Гил уже собирался уходить, когда почувствовал, что на другом конце стола возросло напряжение. Едва раскрывая рот, Онгер Вермарх обменялся с компаньонами парой поспешных замечаний. Исподтишка контрабандисты следили за четырьмя мрачновато одетыми типами, только что зашедшими в таверну. Принадлежность этих субъектов к числу ищеек Собеса была очевидна даже для Гила. Найон Бохарт с неожиданным интересом всматривался в пену, оставшуюся на дне кружки, в то время как его левая рука опустилась в карман, а потом украдкой мелькнула под стол.

События развивались с поразительной быстротой. Спецагенты Собеса подходили к столу. Онгер Вермарх и два его приятеля вскочили, опрокинув стулья, и бросились к выходу, по пути оттолкнув пару агентов, едва удержавшихся на ногах. Прежде чем кто-нибудь успел что-нибудь сообразить, их уже и след простыл. Найон Бохарт и Шальк Одлбуш тоже вскочили на ноги — в ярости: «Что это значит?»

«Действительно, что бы это значило? — сухо отозвался один из собесовцев. — Три человека удалились из таверны без нашего разрешения».

«Почему бы они спрашивали вашего разрешения? — гневался Бохарт. — Кто вы такие?»

«А как вы думаете, кто мы такие? Позвольте вас просветить. Мы представляем специальный отдел службы социального обеспечения».

«Что ж вы сразу не сказали? — целомудренно удивился Найон Бохарт. — Вы так угрожающе подкрадывались, что мои друзья приняли вас за преступников, и решили убраться подобру-поздорову».

«Пройдемте! — деловито произнес агент, пропуская болтовню мимо ушей. — Все присутствующие. Некоторые вопросы нуждаются в разъяснении. И будьте добры, — тут он кивнул в сторону Бохарта, — поднимите пакет, который вы бросили на пол, и передайте его мне».

Всю компанию вывели из таверны, усадили в закрытый автофургон и отвезли в центр предварительного заключения района Ходж.

Гила отпустили через пару часов. Его допросили бегло; он ответил без утайки на все вопросы, после чего ему приказали идти домой. Флориэль, Маэль Вилли и Югер Харшпитц отделались предупреждениями. Найона Бохарта и Шалька Одлбуша, получивших от контрабандистов пакеты с запрещенными материалами, сочли виновными в антиобщественном поведении. Их обязали искупить свою вину. Их минимальное пособие было сокращено на десять талонов в месяц. Два месяца они должны были отработать в штрафной бригаде службы поддержания чистоты и благолепия, убирая мусор на улицах. Кроме того, им предписали еженедельно проходить вечерний курс интенсивных упражнений в Храме.

Гил возвращался в зябкой темноте. На Ондл-сквере не было ни души. Тонкий месяц Дамара висел над крышами, едва озаряя бесформенные темные фасады с восточной стороны площади. Ни в одном окне не горели огни. Дул холодный ветерок, тишину нарушали только отзвуки шагов самого Гила.

Приоткрыв дверь, Гил проскользнул в мастерскую и с особой остротой почувствовал запах дерева и олифы — такой знакомый, так напоминавший о безопасном домашнем уюте, обо всем, к чему он привязался за долгие годы, что у него слезы навернулись на глаза.

Гил остановился, прислушался, поднялся по лестнице.

Амианте еще не спал. Гил разделся, подошел к кровати отца и рассказал о вечерних событиях. Амианте не высказал никаких замечаний. Тщетно вглядываясь в темноту, Гил никак не мог определить отношение отца к передряге с агентами Собеса. В конце концов Амианте сказал: «Что ж, иди спать. Ты никому не причинил вреда и сам не пострадал, но многому научился. Можно считать, что ночь прошла не даром».

Несколько ободренный, Гил улегся на кушетку и сразу забылся сном, сморенный усталостью.

Он проснулся, почувствовав руку отца на плече: «Пришел агент Собеса — обсудить вчерашние события».

