В коридоре, между обшитыми панелями стенами, царил глубокий мрак. Я добрался до двери кабинета и распахнул ее.

Здесь было чуточку светлей. Достаточно, чтобы увидеть, что по комнате пронесся смерч.

Все книги были сметены с полок, содержимое ящиков двух огромных комодов, в которых Вейкко хранил свою огромную картотеку, валялось на полу, все картины сорваны со стен, бумаги, подобно снегу, застилали весь пол.

Неправдоподобно огромный датский письменный стол темным мрачным островом громоздился в центре комнаты. Высоченное черное кожаное кресло с внушительным подголовником позади стола было повернуто ко мне спинкой. Я передвинулся от двери в сторону и облокотился на высокую керамическую печь в углу. Печь была теплая. Я сунул сигарету в рот, но не закурил, и стал обозревать царящий вокруг беспорядок.

По прошествии некоторого времени кое-что стало складываться в определенную картину. Некто обработал комнату до основания, быстро и профессионально. Меня сильно беспокоило кресло за столом. Я сунул сигарету обратно в карман рубашки, осмотрительно переставляя ноги, приблизился к креслу и резко развернул его вокруг оси. Вейкко мягко сполз на пол, и его лицо уткнулось в мою ступню. Я не мог прыгнуть на два фута вверх и на двенадцать футов назад, так как состояние комнаты не давало такой возможности. И все же я отпрыгнул.

Вновь я обнаружил себя возле печки с сигаретой, возвращенной в рот и притом засунутой очень глубоко. Я опять ее не закурил, снова положив в карман, медленно вернулся к телу и перевернул его. Лицо Вейкко было умиротворенным, чуть ли не блаженным.

Одного этого было достаточно, чтобы понять: он, безусловно, мертв.

На нем были тот же темный костюм, белая рубашка и серебристый галстук, но с тремя пулевыми отверстиями поперек него. Кровотечение оказалось небольшим и уже практически прекратилось. Коричневые пятна остались на бумагах, которые он смахнул со стола, сползая с кресла. Я прощупал его карманы и, не найдя ничего интересного, отступил назад.

Затем увидел револьвер, соскользнувший с кресла вместе с ним. В первый момент я подумал, что обнаружил орудие убийства, затем понял, что из этой штуки никто не стрелял многие годы. Он был почти такой же громадный и старый, как пушка времен Ватерлоо: металл стал темно-коричневым и пятнистым от ржавчины.

Я полагал, что кое-что знаю о стрелковом оружии, но мне понадобилось долго напряженно вглядываться в оружие, чтобы определить, что это пистолет образца 1874 года, когда-то бывший на вооружении французской армии. Если выстрелить из него сейчас, скорее всего, вам оторвет руку. Но похоже, Вейкко пытался это сделать.

Должно быть, выхватил его из ящика — но нельзя же мгновенно достать и навести на цель полевую пушку вроде этой, так что, пока он ее вытаскивал и потихоньку поднимал в позицию прицеливания, некто быстренько выхватил что-то более современное и проделал три кругленькие дырки в его серебристом галстуке.

Теперь в моем распоряжении было два варианта действия: исчезнуть и раствориться в пространстве или вызвать полицию. Внутренний голос настаивал на первом варианте. Но какой бы вариант я ни принял, следовало просмотреть все бумаги на его столе и убедиться, не значится ли мое имя в календаре или на какой-нибудь бумажке, дабы полиция не обнаружила этого позже.

Десять минут поиска не дали результата, лишь усилили чувство фатального невезения. В его настольном календаре вообще ничего не было, за исключением нескольких пометок о покупке зелени и бакалеи. Скорее всего, записи были кодированными и позволяли надеяться, что код достаточно надежен.

Теперь все, что оставалось сделать, — это затащить его обратно в кресло. Судя по расположению пулевых отверстий и малому количеству крови, смерть наступила мгновенно.

Если оставить его распростертым на устилающих пол бумагах, полиция может решить, что он убит после того, как в комнате что-то искали, или что приходил кто-то еще и вытащил его из кресла. Любой полицейский предпочтет второй вариант.

