Гил коротко кивнул. В конце концов, какая разница? Никакого значения вся эта затея все равно не имела... Гил спустился в мастерскую, подточил стамески и углубился в работу над ширмой — то и дело поглядывая на дверь. Должна же, в конце концов, появиться Сонджали! Скоро она постучит, заглянет в мастерскую — кроткая, расстроенная до слез — чтобы попросить прощения за вчерашнее свинство...

Никто не постучал. Милое бледное лицо так и не появилось.

Ближе к вечеру, когда Гил уже открыл входную дверь настежь, чтобы впустить янтарный солнечный свет, в проеме возникла фигура Шалька Одлбуша: «Привет, Гил Тарвок! Прилежно трудимся?»

«Как видишь, — Гил отложил инструмент, повернулся на скамье. — А ты что тут делаешь? Что-нибудь случилось?»

«Ничего не случилось, ровным счетом. Вчера вечером ты подрядился внести пятнадцать талонов на общественно полезное дело. Найон попросил меня зайти, взять деньги».

«Да-да, конечно», — Гил, однако, колебался. При свете дня, на трезвую голову шутка казалась довольно-таки нелепой и бессмысленной. Даже опасной. Точнее — глумливой, безвкусно-издевательской. Тем не менее, как заметил Амианте, если какая-то часть населения не прочь проголосовать за легендарного героя, почему бы не предоставить такую возможность?

Гил тянул время: «Куда вы исчезли из банкетного зала?»

«Ну, скажем так, направились в одну частную резиденцию — выше по течению реки. Ты зря не вернулся. Мы славно провели время».

«Очень рад».

«У Флориэля губа не дура, умеет подбирать девиц, — тут Шальк Одлбуш наклонил голову и покосился на Гила с напускным подозрением. — Чего нельзя сказать о тебе. Ты зачем страховидную образину притащил?»

«Никого я никуда не таскал! И даже не приглашал. Пришлось провожать ее домой, вот и все».

Шальк безразлично пожал плечами: «Ладно, давай пятнадцать талонов. Мне пора бежать».

Гил нахмурился, покривил нос — что было делать? Он бросил взгляд на отца, почти надеясь, что тот нравоучительно упрекнет его за расточительность и неблагоразумие, но Амианте отказывался что-либо замечать.

Гил открыл шкаф, отсчитал пятнадцать талонов и протянул их Шальку: «Держи».

Шальк кивнул: «Превосходно! Завтра отправимся на Муниципальный плац и выдвинем кандидатуру на должность мэра».

«Кто пойдет?»

«А кто хочет, тот и пойдет. Вот будет потеха! Собесовцы забегают, как тараканы на сковородке!»

«Надо полагать».

Шальк попрощался взмахом руки и был таков.

Гил вернулся к скамье и сел спиной к верстаку, лицом к отцу: «Ты думаешь, я правильно сделал?»

Амианте отложил стамеску: «Не вижу состава преступления».

«Понятное дело — но разве это не глупо? Может быть, даже небезопасно. Никак не могу решить. В конце концов, мэр — чисто ритуальная фигура, марионетка».

«Совершенно неверно! — воскликнул Амианте с яростной энергией, заставшей Гила врасплох. — Должность мэра учреждена гражданской Хартией и существует с незапамятных времен!» Амианте прервался, о чем-то задумался и тихо, презрительно хмыкнул — к чему относилось это хмыканье, Гил не имел ни малейшего представления.

«Но что он может, этот мэр?» — спросил Гил.

«Он может... по меньшей мере, он мог бы попытаться настаивать на соблюдении положений Хартии, — Амианте поднял глаза к потолку, нахмурился. — Конечно, собесовцы могут возразить, что их правила практически заменили Хартию — но, опять же, Хартию никто никогда не отменял, о чем свидетельствует само существование мэрии!»

«Хартия древнее правил Собеса?»

«О да. Намного древнее. Кроме того, я бы сказал, что она носит более глубокий, всеобъемлющий характер, — к Амианте вернулась обычная бесстрастная задумчивость. — Должность мэра — последнее функциональное проявление разрушенной системы ценностей, что достойно сожаления». Амианте нерешительно помолчал, поджал губы: «Я считаю, что мэр мог бы сыграть полезную роль, если бы стал настаивать на соблюдении принципов, провозглашенных Хартией... Трудная задача, однако. Обременительная и опасная».

