Вот теперь все как будто становится на свои места. Вече не отрицало ни самого факта посольства, ни факта челобитья послов о титуле великого князя. Но вече решительно отмежевалось от бояр — от тех, кто был инициатором посольства, кто вложил послам в уста предложение великому князю стать «государем» в Великом Новгороде.

Отсюда вытекают два принципиально важных следствия.

Во-первых, посольство Подвойского Назара и дьяка Захария в марте 1477 года действительно имело место, как и предложение великому князю «называти себе их государи». Тем самым опровергается мнение тех исследователей, которые считают сообщение Московской летописи об этом посольстве позднейшей искусственной нставкой, т. е. фальсификацией.

Во-вторых, посольство Назара и Захария действовало фактически не от имени веча, а от имени бояр, хотя и выдавало себя за представителей веча.

При таких обстоятельствах понятен взрыв, потрясший все новгородское общество. По словам московского летописца, ярость новгородцев обрушилась прежде всего на посадника Василия Никифорова, только что (как мы уже знаем) побывавшего в Москве. «Перевет-ииче, был ты у великого князя, а целовал еси ему крест на нас»,— кричали ему на вече. Боярин обвинялся в перевете — государственной измене. Несмотря на его слова, что «целовал есми крест к великому князю з том, что ми служити ему правдою и добра хотети ему, а не на государя своего, Великого Новагорода, ни на вас, на свою господу и братию», толпа «без милости убиша его». Псковский летописец поясняет: его на вече изрубили в куски топорами. Оказывается, на него донес на вече другой боярин — Захарий Григорьевич Овин. Но это не спасло Овина: вместе с братом Кузьмою его убили у владыки на дворе, а сына этого Кузьмы «замертво оставиша». Как сообщает устюжский летописец, посадники Лука Федоров и Фефилат Захарьин были взяты под стражу — в любой момент они могли подвергнуться той же участи.

Расправа новгородцев с боярами-переветниками подтверждает, что посольство о титуле действительно имело место и было именно таким, как его описывает московский официальный летописец. Но оно отражало волю не всего Великого Новгорода, а только кучки бояр-интриганов. Ведь новгородское вече отнюдь не выступило против бояр вообще, против боярства в целом, а только против тех, которые «без Великого Новагорода ведома тую прелесть чинили». У них-то новгородцы «и живот (имущество. — Ю. А.) пограбили, и дворы и доспех поотнимали и всю ратную приправу». В их «перевете» вече не сомневалось.

Итак, группа достаточно влиятельных новгородских посадников и бояр (может быть, не без ведома владыки Феофила) действительно обратилась к великому князю с предложением называть себя «государем» Великого Новгорода. Что же могло толкнуть их на такой беспрецедентный шаг? Что могло побудить посадников и бояр, членов правящей новгородской элиты, превратиться в презренных «переветников», изменников родного города?

Самым вероятным кажется предположение, что влиятельная группа бояр (возможно, державших в то время бразды правления) решила упредить события и добиться реального соглашения с великим князем ценой отказа от автономии Новгорода. Наиболее дальновидные представители господы не могли не понимать, что с боярской республикой фактически все кончено. И суд на Городище, и особенно суды в Москве в феврале— марте 1477 года ясно свидетельствовали об этом. В этих условиях мысль о добровольной капитуляции перед великим князем вовсе не была такой уж нелепой. Бояре, приглашавшие великого князя стать «государем» в Новгороде, могли надеяться, что он оценит их «преданность» и сохранит за ними их земли, их общественное положение. Они могли надеяться, что именно через них великий князь будет управлять-своей «отчиной». Именно поэтому злополучный Василий Никифоров бил челом в службу великому князю, т. е. принес ему феодальную присягу, стал его служилым вассалом. Формально говоря, тут еще не было акта измены в прямом смысле по отношению к Новгороду. Вполне могло быть, что боярин, как он и объяснял на вече, действительно не целовал креста «на свою господу и братыо», «на государя своего Великого Новгорода», т. е. не принимал на себя обязательств, непосредственно направленных против новгородцев. Но, во всяком случае, это была, несомненно, двойная игра — тайно переходя на службу к великому князю, боярин фактически предавал интересы своего города. «Перевет» был налицо.

