— А почему бы не написать? Дал приятелю трактор поучиться ездить, а тот свалился в овраг. Приятель цел и невредим, трактор — вдребезги, председатель колхоза — обезьяна, а тебе — два года.

— Четыре…

— Ну, пусть четыре. Ради Эрны.

Фактически Эрну Бенарович следовало бы величать Эрной Второй, потому что одна Эрна уже присылала Флоксису посылки.

В те времена, когда Зутис с Джонгом, кутаясь в ватники, на лестнице исправительно-трудовой колонии курили сигареты «Филипп Моррис», «там еще можно было жить». Тогда еще разрешалось посылать и получать письма, сколько и кому угодно. Были и другие послабления, позже их отменили.

Вначале Джонг довольствовался адресами одиноких женщин, бывших соседок тех, кто теперь соседствовал с ним на нарах и подбрасывал эти адреса, но позже он выписывал фамилии и имена из газетных статей, где превозносили доярок, свинарок или передовых работниц фабрик. Годились ему и продавщицы, и почтальонши, и учительницы.

Джонг констатировал, что на первые шесть отправленных им писем он получает, по крайней мере, один ответ, а на третье письмо отваживается только одна из тридцати шести. Но третье письмо всегда было важной вехой — оно приносило Джонгу первую маленькую еще не рентабельную, но все же победу. В конце третьего письма Джонг в постскриптуме добавлял, что в настоящее время в магазине колонии нет почтовых марок, поэтому со следующим ответом он, возможно, задержится. Если после этого в конверте кроме письма он находил дюжину почтовых марок, то становилось ясно, что переписку стоит продолжать, хотя она и не всегда оправдывала надежды.

После третьего письма Джонг уподоблялся рыболову, который при помощи очень тонкой лески пытается вытащить крупную рыбу — он был весь внимание, тратил время, но не делал ни одного резкого движения, чтоб только рыба не сорвалась, чтоб он мог благополучно вытащить ее на берег.

Джонг любил порядок. Для ответившей он сразу же в своей учетной книге заводил чистый лист, куда заносил все сведения о далекой даме сердца, о членах ее семьи, о дальних родственниках, об успехах и неудачах в труде, об интересах, желаниях, взглядах и надеждах на будущее. Потом стать неотразимым можно было, только учитывая эти данные. Если дама сердца жила в деревне и не стремилась в город, Джонг совершенно не мог представить себя в городской толчее, но если даме сердца деревня надоела, тогда оказывалось, что у престарелой тетки Джонга есть большая квартира, тетка уже давно зовет его к себе, и ему — механику по точным приборам — на селе, конечно, делать нечего. Каждой он обещал именно то, чего ей хотелось. Если дама любила музыку, то Джонг играл на аккордеоне и рояле, если не любила — он был лишен музыкального слуха. Если какая-нибудь женщина, разведясь с мужем, не сгорала от желания официально заключить брак, то ей Джонг писал, что и не следует этого делать, а если она хотела, чтобы Джонг женился на ней и усыновил ее детей, то Джонг, ни минуты не колеблясь, решался и на это. Каждой везло, как в кино.

Созданье, приславшее почтовые марки, — в будущем он ее осчастливит — теперь должно было прислать какую-нибудь книгу. И не какую-то там беллетристику или сборник легкомысленных стихов, а нечто основательное и серьезное — «Справочник плотника» или «Техническое обслуживание трактора «Беларусь». Ведь человек с серьезными намерениями читает только серьезные книги.

Книги, присланные одной дамой сердца, Джонг незамедлительно пересылал другой. На сохранение. Он писал — теперь она может считать эти книги их первым общим имуществом, за которым последуют кровать, шкаф, стол, стулья и прочее. Второй даме сердца это придавало смелость — и она совала черту в пасть уже не только мизинец, спрашивая, не надо ли прислать что-нибудь из продуктов? Ведь ей это ничего не стоит: брат только что заколол свинью. Джонг отвечал — нет, он из принципа ничего не может от нее принять. Но между строк она читала его вздохи — вздохи изголодавшегося человека, который повстречался с сытым. И почта доставляла Джонгу посылку со свежим копченым салом и яблоками.

— У меня всего несколько случаев, когда сорвались те, кто начал присылать посылки, — рассказывал Джонг. — Если не пришлют еще, я могу рассердиться и не писать. И тогда прости-прощай прекрасный замок со всеми яблоками. А кто хочет, чтобы его добро пропало? Никто не хочет. Это как на ипподроме: проигрываешь раз за разом, но снова лезешь с деньгами к кассе, потому что надеешься сорвать куш.

