Бруно давно уже не слушал пришельца; раскачиваясь из стороны в сторону, со смесью иронии и восторга он смотрел на старика, вновь невозмутимо пыхтевшего трубкою в своем кресле.

— Ах, шеф… ах, отец родной! Ну и канальчики связи вы тут наладили! Ну и источники раздобыли! А я, дурак, варю свой шоколад и пацанам вытираю сопли, адепт! Ну, ну…

«Санта Клаус» польщенно хохотнул.

— А ты, братец, наверное, думал, что мы проволоку под током, в два ряда, натянули против любопытных репортеров из антифашистских газет? И вышки поставили с крупнокалиберными пулеметами? По местной полиции, что ли, стрелять, которая у нас ест с ладошки? Или по губернатору, у которого вся администрация — не ниже гауптштурмфюрера?.. А почему мы с тобой за кордон выходим только с охраной?

— Ну, я не знаю… может быть, история с Эйхманом[45]… есть группы, ищущие Бормана, Мюллера[46]…

Старик не ответил, лишь выпустил большое кольцо дыма, второе, третье… и пронизал их насквозь струею дыма, любуясь своим воздушным художеством.

— Понял, — сказал через некоторое время Бруно. — Кто должен быть завербован этой… новой программой, — тех уже завербовали и используют. Остальные просто не нужны. Особенно — много знающие. Их можно самим прикончить, или выдать газетам, или толпе… А, собственно, на кого теперь опираются Черные? Кто вместо нас, вместо СС?

— Я сам, как и ты, больше люблю рыться в старых книгах, перечитывать немецких классиков, чем смотреть телевизор, — сказал старик. — Но и это иногда надо. И газеты не стоит презирать — слава Высшим, получаем свежие со всего мира…

— Я, кажется, понимаю, — робко подал голос студент-альпинист. — Еще там, в Гималаях, на инструктаже… нам очень подробно рассказывали о Соединенных Штатах, особенно об их внешней политике, о разведке…

Бруно хмуро выпятил губу, складка легла на его переносицу.

— Да-а… Эх, Бессмертный, наивная душа… я вам рассказывал, шеф, помните? «Эпоха простых людей… естественное объединение народов…» Надо же, тысячу лет прожить на свете и не понять, какая хищная, подлая, ненасытная тварь — человек! Этот самый простой человек…

— Нет, простые люди бывают славные, братец. Вот власть — развращает…

Гость неожиданно издал звук, похожий на всхлипывание, и попросил сигарету.

— Правильно вы… о простых людях! Мне даже стыдно… совсем забыл про Жоао. Это хозяин катера… за что он погиб? За какие высокие идеи? Такой чудный человек был… веселый, заботливый… За паршивых двести «баксов»!

— И у меня есть… кого вспомнить, — грустно откликнулся Хильдемайстер.

Помолчали. В джунглях панически заверещала обезьяна, другая рыком одернула ее — очевидно, вожак.

— Ну, хватит… Я скажу Эстрелье, чтобы она заварила еще кофе. Или лучше апельсинового соку? Есть ледяной.

— Она божественно варит кофе, — как-то по-детски сказал чужак.

Бруно, поднявшись во весь свой немалый рост, упруго зашагал к лестнице на первый этаж. Словно споткнувшись, встал, несколько секунд глядел себе под ноги. Обернулся:

— Вам было поручено забрать меня на этом катере? Слабоватый вариант…

— Нет, что вы! Они сами… Мы должны просто выйти на условную точку в лесу, это здесь поблизости. Ночью. И открыть вот это…

Гость коснулся пальцем коробочки у вентилятора. Как знали они трое, там лежал зеленовато-золотистый полупрозрачный камень — гладкий, чуть мылкий на ощупь, размером и формою подобный конскому каштану. Если поднять крышку, — скоро в центре камня рождалась, начинала наливаться и расти таинственная световая точка…

— А если мы плюнем на всех? И на Черных, и на Белых, и на Господа Бога вместе с дьяволом? — яростно спросил Бруно. — Будем защищаться здесь, как нас учили, до последнего патрона, до той самой капсулы в воротнике?..

