«Нет, спасибо, — пробормотал Гил и попятился к шторе. — Что ж, позвольте снова попрощаться с вами — наверное, в последний раз».

Холькервойд небрежно махнул рукой: «Может быть, мы еще встретимся — хотя, скорее всего, нет. Время бежит, годы проходят. В одно прекрасное утро я не проснусь, и марионетки станут бегать по моему трупу, заглядывать мне в разинутый рот и дергать меня за уши...»

Вернувшись в отель «Черный лебедь», Гил и Флора сидели в салуне на первом этаже. Гил мрачно уставился в бокал с вином. Флора несколько раз пыталась с ним заговорить, но мысли Гила витали далеко — за скоплением Мирабилис. Он односложно отвечал на вопросы: в золотистой глубине вина ему чудился старый узкий дом на Ондл-сквере. Ему слышался глуховатый голос Амианте, скрип стамесок по дереву, шелест стружки. Он чувствовал прикосновения тусклого родного солнца, порывы ветра над грязевыми отмелями в устье Инцзе, чуял запахи рыбацких причалов Нобиле и Фёльгера, воображал, что лезет вверх по каркасу вашмонтской вышки к заоблачной келье над руинами старого города...

Гил тосковал по дому — хотя Амброй не вызывал у него никаких иллюзий, а дом на Ондл-сквере, конечно, уже отдали кому-то другому. Размышляя об унижении, которому подвергли Амианте, о его тщетной смерти, Гил почувствовал такую горечь, что поспешил смыть ее, опрокинув бокал. Вино кончилось. Чувствуя настроение Гила, официант в белом переднике поспешил принести еще графин.

Флора поднялась на ноги, посмотрела на Гила пару секунд и, не говоря ни слова, удалилась.

Гил вспомнил свое «изгнание» — надвигающийся бетонный поршень, разлетающиеся в пыль кирпичи, бесконечное ожидание лежа плашмя на стене в сгущающихся сумерках пустыни. Может быть, он заслужил такое наказание? В конце концов, он участвовал в захвате звездолета. Но разве экспроприация звездолета не была, в свою очередь, заслуженной? Разве лорды не использовали Буамарк — или подставное лицо Буамарка, кооператив «Тюрибль» — обманывая иждивенцев, подвергая их грабежу и бесчеловечной эксплуатации? Гил хмурился и прихлебывал вино, пытаясь придумать какой-нибудь способ довести происходящее до сведения иждивенцев, заставить их осознать свое положение. На гильдии надеяться было бесполезно — они закоснели в традициях и, даже если не любили лордов, просто не знали ничего лучшего. Номенклатура социального обеспечения служила исправителям верой и правдой, получая привилегии и дополнительные подачки.

Проблема требовала неторопливого анализа. Гил расправился с последним бокалом вина и поднялся в свои номера. Флоры нигде не было. Гил пожал плечами. Он знал, что больше никогда ее не увидит. По-видимому, так было лучше для них обоих.

На следующее утро Гил пересек Ирландский канал и углубился в древний Лондон. Теперь, наконец, он готов был посетить Исторический институт.

Но получить доступ к институту оказалось не так уж просто. В ответ на первоначальные запросы, сделанные Гилом с помощью телевизионной справочной системы, на экране появлялись лишь вежливые уклончивые фразы. Потом система порекомендовала ему экскурсию по Оксфордскому и Кембриджскому университетам. Гил продолжал настаивать — система отослала его в Бюро мер и весов, а работник Бюро, в свою очередь, сообщил ему координаты некоего «Данди-хауса». Данди-хаус оказался штаб-квартирой разведывательного управления, функции которого Гил так и не смог выяснить с какой-либо степенью определенности. Работник таинственного управления вежливо поинтересовался причиной, побуждающей Гила связаться с Историческим институтом. Сдерживая нетерпение, Гил пояснил, что желает получить сведения о событиях, послуживших основой для легенды об Эмфирио.

Землянин, смотревший на него с экрана — молодой человек с золотистыми волосами и коротко подстриженными усиками — к кому-то повернулся и что-то тихо сказал, после чего к чему-то прислушался. Снова обратив внимание на Гила, он произнес: «Если вы останетесь в своем гостиничном номере, представитель института сможет связаться с вами в ближайшее время».

