Видимо, я сделал неосторожное движение; в следующую секунду на меня, покачиваясь, глядел автоматный ствол. Но очереди не последовало. Зрачки Балларда закатились; он уронил «стэн» и, схватившись обеими руками за грудь, тяжело сел наземь.

Мигом оказавшись рядом с ним, я массировал, нажимал нужные точки тела, через кончики пальцев вливал свою жизненную силу. Все же, «секрет сервис» не мешало бы освоить йогическую подготовку агентов, наш Орден в этом изрядно выигрывает…

Я похлопал по зарозовевшим щекам; Питер простонал что-то неразборчивое и полез к себе за пазуху. Глупость какая, думал я, стоя над ним, — сейчас пристрелю упрямого дурака, и кончено… Но вместо очередного орудия убийства он выволок плоскую стеклянную флягу с золотисто-коричневой жидкостью.

— Ка… — Питер справился с непослушными губами: — «Канадиэн клаб», двенадцатилетний… Изо всех сил держался, ей-Богу, чтобы не выжрать в этом чертовом бункере!..

Я помог ему отвинтить пробку. Основательно приложившись, Баллард протянул флягу мне: «Хлебните-ка, не отрава!» Да, это было непохоже на тягучие, чувственно-сладкие вина Агарти. Забористое, припахивающее чем-то деревенским питье…

— В память одной хорошей девушки, — сказал я и торжественно выпил еще глоток. Баллард принял у меня флягу и, сказав: «Упокой, Господи, ее душу!» — надолго прильнул к горлышку…

Полдень застал нас в сухом ложе потока, у подножия страшной белой стены, что так дорого стоила нам с Ханной по пути в Убежище. Маршрут, указанный иерофантом, был короче и легче, да и Питер, опытный альпинист, вправду оказался прекрасным партнером в связке — но ладони я все равно изодрал, мышцы ломило от многочасового напряжения; казалось, я насквозь проледенел близостью люто холодных масс… В нижней части склона я сорвался, — костыль вылетел из ненадежной лунки, — скользил беспомощно по выпуклому зеркалу, покуда не остановила меня веревка, крепко схваченная Баллардом. С той поры часто возвращалась нервная дрожь.

Натаскав скудного хворосту, мы развели костришко в русле и по-братски грелись около огня. Взад-вперед ходила заветная фляга. Скоро обсыпанная медными крапинками физиономия Балларда показалась мне совсем родной. Вздыбленные трещиноватые утесы, окружавшие нас, за ними — четко разделенные пространством цепи гор, все более воздушно-голубые по мере удаления, затем синие, лиловые, — даже этот мир, где не было места человеку, представлялся теперь негрозным, пугающим понарошку, словно декорация.

Мне думалось сразу о многом: и о том, какой отчет дам я в Берлине Старику, — да жив ли он, старый лисовин, или тоже раскусил ампулу? А может, еще выплывет стойкий духом адепт где-нибудь в Южной Америке, куда многие их наших перебираются для основания новых общин Ордена?.. И о ламе Нгорчене вспомнил я, с его юными монахами-смертниками. Добрались ли они до места, успели принять участие в боях за столицу? Если успели, — вряд ли я когда-нибудь увижу Нгорчена и тридцатку злополучных бритоголовых парней… Все это — и моя будущая жизнь — представлялось мне после виски в лихом, задорном колорите… Питера же, наоборот, выпивка сделала наивно-серьезным; он допытывался, как настырный мальчишка, заглядывая мне в самые глаза:

— Скажи мне одну вещь, — только честно, как самому себе; это умрет между нами, слово офицера!

— Умрет, — подтвердил я, вспомнив о пуле, которой суждено было настигнуть Балларда под Анкарой.

— Тогда скажи: что, правда есть эта самая магия? Ну, там, чтобы силой воли управлять другими людьми, и прочее? Они в самом деле такие сильные, эти… черные адепты, белые адепты — как хотят, так и воротят? А мы, и генералы, и разные там политики для них вроде марионеток?..

— Да нет, наверное, — сказал я, к великому облегчению Питера — и к своему собственному, поскольку этот вывод давно просился наружу. — Просто еще пятнадцать тысяч лет назад у них были и самолеты, и радио, и всякая техника; с тех пор они напридумали много такого, до чего мы дойдем только в далеком будущем, но используют это главным образом друг против друга, Агарти против Шамбалы, и наоборот, чтобы не дать сопернику действительно повлиять на историю…

— Ага! — торжествующе воскликнул Баллард. — Значит, просто наука? Разные там изобретения, и никакого колдовства?..

