Анадырское нагорье встречает нас мягкими очертаниями предгорных увалов. Синие, зеленые, красные потоки лавы, промытые ручьями, лежат дремотно и молчаливо, как огромные глыбы материи на огромном прилавке дяденьки бога. Древними замками громоздятся кекуры. Мы в последний раз оглядываемся на разбрызнувшийся в веере проток Чаун. В тихой дымке лежит плоский мир оленей, гусей, куликов и комаров. Мы входим в горы, и широкая долина Угаткына равнодушно проглатывает нас. Здесь нет гусей, мало зайцев. Чтобы вскипятить чай, приходится вдвоем собирать редкие веточки плавника.

Евражки отдают нам честь, стоя по команде «смирно». Я не биолог и не знаю, какие миграционные волны занесли сюда этих симпатичных зверюшек. Евражка гораздо меньше своего собрата — степного суслика — и живее характером*. Пестрая глянцевитая шкурка и косые очаровательные глаза. Зверьки стоят, как крохотные неподвижные изваяния, и только нервное подергивание хвоста выдает, что эти изваяния все же здорово трусят.

Мы располагаемся пить чай у сухого откоса. Из соседней норы выползает очередной косоглазый засоня. Несколько минут он верещит на всю долину, потом умолкает. Потом начинает меланхолично почесывать живот и голову, потом просто начинает грызть ближайшую травинку. После сна, знаете ли, неплохо закусить... Валяй, братуха, кушай!

Друг Кимка с разными глазами

Вот оно! Оленье стадо разбрелось по склонам и издали похоже на драный черно-белый ковер. Легконогие темнолицые люди выходят нам навстречу. Мы радуемся встрече с людьми не меньше Робинзона.

Булькает в кастрюле суп из оленьего мяса. Разговор немногословен. Редкие камни фраз падают в гулкий омут молчания. Приходит бригадир. Он стар, угловат, морщинист. Голова по традиции выстрижена на макушке.

— Пилахуэрти Нейка? Нет, не слыхал. Молчание.

— А знаете, есть такая речка Кувет? — это уже к нам вопрос.

— Знаем, но это далеко, это не в ту сторону.

— Так вот там есть гора Пильгурти Кувейти Нейка. Это значит — горка, стоящая между трех речек, впадающих в реку Кувет. Понимаешь, три речки впадают в Кувет, а между ними одна горка. Ясно? Пастухи так объясняют друг другу.

Мы задумываемся. Созвучие полное и ясный перевод. У пастухов больше терминов для обозначения-рельефа, чем у самых завзятых геоморфологов. Пильгурти Кувейти Нейка. Это далеко не в той стороне, но, может быть, около Эльгытгына есть своя речка Кувет? Куветов на Чукотке много.

В стаде какое-то событие. Пастухи уходят один за другим. С нами остается только пес Кимка.

Из всего великого многообразия собачьих пород я раз и навсегда отдал свое сердце чукотской оленегонной лайке. Для Старика тоже не существует других псов, будь они величиной со среднего льва или с крупную мышь. Маленькие остромордые черно-белые лайки. У них крупные головы мыслителей и большие грустные глаза. У Кимки глаза почему-то разного цвета: один голубой, другой коричневый. Я даю ему кусок мяса. Кимка признательно смотрит на меня голубым глазом и деликатно берет мясо из рук. Кимка не убегает, чтобы жадно давиться им в одиночестве, совсем нет. Он кладет мясо рядом на траву и не спеша съедает его маленькими кусочками. У него вид обедневшего аристократа, которого угостили устрицами с шампанским. Покончив с мясом, Кимка долго и с осуждением смотрит коричневым глазом на Старика, который не дал ему ничего.

Впопыхах кто-то оставил на брезенте кусок моржового клыка и недоделанную фигурку оленя. Олень прост, очевидно, даже в доделанном виде он не будет поражать глаз филигранной техникой резьбы, как, например, поражают ею работы уэлленских косторезов. Но в нем есть главное — стремительная душа оленя. Я не могу понять, в чем это выражается: рога чуть намечены, ноги грубы, но это не корова, не белый медведь, это олень. Я размышляю над загадкой чукотского примитива, комары с посадочным писком приземляются на шею и руки, пес Кимка размышляет, глядя на меня. Качаются белые головки пушицы, теплом веет от нагретого брезента палатки, Старик тянет сквозь зубы тягучий мотив. Это и есть Чукотка. А может быть, это просто радость жизни...