«Почему трудная? — поинтересовался Гил. — Ведь Хартия еще действительна?»

Амианте постучал себя пальцем по подбородку и застыл, глядя на Ондл-сквер через проем открытой двери. Гил даже не понял, расслышал ли отец его вопрос.

Наконец Амианте ответил — как показалось Гилу, чрезмерно иносказательно и уклончиво: «Свободами, привилегиями и возможностями необходимо постоянно пользоваться, даже если это неудобно и несвоевременно. В противном случае они выходят из употребления и, если так можно выразиться, приходят в непригодность. Мало-помалу они начинают противоречить общепринятым представлениям и, в конечном счете, формализованным правилам. Иногда человек, настаивающий на соблюдении прерогатив, производит впечатление сварливого и вздорного упрямца, но на самом деле оказывает услугу всем и каждому. Свобода по своей природе не должна и не может становиться неотъемлемым правом, но законы и правила не должны быть основанием для преследований и репрессий». Амианте говорил все тише и тише; в конце концов его голос полностью замер — он приподнял стамеску и рассматривал ее так, как будто никогда раньше не видел ничего подобного.

Гил нахмурился: «Значит, ты считаешь, что мне следовало бы попытаться стать мэром и заставить Собес соблюдать Хартию?»

Амианте улыбнулся, пожал плечами: «По этому поводу не могу ничего посоветовать. Каждый решает за себя. Когда-то в молодости мне представилась возможность сделать нечто в этом роде. Но меня разубедили, и с тех пор я никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Может быть, мне просто недостает храбрости».

«О чем ты говоришь? — возмутился Гил. — Я не знаю никого храбрее!»

Амианте печально усмехнулся, покачал головой и вернулся к работе.

На следующий день, около полудня, к Гилу зашли Найон, Флориэль и Шальк — возбужденные, нервные, полные энергии. Найон, в черно-коричневом костюме, выглядел старше своих лет. Флориэль был в рассеянно-дружелюбном настроении. «Куда ты пропал позавчера вечером? — с наигранным простодушием спросил он. — Мы тебя ждали и ждали и ждали... Наконец решили, что ты, наверное, пошел домой или... — тут Флориэль подмигнул, — решил немного позабавиться с Гейде».

Гил с отвращением отвернулся.

Флориэль пожал плечами: «Хочешь дуться — дуйся, дело твое».

Найон сказал: «Есть небольшая загвоздка. Мы не можем зарегистрировать Эмфирио кандидатом, пока он не прописан по какому-нибудь месту жительства добропорядочного амбройского иждивенца, не подвергавшегося дисциплинарным взысканиям. Я только что отбарабанил срок в штрафной бригаде, обо мне и речи нет. У Флориэля и Шалька неприятности в гильдиях. Маэля выгнали из Храма. Югер... ну, да ты знаешь Югера. Он просто не подходит. Так что мы решили выдвинуть тебя под прозвищем «Эмфирио», — Найон подошел поближе, по-братски хлопнул Гила по спине. — Эй, ты у нас можешь стать следующим мэром Амброя!»

«Но я не хочу быть мэром!»

«Не беспокойся, шансов у тебя почти никаких».

«Разве нет возрастных ограничений? В конце концов...»

Найон покачал головой: «Ты — добропорядочный иждивенец без взысканий за прошедший год и полноправный член гильдии, не внесенный в храмовый черный список. Другими словами, вполне приемлемый кандидат».

Со стороны Амианте, сгорбившегося за верстаком, послышался короткий смешок. Все повернулись к нему, но Амианте больше не издавал никаких звуков. Гил нахмурился. Он не хотел ввязываться в эту историю, не оставляя себе пути для отступления. Тем более, что напористое участие Бохарта лишало Гила какой-либо возможности контролировать события. Если, конечно, он не постарается взять на себя руководящую роль — что означало бы вступить в конфликт (или по меньшей мере в соревнование) с Найоном Бохартом.

С другой стороны — как отметил Амианте — в выдвижении кандидатуры Гила на должность мэра не было ничего незаконного или достойного порицания. По существу, не было никаких оснований отказываться от участия в выборах под псевдонимом «Эмфирио», если компетентные органы могли удостовериться в том, что кандидатом на самом деле является иждивенец Гил Тарвок.