Студент молчал, и молчал «Санта Клаус», окутываясь душистыми клубами. И вот — диковинное случилось с Хильдемайстером. Словно воскресло обретенное им в недрах Меру, дремавшее восемнадцать лет умение видеть внутренним взором, слышать то, что недоступно ушам… Что-то чудовищное, будто тропический грозовой фронт, медленно и неотвратимо наползало на мир. Разноименное, многоликое, в сверкании взрывов «ярче тысячи солнц» и в бешеных вихрях праздничных фейерверков; несущее скрежет танковых гусениц, и завывание джаз-оркестров, темное от гари пожаров и слепящее заревом стоэтажных городов, — близилось, подминало свободную земную жизнь ЭТО… а в глубине его, отделенный страшной толщею веков, но живой и торжествующий, из волн океана вставал со своими ступенчатыми башнями, с хищными прожекторами, с толпами обезличенных рабов со всей планеты и надменными Вестниками в зеркальных шлемах, — вставал Черный Остров. Такого не было прежде, даже во времена райха: Черный Остров поднимался из своей морской могилы, и пена бессильно стекала по его отвесным утесам!..

— А вообще, это действительно фантастика, братец! — сказал старик. — За одну жизнь побывать и в Черном, и в Белом Городах… завидно!

— Я себе не завидую, — буркнул бывший оберштурмбанфюрер, начиная спускаться по резным ступеням. Эстрелья внизу беспечно гремела посудой. Он шагнул было в кухню… но вдруг передумал, зашел в иное помещение и плотно прикрыл за собою дверь.

Здесь было его логово, его укромный угол, куда не допускались ни жена, ни оба мальчугана немецко-индейско-негритянско-Бог знает какой крови, игравшие теперь где-то в садах колонии; его любимые книги, одиночная узкая постель, столик с лабораторной посудой и оборудованием, где Бруно колдовал над своим шоколадом. А под стеклом книжного стеллажа — стояло покоробившееся от лет черно-белое фото юной красивой блондинки с очень чистыми, непримиримыми глазами образцовой «гитлер-медхен», которым противоречил детски-беззащитный склад полуоткрытых губ.

— Мы еще повоюем, Ханна, — тихо сказал Хильдемайстер, доставая и целуя снимок. — Ты будешь мной довольна, обещаю!..

Сколько бытует поговорочек насчет необходимости быть спокойным! Вот, из бессмертного райкинского репертуара: «Личный покой — прежде всего». Вот фраза, размноженная даже типографским тиражом для разных присутственных мест: «Нервные клетки не восстанавливаются».

Быть спокойным… Каждый день, в определенную минуту и секунду, огромные самолеты мировых линий проходят над Австралией. Холеные белозубые стюардессы разносят зернистую икру, коньяк, заливное мясо и фрукты. А внизу, под брюхом самолета, в пустыне, люди племени биндибу зубами выравнивают сук, чтобы сделать копье. Они не знают гончарного круга; делая топор, они привязывают камень к палке, между тем, как еще тридцать тысяч лет назад кроманьонцы сверлили в камне дыру. Раньше биндибу истребляли, словно волков или крыс; теперь великодушно препятствуют им вымереть полностью…

Быть спокойным… Помните знаменитый фильм «Голый остров»? Японский крестьянин в корзине тащит землю на высоту нескольких сотен метров и высыпает на каменный уступ. (Надо же как-то, в самом низу, обеспечить успех фирм «Сони» и «Акаи»!) Когда крестьянин принесет тысячу (или пять тысяч) корзин, у него будет участок. Тогда японец будет носить воду, полкилометра вверх каждую пару ведер, чтобы поливать всходы. Среди тех, кто вручал этому фильму высшие фестивальные награды или утирал слезы в зрительном зале, сострадая бедняку, были богатые и очень богатые люди. Любой из них мог бы купить нормальные участки земли, дома и скот десяткам настоящих — не экранных — крестьянских семейств.

Быть спокойным, когда землепашец в долине Тигра и Евфрата пользуется теми же орудиями, что и его пращур при царе Саргоне! В то время как на Луне давно уже отпечатались рубчатые подошвы астронавтов, — люди мрут от голода, грязи и эпидемий.