Грофинет поспешно напялил парадную кепку и, решительно напыжившись, занял позицию в дверном проеме. «Незнакомцы! Будьте любезны, остановитесь! — громко объявил он. — Вы подходите к Трильде, усадьбе великого чародея Шимрода, в настоящее время находящейся под моей охраной. Так как вас никто сюда не приглашал, будьте добры удалиться».
Голос ответил ему: «Мы хотели бы перекусить. Нам достаточно каравая хлеба, куска сыра и чарки вина — мы немного передохнем и продолжим путь».
«Не подходите ближе! Я принесу хлеб, сыр и вино, но вход в усадьбу воспрещен. Оставайтесь там, где стоите, а когда я вернусь, сразу уходите. Таковы мои указания».
«Многоуважаемый страж, мы их неукоснительно выполним!»
Польщенный Грофинет повернулся, чтобы зайти внутрь, но его тут же схватили и туго связали кожаными ремнями. Так начался кошмарный вечер.
Злоумышленников было двое.
На поясе первого, высокого статного мужчины с красивым лицом, блестящими черными волосами и манерами отпрыска благородной семьи, в дорогом темно-зеленом кожаном охотничьем костюме и черном плаще, поблескивала рыцарская шпага.
Второй, явно подчиненный первого, был на пару дюймов ниже и дюймов на шесть шире в плечах. Лицо его было сжато, скручено, вмято — будто кто-то вылепил его из глины, а потом бил по нему кулаком. Рот его почти скрывали пышные рыжеватые усы. У него были большие сильные руки, но тощие ноги, и он осторожно ими семенил, словно ходьба причиняла ему боль. Это он пытал Грофинета, пока другой стоял, прислонившись к краю стола, прихлебывая вино и время от времени высказывая замечания.
Дело было сделано. Замученный Грофинет дымился под потолком, а черный брусок — свернутый в нескольких измерениях сундук с драгоценными инструментами и манускриптами — достали из тайника.
«Пока что дела идут неплохо, — заметил черноволосый рыцарь, — хотя Шимрод умудрился свернуть свои сокровища в узел, который еще придется распутывать. Тем не менее, и тебе, и мне не на что пожаловаться».
«Вот и хорошо. Я долго и тяжело трудился. Теперь я смогу отдыхать и наслаждаться своим доходом».
Рыцарь снисходительно рассмеялся: «Рад за тебя. Всю жизнь тебе приходилось рубить головы, растягивать конечности на дыбе и скручивать носы на сторону — и вот, наконец, ты станешь уважаемым человеком и — кто знает? — может быть даже займешь видное положение в обществе. Ты намерен вращаться в аристократических кругах?»
«Нет, это не для меня. У меня же на лице написано, что я палач и разбойник. Пусть так — обе мои профессии пользовались постоянным спросом, и только больные колени заставляют меня отказаться от продолжения успешной карьеры».
«А жаль! Специалиста с твоими навыками трудно найти».
«По правде говоря, я потерял интерес к выпусканию кишок в подземелье при свете жаровни, а что касается разбоя… нет, колени подведут, лихие деньки молодости уже не вернутся. Колени, колени! Они хрустят и гнутся во все стороны! И все же, разумеется, время от времени я не буду отказывать себе в удовольствии отрезать чей-нибудь кошелек или обчистить чей-нибудь карман — просто так, для развлечения».
«Куда же ты направишься, чтобы провести остаток дней в довольстве и забавах?»
«Поеду в Даот. Буду следовать тамошним модам — того и гляди, обращусь в христианство! Если я вам понадоблюсь, пришлите весточку в то заведение в Аваллоне, о котором я упоминал».
Сапоги-скороходы умчали Шимрода в Свер-Смод. На двери обители висела прокламация:
«Всюду тревога, нет уверенности в будущем. Мурген вынужден жертвовать своим покоем, чтобы решать проблемы Судьбы. Посетители: Мурген сожалеет о своем отсутствии. Друзьям и нуждающимся: вы можете найти убежище, но я не могу гарантировать вам защиту. Тому, кто намерен нанести мне ущерб, ничего не скажу. Он уже знает мой ответ».