— Никакого, — подтвердил я, невольно заражаясь его весельем. — И наука их уже не выручает. Не знаю, как там Перевал Майтрейи, но Меру хочет нашими, немецкими руками сломать шею противнику…

— Думаю, белые не лучше, — по некотором размышлении изрек Питер. — Тоже любят туману напускать… Одна школа!

Последние слова рыжего кельта насмешили меня, оба мы хохотали до слез. Совсем разрезвившись, Питер вдруг начал изображать голосом пыхтение паровоза, а кулаками работу поршней; затем он спросил меня, это ли поезд на Чаттанугу — чу, чу?.. Я не сразу смекнул, что он поет песню; но Баллард, вскочив, попытался отбить чечетку на обледенелых камнях. Впрочем, он сразу бросил это занятие, объявив, что ему далеко до каких-то братьев, негритянских мастеров степа…

Я и сам поднялся, разминаясь — и сразу увидел это. Круглая тень быстро скользила вдоль русла от подножия фирнового склона.

Я задрал голову, стремительно трезвея. Черный двояковыпуклый диск на снежном фоне снижался в нашу сторону. Это было волшебно красиво, просто сказочно.

Бешеный бело-фиолетовый луч жиганул в сухое дно, звездами разбрызгав накалившийся щебень. Силы Космоса, — а я любуюсь, в приятном расслаблении от «Канадиэн клаб!» Привычная готовность сработала, поборов алкоголь. Нас с Питером так и раскидало в разные стороны, под прикрытие испятнанных лишайниками глыб. Луч упал ближе, и в сверкании рассыпавшихся искр мне почудился взор синеглазого адепта…

Из засады Питера часто залаял «стэн»: я лишь ухмыльнулся, вновь подивившись кельтской наивности. Через полминуты они прицелятся, как следует, и любовно испепелят нас по одному. Не суждено сбыться предсказаниям Бессмертного: другая часть общины Меру, мрачные и неукротимые фанатики, оказались сильнее…

Но что это? Движение в воздухе навстречу диску-убийце; светлый отблеск падает на гальку в русле… Отерев с лица ледяную крошку, я помимо воли, точно влекомый магнитом, поднимаюсь на ноги. Встает из своего укрытия и Питер. Страх уходит! Повторяя изгибы ущелья, от дальних отрогов плывут к нам два серебристых шара. Первый уже совсем близко. Странно легкий при всей своей массивности, без иллюминаторов, без единого шва или выступа — он кажется чуть нерезким, расплывающимся… полуреальная, полувоображаемая сфера!

И — не пытаясь больше стрелять, пятится, взмывает по касательной к обрыву черный, будто из смолы вылитый корабль Меру. Перевалил край стены… исчез. Тишина, небесное сияние, беззвучная музыка серебристых парящих сфер.

— Это за ним, — сказал Шульте, поудобнее устроив ствол «спрингфилда» в развилке папоротника. — Сейчас будет коррида.

За поворотом кофейно-мутной реки, словно курица мрачно кудахтала, перепархивая в гигантских кронах сейб и копайфер. Надо думать, и человек на катере услышал этот звук: стоя посреди палубы, задрав голову, мужчина держал руку в кармане джинсов.

— Выставился, как на параде, — трудно дыша, сказал ветхий собеседник Шульте, также лежавший на животе с винтовкой в руках. Снежные волосы до плеч, пышная борода и красные щеки, покрытые кровяной сеткой, делали старца похожим на Санта Клауса. — Стреляй, кто хочешь…

— Можно подумать, сеньор да Граса Круз, — Шульте насмешливо подчеркнул обращение и имя — что вы сейчас в блиндаже под тремя накатами! Сейчас нас накроют с воздуха, и хранителя величайших тайн века не станет… За каким чертом вы потащились сюда? Мало, что ли, этих жеребцов?..

Он энергично кивнул подбородком в сторону молодых колонистов. Голые до пояса, в армейских галифе и десантных ботинках, загорелые блондины сидели за папоротниками наверху берегового склона. В их ручищах казались чуть ли не игрушечными добрые старые немецкие карабины 98 «курц», с укороченным стволом.