Работа оказалась обременительной и долгой. Он был тяжел, как чугунная тумба, и в то же время текуч и желеобразен, как пьяный осьминог.

Трупные пятна еще не появились, так что скорее всего его убили не больше двух часов назад.

Я собрал бумаги со следами крови и понес их к печке. Корзина для поленьев была перевернута. Я подобрал полено, ударил им по задвижке печной дверки, открыл ее и кинул бумаги в пламя. Полено в моей руке было очень сухим, сероватым и все в трещинах. Видимо, пролежало в комнате очень долго, как и другие, разбросанные вокруг. Я присел на корточки, уставился на пламя и на полено в руке, затем на саму печку. Та представляла собой еще одну антикварную вещь размером с платяной шкаф, из белой с голубым керамики, такую вы увидите всюду в старых финских домах.

Прелестная вещь в вашем интерьере, но требует для поддержания огня не меньше полной корзины поленьев в день. Я был совершенно не в силах сообразить, как поленья, выпавшие из корзины и предназначенные для употребления, смогли так долго избежать своей участи, что совершенно высохли.

Я внимательно вглядывался в пламя, красные, раскаленные угли и черные очертания полусгоревших поленьев под ними. Затем меня поразило еще кое-что. Отсутствовал запах древесного дыма. Не было вообще никакого запаха.

Вскоре все прояснилось. В стенном шкафу под лестницей, как раз позади печки, я обнаружил длинный ряд газовых баллонов типа «Калор». Для дома в лесной глуши наличие газовых баллонов вполне объяснимо и логично. Однако, сбросив с цилиндров тряпье, я обнаружил от последнего цилиндра отвод в виде латунной трубки, проходящей через стену. Закрутив вентиль редуктора, я вернулся в кабинет.

Моя ухмылка предназначалась мертвецу в кресле.

— Недурно придумано, — сказал я ему. — Только ты допустил небрежность в деталях. Следовало обновлять поленья.

Но в сущности, Вейкко не в чем было себя упрекнуть, будь он в настроении анализировать сделанное. Его секрет пережил его.

За металлическими муляжами поленьев в печи имелась зачерненная дверца, еще слишком горячая, чтобы ее открыть.

Вероятно, там таилась какая-то тайна, но я не стал ее искать. Просто достал свою старую зажигалку, осветил внутренность печи и, подцепив длинной кочергой верхний край потайной дверцы, рванул.

Дверца упала на поленья, и я увидел тайник. Среди массы барахла, разбросанного на полу, я обнаружил декоративную зеленую свечу, упавшую с какой-то полки, зажег и укрепил ее в топке. Моему взгляду предстало нечто напоминающее старый пресс для получения оттисков. Он выглядел очень похоже, если не принимать во внимание длинный горизонтальный ворот, венчающий широченный винт, и свисающие по обе стороны ворота два тяжелых груза. Примерившись кочергой, я толкнул один. Понадобился довольно сильный толчок, чтобы заставить его сдвинуться с места, после чего весь механизм пришел в равномерное круговое движение.

Тяжелая верхняя плита пресса стала медленно подниматься. В центре матрицы виднелось маленькое круглое отверстие. Точно над ним в верхней плите тоже имелось углубление, которое показалось мне шероховатым на ощупь.

Тогда я протиснулся поглубже в топку и осмотрел все как следует.

С одной стороны пресса находился большой таз с чем-то наподобие глины и несколько металлических инструментов, назначение которых я определить не мог. С другой стороны — деревянный ящик размером с обувную коробку. Я попытался вытащить его наружу, но не смог сдвинуть ни на дюйм. Тогда я просунул руку внутрь ящика и достал оттуда пару маленьких дисков, гладких и золотистых.

Теперь я понял, что к чему. Все, что мне оставалось, — проверить свою догадку. Я поместил один из дисков в углубление матрицы пресса и сильно толкнул ворот, чтобы придать ему обратное движение. Верхняя плита двинулась вниз и соединилась с нижней. Теперь я раскрутил рычаг на подъем, и диск на несколько дюймов поднялся с верхней плитой, а потом упал. Приблизив его к свече, я обнаружил, что держу свежеотчеканенный соверен 1918 года с маленькой буквой «I», что означало его бомбейское происхождение.