Птичкин сбегал к машине, разыскал там коробку противогаза, а вместе с ней принес и котелок.

- Держи, профессор, - передал он коробку Трибунскому. - Держи точно над котелком, чтобы ни одна капля не упала мимо. Каждая бесполезно пролитая капля оставит черное пятно на нашей с тобой биографии.

Остальные молча наблюдали за тем, как Птичкин установил котелок, как Трибунский застыл над ним с коробкой противогаза в руках. Потом Птичкин осторожно, не уронив ни капли, вылил в коробку полбутылки денатурата. Вылил, подмигнул Григоренко и заглянул в котелок. В котелке было пусто.

- Он сквозь различные очищающие элементы должен пройти, - напомнил Трибунский. - Очиститься и только тогда закапает.

Птичкин бережно, тонкой струйкой, вылил остатки денатурата, с сожалением посмотрел на пустую бутылку, отложил ее в сторону и опустился на землю возле котелка.

Сидели, ждали... Всем расчетом плюс рыжий Григоренко, как будто здесь шел сеанс коллективного гипноза, уставились на котелок, ловили момент, когда первая капля с легким звоном упадет на его дно.

- Трибунский, почему это денатурат у тебя так долго не очищается? - не выдержал Огородников. - Наверно, надо так час держать или два? Да?

- Не спешите, маэстро наводчик, это вам не бражка, - ответил за Трибунского Птичкин. - И не самогон. Когда придет время, тогда и потечет. Я правильно излагаю основную суть, академик?

Но "академик" уже почувствовал, что его провалы в области школьного курса химии поставили под угрозу авторитет науки в первом взводе гвардейского полка. И спасти этот авторитет он был уже не в силах, как не в силах был вернуть денатурат обратно в бутылку. Оказалось, что противогаз предназначен лишь для того, чтобы очищать воздух. Только воздух. А влагу, в том числе и денатурат, активированный уголь мог только впитывать. Наверно, уже впитал... И не стоило оставаться рядом с Птичкиным, когда тот убедится, что наука в лице Трибунского не так уж и всемогуща.

- Сейчас все пойдет как надо, - сказал он. - По всем правилам науки и техники. Подержи-ка, - передал он коробку Огородникову. - И будь внимателен, скоро все начнется. - Трибунский повернулся и не спеша ушел, с каждым шагом удаляясь от коробки противогаза, пустой бутылки и, самое важное, от Птичкина.

- Что сейчас начнется? - Огородников посмотрел на удаляющегося Трибунского, потом на пустой котелок и снова на Трибунского. - Если сейчас все начнется, так почему он уходит?

- Наверно, хочет, чтобы начиналось без него, - подсказал Логунов. Он догадывался, чем может окончиться очистка денатурата.

- Не понял. Почему без него? Серега, ты куда? - позвал Трибунского Птичкин.

Трибунский остановился, оглянулся, махнул рукой: "Оставайтесь мол, без меня обойдется..." и пошел дальше.

Ждали. Время шло, но на дно котелка так и не упала с легким звоном первая капля. Не хотела падать. Постепенно все, в том числе и Птичкин, стали понимать, что капать не будет. И все-таки смотрели, надежда умирает последней.

Затянувшееся молчание прервал Володя Гогебошвили.

- Послушай, Птичкин, скажи пожалуйста, почему так сердито на противогаз смотришь? - Гогебошвили был предельно доброжелателен. - Кажется маленькая ошибка вышла. Наверно противогаз неправильный попался. Он как голодная цапля все в себя впитал и не хочет отпитывать. Но ты, Птичкин, не унывай. Не теряй бодрость духа. Хороший способ знаю. Для тебя что захочешь сделаю. Я из этой хитрой железной коробки, что изображает вредную цаплю, весь твой денатурат, до последней капли обратно выжму.

- Это ты, Гогебошвили, загибаешь, - не поверил Малюгин. - Нет еще такой техники, чтобы обратно все выжать.

- Почему так думаешь? - не согласился Гогебошвили. - Как вино делают, знаешь? Да?

- Кто не знаеть. Тискають виноград, жмуть из него сок.

- Молодец, правильно знаешь. Мы тоже жать будем. Коробку под колесо положим. Да? Машина тяжелая, как пресс. Да?! Даже еще тяжелей. Один раз переедем через коробку - выжмем денатурат. Если надо, будем два раза поедем, три раза поедем. У нас бензина полный бак. Все что было выжмем и еще больше.