Мы проговорили почти всю ночь. Пастухи вместе с нами строят возможные варианты поисков серебряной горы. К сожалению, сами они не слыхали ни о чем подобном, хотя каждый год бывают на озере. Сейчас в районе Эльгытгына никого нет. Взамен нам сообщают координаты легендарно знаменитого Красного Камня, чего-то вроде старого жертвенного центра для всей Чукотки, рассказывают с покрытых шерстью останках какого-то зверя, найденных в обрыве одного из озер, и кучу других историй. Мы слышим даже историю о местном снежном человеке. Что это: отголоски газетных сенсаций или самостоятельная версия?

Я люблю бывать в верховьях тундровых рек. Все здесь выглядит меньше обычного: узки долины, мелки и прозрачны протоки, мал кусок небя над головой. Осока, ягель, бесконечные вороха осыпей. Мертвое царство камня и ветра. Через два перехода мы увидим Эльгытгын. Вспоминаются слова одного из пастухов:

— О, Эльгытгын! Чудаки люди ездят поправляться на курорты. Для оленя самый лучший курорт — это Эльгытгын. Там все время лед — мечники!  Там дует все время ветер и идет дождь — мечинки! От дождя растет ягель, от холода гибнет мошка и комары, олени жиреют. Говорят, что там плохо нам, пастухам. Какумэ! Что хорошо оленю, то еще лучше пастуху!

«Видал ли ты, как кормят мышами питонов?»

Так вот оно, Эльгытгын! Эльгытгын — нетающее озеро. Прозрачная вода плещет на береговые камни. Мелкий дождь косо сыплет свои заряды, пелена тумана скрывает берега, скрывает сопки. Мы устраиваемся под береговым утесом. Я смотрю на Старика и что-то не вижу на его лице радости от встречи с озером. И без того худые щеки ввалились, позаросли грязноватой щетиной. Может быть, Старик просто разочарован, что вместо солнца, синей воды и нагретого камня скал его встретили туман и дождь?

Разыскивать сейчас березку бесполезно. Вряд ли мы сумеем разжечь ее, мокрую, под таким дождем. Патентованная спиртовая печка поглощает таблетки спирта проворно, как щелкает семечки подсолнуха тренированная базарная кумушка. Я поднимаю кружку с чаем и произношу извечный тост искателей приключений: «За удачу». Мы чокаемся чаем, сваренным на воде озера Эльгытгын.

Ночные белесые духи тумана бродят над озером. Я не верю в сказки про ледяное безмолвие Севера, не верю в заполярное чувство одиночества. Чукотка гораздо ближе и понятнее человеку во второй половине XX века, чем в давние нецивилизованные времена. Но сегодня ночью мы чувствуем себя, как озябшие пещерные жители. Старик тяжело бормочет во сне. Утром меня будит вопрос:

— Ты видал, как кормят мышами тридцатиметровую анаконду?

— Не приходилось.

— Вот смотри, она глотает их примерно так. — Старик со злостью распаковывает пакетик сухого спирта.

...Разогреваем консервы. Старик злится. Пустыня, черт бы ее побрал! Как в центре Гренландии. Даже комаров нет.

Пустыня, залитая туманом.

Эльгытгын — Мекка романтиков. Многие мечтают побывать на берегах этого озера. Но мы ищем легендарную серебряную гору. Где она — среди сотен покрытых туманом сопок? Век кладоискательных авантюр отошел, очевидно, в прошлое вместе с веком парусов, мушкетных пуль и «белых пятен» на карте. Современных кладоискателей готовят в институтах, к их услугам миллиарды госбюджета, вертолеты и умные приборы — «охотники за минеральным сырьем», которые ищут прямо с воздуха.

Что значит по сравнению с этим цепочка маршрутов двух дилетантов, без подробных карт, без снаряжения?.. Из века современной геологической науки мы добровольно перешли в век средневековых искателей с прутом лозы в руке.

Я молчу. Молчит Старик.

Полигон для психологической тренировки лунатиков

Мы принимаем решение уходить. В рюкзаках мало консервов, царство непуганой дичи осталось внизу, плитка-питон глотает таблетки уже не как мышей, а как мелкие просяные зернышки. Отсыревший листок карты на коленях. Я прочерчиваю длинный кольцевой маршрут: вначале на юг, потом на запад (это уже пройдено), потом на север, потом на восток (это еще впереди). Вот и все, что можно сделать в это неудачное лето. Мы осмотрим верховья встреченных рек, мы будем искать горку, подходящую индивидуальным обликом под длинные уваровские описания. Может быть, это и бесполезно, но...