдержал Григоренко. - Гарна штука. Рокив двадцать тэля на них прывязувалы, а воны всэ як новы. А потим кудысь згынули... Мабуть, цэ вона и е? Ты б, сержант, подывывся, там химичным карандашиком нэ напысаны дви буквочкы: "Мы" и "Гы"? То Мыкола Грыгорэнко, мий дид.

Логунов неторопливо накручивал обмотку, не обращал на подковырки Григоренко никакого внимания. Но расчет не мог позволить, чтобы какой-то Григоренко подшучивал над командиром.

- Послушай, Григоренко, почему это ты такой вредный? - спросил Огородников. - И шуточки у тебя какие-то странные и совсем не умные.

- Да то ж нэ у мэнэ, - невинно улыбнулся Григоренко. - У дида такусеньки обмоточки булы.

- Давайте снимем с Григоренко скальп, - предложил Трибунский. - У Гогебошвили как раз подходящий кинжал есть. А рыжий скальп, обменяем у американских союзников на свиную тушенку. У них там индейцы есть, они за такой скальп ничего не пожалеют.

- Топал бы ты отседова, Григоренко, - посоветовал Малюгин. - А то ребята скальпу с тебя снимуть. Запроста. А там, глядишь, пока индейцев искать стануть и потеряють. Запроста. И ни скальпы не будет, ни тушенки.

- Да я ж ничого, хлопцы, - Григоренко понял, что перебрал сейчас со своими шуточками. - Молчу. Бильш ни слова.

- Вот так, лежи и помалкивай, - посоветовал Трибунский. - Есть две дырочки - сопи. С тебя хватить.

Логунов, замотавший к этому времени левую ногу, критически осматривал свою работу. Получилось не особенно красиво. Обмотка легла буграми, а нижний ее конец выскользнул и беспомощно повис. Логунов нехорошо улыбнулся и начал сматывать ленту в рулон.

- Очень неправильная обувка, - посочувствовал Огородников. - Для войны совсем неудобная. Человеку воевать надо, а ему приходится все время сидеть и обмотки наматывать. Воевать совсем некогда будет. Непонятно зачем такое придумали?

- Цирк! - возня Логунова с обмотками надоела лейтенанту Столярову. - Настоящий цирк устроил, сержант. Не можешь с простым делом управиться.

- Вах, почему цирк?! Зачем такое говоришь, товарищ гвардии лейтенант?! - Гогебошвили вскочил и заговорил быстро, горячо, сопровождая каждую фразу стремительным жестом. - А Огородников правильно сказал: человеку воевать надо! Он истребитель танков, а ты ему говоришь про обмотки, как будто он самая простая пехота!

- Не горячись, кацо, - потянул Гогебошвили за край гимнастерки Трибунский. - Говори спокойно.

- Не мешай! - отстранил тот руку Трибунского. - Очень тебя прошу, дорогой, не надо мне мешать. Я никогда не горячусь. Я всегда спокойный.

- Гогебошвили очень спокойный, - поддержал его Огородников. - У нас, в Чебоксарах, я ни одного такого спокойного человека никогда не видел...

- Старшина - плохой человек! - Гогебошвили не обращал внимания на пытавшихся удержать его от спора с лейтенантом товарищей. - Старшина совершенно странный каптерщик и жмот, он людям радость делать не хочет! Если человеку приятно бить фрицев в сапогах - сделай ему приятное, пусть бьет на здоровье! Если ему доставляет радость поджигать фашистские танки в сапогах - доставь ему удовольствие, пусть поджигает на здоровье! От этого всем хорошо будет!

Старшину Белякина лейтенант Столяров презирал. Губастый, здоровенный двадцатипятилетний парень панически боялся всего, что хоть сколько-нибудь угрожало его жизни. Боялся разрыва снаряда, свиста пуль, даже огня орудий своей батареи. Он ни разу не принял участия в бою. И это ничтожество отказало в сапогах Логунову. Гвардии лейтенант Столяров считал, что из таких вот Белякиных надо душу вытрясать.

- Может быть, ты и прав, Гогебошвили, - неторопливо сказал лейтенант, - только не надо шуметь, дорогой. Одно из достоинств танкоистребителя - спокойствие. Наверно, не успел старшина выдать сапоги. Сегодня выдаст.

Столяров встал, привычно провел руками по плотно затянутым ремням, проверил, застегнул ли воротничок, и, осторожно ступая, чтобы не запылить блестящие сапожки, пошел вытрясать из старшины Белякина душу.

- Как это? - спросил Гольцев, молоденький солдат, который попал во взвод недавно, с последним пополнением. - Как это старшина за два дня не успел? Это же его работа - сапоги выдавать.

- Не знаешь ты, Гольцев, жизни, - покровительственно похлопал его по плечу сидевший рядом Малюгин. - Старшина как раз для того на должность поставлен, чтобы не давать сапоги. Ему материальные ценности дадены и должен старшина их беречь, а не раздавать направо и налево. Если каждому, хто попросить, давать сапоги, это што будеть?! Это, брат, такое будеть... - Малюгин попытался при помощи рук и мимики изобразить что-то, по его мнению, очень нехорошее, что непременно случится, если каждому, кто попросит, старшины станут выдавать сапоги.