Трагедия Новгорода, точнее, новгородского боярства заключалась именно в безысходности, безальтернативности положения. Оно оказалось между молотом и наковальней. Те, что оставались верными Великому Новгороду, его «старине и пошлине», с необходимостью превращались во врагов великого князя со всеми вытекающими отсюда последствиями. При очевидной неизбежности скорого падения республики они не могли ожидать лично для себя ничего хорошего. Потеря имущества, социального положения, а может быть, свободы и самой жизни была для них наиболее вероятной перспективой.

Те, что пытались перейти на сторону великого князя, неизбежно оказывались «переветниками» и должны были ожидать заслуженную расправу на вече.

Тут-то и могла родиться идея приглашения великого князя, «превентивной» капитуляции перед ним. Только власть великого князя могла спасти «приятных» ему бояр от народной расправы, только соглашение с ним — попросту говоря, переход к нему на службу — могло сохранить за ними их земли. Новгородцы должны были пойти по стопам псковичей — признав великого князя «государем», оставаться его «добровольными мужами», сохраняя прежнее внутреннее устройство. Дальнейшие события показали, однако, что все это было не больше чем прожектерство.

Великий князь потребовал не формального, а реального установления своей власти в Новгороде. Его программа, изложенная на вече боярином Федором Давидовичем, не оставляла в этом ни малейших сомнений. Правда, в изложении псковской летописи (нашего единственного непосредственного источника об этом) ничего не говорится о посадниках, о тысяцких, о вече, т. е. о собственно новгородских институтах. Но если суд в Новгороде становится монополией великого князя, если «по всем улицам» «сидят» его тиуны, то ясно, что старые республиканские институты теряют всякое, даже формальное, значение. Программа великого князя была несовместима с основами политического строя боярской республики. Принятие этой программы означало бы конец вечевого республиканского строя. Ясно, что ни основная масса рядовых «мужиков-вечников», преданных своему старому городу, ни — что, может быть, еще более важно — основная масса посадников и бояр, элиты, державшей в своих руках всю политическую власть, не могли пойти на принятие такой программы. Попытка «мирного» установления новых порядков в Новгороде, «мирной» ликвидации республики с сохранением боярских привилегий оказалась всего-навсего боярской утопией. Опытом псковичей воспользоваться не удалось. Слишком глубоки оказались противоречия между великокняжеской властью на Москве и новгородским боярством в целом, между сторонниками и противниками Москвы в среде этого боярства. Вечевой стро'й Пскова мог еще до поры до времени как-то вписываться в политическую систему централизованного государства. Республика могущественных новгородских бояр была с этим государством несовместима. Борьба между боярскими группировками решалась топорами на вечевых сходках. Миссия Подвойского Назара и дьяка Захария провалилась.

Шесть недель вырабатывала новгородская господа ответ на московский ультиматум. Очевидно, нелегко было прийти к общему решению. Нелегкой была борьба между сторонниками и противниками капитуляции. Все это время великокняжеские послы жили у себя на Городище. Наконец, «чествовав» их, новгородцы «с честью их к великым князем отпустили» со своим ответом на московские предложения:

«Вам, своим господином, челом бием. А что государи вас, а то не зовем. А суд вашим наместником на Городище по старине. А что вашему суду, великых князей, ни вашим тивуном, а то [у] нас не быти. Ни дворище вам Ярославля не даем. На чем... на Коростыни мир кончали, и крест целовали, по тому и хотим с вами и жити... А который тебе так ималися без нашего ведома чинити, то ведаеш ты, как их хощешь казнити. А мы их тако же, где которого поймав, хотим казнити. А вам, своим господином, челом бием, чтобы есте нас держали в старине, по целованию крестному».