А Огородников то ли надеялся, что очищенный денатурат начнет все-таки капать, то ли делал вид, что надеется. Он не выпускал из рук коробку противогаза. Встряхивал ее, сжимал, стараясь что-нибудь выдавить. Пытался заглянуть внутрь. И делал все это усердно, деловито, с самым серьезным видом.

Когда до Птичкина окончательно дошел комизм положения, он взял из рук Огородникова злополучную коробку и швырнул ее через плетень в какой-то заброшенный огород.

* * *

Лейтенант Столяров вернулся во взвод вместе с кухней. Он сидел в кабине "доджа три четверти", рядом с шофером, а из-за борта машины выглядывало перекошенное лицо повара Литвиненко. У повара болел зуб. Правая щека не просто опухла, а стала настолько толстой что, казалось, не имела к тощему Литвиненко никакого отношения.

Солдаты окружили кухню. Шутить над поваром никто себе не позволил. Ты над ним один раз пошутишь, а он потом над тобой месяц шутить будет. Каждый старался выразить свое сочувствие. Но Литвиненко не слышал их слов, и глаза у него были грустные, задумчивые, устремленные куда-то в неведомое, где есть люди, которые по всем правилам, или, даже без всяких правил, могут, к чертовой матери, вырвать больной зуб. Повар механически, никого не замечая, орудовал черпаком, накладывал в котелки пшенную кашу. По случаю умопомрачительной зубной боли и потери в связи с этим, душевного равновесия кашу Литвиненко пересолил, а в котелки накладывал в два раза больше обычного. Упрека за изобилие соли ему никто не бросил, и от увеличенного пайка тоже не отказывались.

С едой во взводе бывало всяко. Иногда ее имелось более чем достаточно - это, в основном, когда сидели в обороне. Но случалось и так, особенно при наступлении, что по несколько дней довольствовались сухарями. Приходилось и поститься... И когда представлялась возможность поесть как следует, "про запас", как говорил Григоренко, ее не упускали. Отсутствием аппетита никто во взводе не страдал.

Логунов наполовину опустошил свой котелок, когда к нему подошел лейтенант Столяров.

- Держи, сержант, владей, - протянул он тугой сверток.

- Сапоги? - Логунов быстро поднялся.

- Они самые. Старшина просил передать.

- Я у него два раза был... Нет, говорит, твоего размера. Одни недомерки.

- Он, видимо, тебя не понял. А может быть, сегодня утром подвезли. И вообще, поскольку сапоги имеются, отставить разговорчики на эту тему.

- Слушаюсь, отставить разговорчики!

Логунов развернул сверток. В нем были не какие-нибудь кирзовые и не какие-нибудь хромовые, а настоящие яловые сапоги. Прочно скроенные и хорошо сшитые. Новенькие, ни разу еще не надеванные... В них, если как следует смазать, хоть полдня броди по воде, ноги будут сухими. Эти сапоги зимой надеть на суконную портянку - никакой мороз не страшен, лучше любых валенок. И износа таким сапогам нет. Следи только, чтобы на каблуках да на носках подошвы были подковки. И смазывай каждый день. Непременно каждый день. Такие вот сапоги...

Малюгин издали увидел. Не выдержал, подошел. Он поставил котелок с торчащей в каше ложкой возле логуновского и взял у сержанта сапог. Постучал костяшками пальцев по подошве, царапнул ее пожелтевшим от махорочного дыма ногтем. Потом, забрал в большую, покрытую мозолями ладонь голенище, смял его, отпустил, внимательно разглядывая, как медленно распрямляется плотная, добротная кожа.

- Вещь! - оценил Малюгин. - Ежели им хороший уход дать, всю жизнь носить можно. - И в голосе его, кажется, звучало сожаление, что не даст Логунов этим добротным сапогам настоящего, как положено, ухода.

- Добри чоботы, - подтвердил Григоренко. Он уже очистил свой котелок, взял у Литвиненко добавку и завернул к Логунову глянуть на обнову. - Из старых запасов. Сейчас такие не робять.

- Переобувайся, сержант, - предложил Малюгин. - А то Григоренко ожидаеть обмотки. Ты же ему обещал, значить надо отдать.