Шимрод оставил на столе посреди большого зала следующую записку:
«Я приходил и ушел — больше почти ничего не могу сказать. Странствования мои закончились примерно так, как ожидалось, но я понес существенные потери в Трильде. Надеюсь вернуться не позже, чем через год — или как только будет восстановлена справедливость. Оставляю на твое попечение тринадцать потусторонних самоцветов».
Шимрод подкрепился, воспользовавшись кладовой Мургена, и выспался на кушетке в зале.
Утром он переоделся в костюм бродячего музыканта: зеленый берет с остроконечной нашивкой спереди и плюмажем из перьев филина, трико из зеленой саржи, голубую блузу и короткий плащ цвета орехового дерева.
На большом столе посреди зала он нашел серебряную монету, кинжал и шестиструнный каденсис необычной формы, воспроизводивший веселые мелодии самостоятельно, почти без участия исполнителя. Шимрод опустил монету в карман, засунул кинжал за пояс и перекинул каденсис через плечо. Покинув Свер-Смод, он направился через Тантревальский лес в Даот.
Глава 16
В колоколообразной темнице четырнадцать шагов в диаметре и более чем в двадцати ярдах под землей один день отличался от другого только самыми незначительными деталями — несколькими каплями дождя, проблеском голубого неба, необычно твердой коркой хлебного пайка. Эйлас отмечал ход времени камешками на выступе стены. Десять «однодневных» камешков соответствовали одному камешку в разделе «десятидневных». Когда накопились девять «однодневных» и девять «десятидневных» камешков, Эйлас положил один камешек в новый раздел «стодневных».
Каждые три дня в темницу спускали в корзине ломоть хлеба, кувшин воды, а также свеклу, репу или кочан капусты.
Эйлас часто пытался представить себе, как долго он проживет. Сначала он лежал без движения, в полной апатии. Наконец, заставив себя сделать огромное усилие, он начал делать упражнения — отжиматься от пола, прыгать, кувыркаться. По мере того, как восстанавливался мышечный тонус, безнадежное уныние стало отступать. Побег не был невозможен. Но как выбраться из темницы? Эйлас стал выскребать в каменной стене углубления, за которые можно было бы держаться руками, но размеры и контуры подземелья гарантировали провал таких попыток. Он пытался вынуть каменные плиты из пола темницы, чтобы сложить их одну на другую и таким образом добраться до отверстия шахты в потолке, но кладка была слишком плотной, а каменные блоки слишком тяжелыми — пришлось отказаться и от этого плана.
Один за другим проходили дни и месяцы. В саду за старой стеной Хайдиона тоже проходили дни и месяцы — и живот принцессы Сульдрун заметно округлился; в нем приютился ребенок Эйласа.
Король Казмир не разрешал заходить в сад никому, кроме глухонемой судомойки.
Брат Умфред, однако — как лицо, облеченное духовным саном — считал себя не подлежащим действию такого запрета и через три месяца пришел навестить принцессу. Сульдрун терпела его присутствие, надеясь узнать какие-нибудь новости, но монах ничего не мог рассказать. Он подозревал, что Эйласу пришлось испытать на себе все бремя королевского гнева. Сульдрун тоже так считала и больше не задавала вопросов. Брат Умфред снова позволил себе вольности, хотя и без особого энтузиазма; Сульдрун ушла в часовню и закрыла за собой дверь. Умфред удалился, так и не заметив, что принцесса забеременела.
Еще через три месяца монах вернулся; на этот раз «интересное положение» принцессы стало очевидным.
Брат Умфред заметил озорным тоном: «Сульдрун, дорогуша, а ты пополнела!»
Сульдрун снова молча поднялась на ноги и ушла в часовню.
Монах некоторое время предавался размышлениям, после чего отправился восвояси и внимательно просмотрел свои записи. Учитывая дату бракосочетания Эйласа и Сульдрун, он рассчитал, когда примерно должен был родиться ребенок. Так как зачатие фактически имело место за несколько недель до венчания, Умфред ошибся в расчетах, но для него эта несущественная деталь в любом случае не имела значения. Налицо был важнейший факт беременности принцессы: каким образом Умфред мог извлечь выгоду из этого любопытнейшего обстоятельства, по-видимому известного только ему самому?