Из колонии Арвид Флоксис вышел куда богаче, чем до нее — он тащил тяжелый груз выходных костюмов, которые ему прислали. Среди них, правда, были и поношенные, за них в скупочных пунктах он ни черта не выручил.

— А что — разве ни одна не пыталась посадить тебя за надувательство? — с интересом спросил Зутис.

— Может быть. Но мне об этом ничего не известно. Разве можно судить за то, что я принимаю подарки, которые мне навязывают?

Зутис пожал плечами. По виду Джонга нельзя было сказать, что он процветает.

— Где вкалываешь? — осведомился Зутис.

— Нигде. Просто живу. На жизнь мне хватает. Давно мы не виделись — лет десять, пожалуй?

— Я рыбачу в дальних водах. Куда тебя отвезти.

— Ты поезжай куда тебе надо. Селедку ловишь?

— Деньги. — Зутис засмеялся. — Хорошие денежки. — Он похлопал по рулю «жигулей», как хозяин похлопывает по шее любимого коня.

— Пообедать не хочешь? — вдруг спросил Джонг.

Зутис равнодушно пожал плечами.

— Пообедаем! — решил Джонг. — Останови возле автомата, я только позвоню.

Потом они поехали в Агенскалнс. Дверь квартиры открыла дамочка лет пятидесяти, с чуть подкрашенными волосами.

— Познакомься, дорогая! — Джонг представил Зутиса. — Наш товарищ куратор.

— Очень рада! — Хозяйка заискивающе улыбнулась.

Зутис поклонился с изысканной чопорностью.

Обеденный стол, накрытый на две персоны, богато украсили салфетками. Был подан бульон с пирожками, жаркое и компот со взбитыми сливками. Джонг наполнил рюмки из маленького запотевшего графинчика, и что-то плел о предстоящем собрании и о квартальном плане. Из-за машины Зутис от выпивки отказался. Он ел, смотрел на респектабельные авторучки в нагрудном кармане пиджака у Джонга, на его манерное поведение и думал, что в подобных ситуациях Джонга можно показывать, но разрешать ему говорить нельзя.

Покончив с обедом, Зутис вытер губы салфеткой, аккуратно сложил ее и положил рядом с тарелкой.

— Вам, коллега, можно только позавидовать! У вас такая превосходная хозяйка!

— Ну какая там хозяйка, — кокетливо, как девица, отозвалась дамочка и выразительно посмотрела на Джонга. — Это совсем будничный обед.

Джонг украсил свою широкую физиономию сигарой и глубокомысленно рассматривал дым, довольно скверно вонявший.

— Ты, дубина, хоть знаешь ли, что означает «куратор»? — спросил Зутис, когда они вышли на лестницу.

— Ну, это такой… такой… — Джонг разводил руками, чертя в воздухе круги.

— Если не знаешь, не болтай! Говори — директор или заместитель директора.

— Директор здесь уже был, а заместитель директора — это я сам, — обиделся Джонг. — Она работает в парикмахерской, я у нее бреюсь…

— Куратор есть лицо, которому поручено наблюдать за работой какого-либо другого лица или учреждения. Заруби это себе на носу, наперед может пригодиться!

— Наедаюсь я тут досыта, — жаловался Джонг, когда они ехали обратно в центр, — а к звонкой монете не подступиться. Ты не хочешь хоть рубль заплатить мне за этот обед? В другом месте ты проел бы больше.

Зутис дал два и, прощаясь, спросил, как найти Джонга в случае необходимости.

Мошенников поджимало время. До ухода старого заведующего складом на пенсию оставалось меньше месяца, и до этого нужно было подыскать несколько кандидатур, чтобы выбрать подходящего и не принимать человека «с улицы».

Цауна договорился с кем-то из своих знакомых, но оклад заведующего складом того не прельщал, поэтому Цауна пообещал ежемесячно подбрасывать ему еще около сотни. Тогда тот насторожился и все выспрашивал, за что ему будут подкидывать такие деньги. Чрезмерное любопытство — признак того, что он позже всюду будет совать свой нос. Зутис посоветовал от него отделаться, и это Цауна выполнил с честью. Цауна сказал, что до сих пор заведующему складом платили еще жалование транспортного рабочего, но впредь вместо этого будут платить премию только десять процентов зарплаты. Любопытный подсчитал, что больше сотни все равно не выйдет, и от предложенного места отказался.