Гил оделся, ополоснул лицо холодной водой, причесался. Спустившись на второй этаж, он увидел Шьюта Кобола и Амианте, сидевших за кухонным столом и прихлебывавших чай — по-видимому, в достаточно благожелательной атмосфере взаимного расположения, хотя бледные губы Шьюта Кобола были сжаты плотнее обычного, а устремленный в пространство взгляд придавал его лицу отсутствующее выражение. Шьют приветствовал Гила сухим кивком и внимательно смерил его глазами — так, будто оказался лицом к лицу с незнакомцем.

Разговор начался в вежливых и сдержанных тонах, причем поначалу Шьют Кобол интересовался лишь описанием происходившего в таверне, предоставляя Гилу самостоятельно выбирать выражения. Мало-помалу, однако, вопросы собесовца стали наводящими, его замечания — резкими. Вместо ожидаемых смущения и покорности у Гила такая перемена вызвала гнев: «Я говорю правду! Насколько мне известно, я не нарушил никаких правил. Вы подозреваете меня в хаотизме?»

«Я ничего не подозреваю. Выводы делаешь ты сам. Несомненно, твои дружеские связи носят безответственный характер. Этот факт, в сочетании с отсутствием уважения к общепринятым убеждениям, замечавшимся ранее, вынуждает меня допускать любые возможности, а не относиться к тебе с автоматическим доверием, какого заслуживает типичный иждивенец».

«Если я не заслуживаю вашего доверия, с моей стороны бессмысленно продолжать разговор. Зачем тратить время впустую?»

Шьют поджал побелевшие губы и повернулся к Амианте: «А вы, иж Тарвок? Неужели вы не понимаете, что пренебрегли отцовскими обязанностями? Почему вы не внушили отпрыску достаточное уважение к нашим учреждениям? Насколько я знаю, вас уже за это упрекали».

«Действительно, припоминаю нечто в этом роде», — Амианте почти незаметно усмехнулся.

Тон Кобола стал еще суше и резче: «В таком случае, может быть, вы сами ответите на мои вопросы? В конечном счете вы несете ответственность за времяпровождение вашего сына, оставляющее желать лучшего. Отец обязан показывать своему сыну пример правдивости, а не уклончивости и неопределенности».

«Что есть истина? — задумчиво произнес Амианте. — Если бы только мы умели безошибочно распознавать правду, когда она у нас перед глазами! Такая способность внушала бы каждому из нас уверенность в правильности наших поступков».

Шьют Кобол с отвращением крякнул: «В этом причина всех ваших затруднений. Истина состоит в том, что человек должен придерживаться общепринятых представлений, в чем еще? Уверенность внушается соблюдением установленных правил».

Амианте встал и повернулся к окну, заложив руки за спину: «Когда-то, давным-давно, был герой по имени Эмфирио. Он провозгласил такую правду, что даже чудища остановились, чтобы его выслушать. Как вы думаете, что было начертано на его волшебной скрижали — постановления Собеса?»

Шьют тоже поднялся на ноги и обратился к Амианте еще более бесстрастным, строго официальным тоном: «Я достаточно подробно разъяснил, чего именно служба социального обеспечения ожидает в обмен на пособия, которыми вы пользуетесь. Если вы желаете продолжать получение этих пособий, вы должны соблюдать постановления. У вас есть какие-нибудь вопросы?»

«Нет».

«Вот именно».

Шьют Кобол слегка поклонился и, собираясь спуститься к выходу, обернулся и сказал: «Даже Эмфирио, если бы он жил в наше время, вынужден был бы соблюдать правила. Исключений нет». С этими словами агент Собеса удалился.

Амианте и Гил спустились в мастерскую вслед за незваным гостем. Гил плюхнулся на скамью перед верстаком и уставился в пространство, подпирая голову руками: «Хотел бы я знать, что сделал бы Эмфирио в наше время! Может быть, Шьют прав, и он стал бы добропорядочным иждивенцем, соблюдающим все правила и постановления?»

Амианте тоже уселся: «Кто знает? В наше время Эмфирио не смог бы встретиться с врагами лицом к лицу, не смог бы назвать тиранов поименно. Ему пришлось бы столкнуться со всеобщей неэффективностью и, возможно, с глубоко укоренившимися механизмами присвоения и растраты чужих денег, не более того. Несомненно, мы получаем слишком мало за свою работу».