Пребывая в насмешливо-раздраженном настроении, Гил приготовился ждать. Через час к нему заявился уродливый маленький человечек в черном костюме и сером плаще: Арвин Ролус, заместитель директора отдела мифологических исследований Исторического института. «Насколько я понимаю, вы интересуетесь легендой об Эмфирио», — сказал Ролус.

«Да, интересуюсь, — ответил Гил. — Но прежде всего не могли бы вы объяснить, почему процесс наведения справок в вашем институте связан с такой секретностью?»

Ролус усмехнулся, и Гил увидел, что тот был не столь уродлив, как показалось сначала: «Сложилась нелепая, на первый взгляд, ситуация. В Исторический институт поступает огромное количество информации — такова его основная функция. Значительная часть этих сведений, однако, по тем или иным причинам засекречивается разведывательными учреждениями. Поймите меня правильно: функция института не заключается в сборе разведывательных данных, мы занимаемся исследованиями. Тем не менее, время от времени нам удается решать вопросы, интересующие должностных лиц, которым поручена, скажем так, деятельность более прагматического характера». Арвин Ролус смерил Гила критическим взглядом: «Когда инопланетянин пытается получить доступ к Историческому институту, местные власти прежде всего заботятся о том, чтобы он не подложил в него бомбу».

«У меня нет такого намерения, — заверил историка Гил. — Мне нужна информация, не более того».

«Какую именно информацию вы хотели бы получить?»

Гил передал Ролусу обрывок текста легенды из папки Амианте. Историк без каких-либо затруднений прочел древние закорючки: «Так-так, интересно. Действительно интересно. И теперь вы хотели бы узнать, что случилось? Чем закончилась эта история, если можно так выразиться?»

«Да».

«Могу я поинтересоваться причиной вашего запроса?»

«До чего подозрительный народ, эти земляне!» — подумал Гил и ответил, спокойно и размеренно: «Половина этой легенды мне известна с детства. Я обещал себе узнать ее продолжение, если у меня когда-нибудь появится такая возможность».

«И это единственная причина?»

«Нет, не единственная».

Арвин Ролус не стал уточнять остальное. «На какой планете вы родились?» — спросил он, высоко поднимая пушистые седые брови.

«На Хальме. За скоплением Мирабилис».

«Хальма... Далекий мир! Что ж, возможно, я смогу удовлетворить ваше любопытство». Ролус повернулся к настенному экрану и пробежал по нему кончиками пальцев, набирая какой-то код. Экран заполнился длинным, медленно движущимся перечнем ссылок. Историк выбрал одну из них: «Перед вами полный текст хроники, запечатленной неизвестным грамотеем с планеты, именуемой Аум или Альма, две тысячи лет тому назад».

На экране появился текст, набранный архаическим шрифтом. Первые параграфы соответствовали тексту на обрывке, сохраненном Амианте. За ними следовало продолжение:

«В Катадемноне восседали нелюди, не имеющие ушей, чтобы не слышать, не имеющие души, не ведающие доверия. Эмфирио воздел скрижаль и призвал к миру. Нелюди встревожились и принялись размахивать зелеными вымпелами. Эмфирио поведал им о доверии. Не имеющие ушей, чтобы не слышать, отвели очи, чтобы не видеть, и не уразумели ничего, и принялись размахивать голубыми вымпелами. Эмфирио воззвал к доброте, отличающей человека от чудища, а за неимением таковой — молил о пощаде. Нелюди отняли скрижаль истины, раздавили ее ногами и принялись размахивать красными вымпелами. А затем подняли нелюди Эмфирио на руки, понесли его на руках и прибили голову Эмфирио к каменной перекладине длинным гвоздем, чтобы так и висел Эмфирио на стене в Катадемноне! А когда все увидели, что стало с человеком, осмелившимся глаголать истину, его сняли с позорища и замуровали в склепе под перекладиной на веки вечные.

Что же приобрели не ведающие доверия?

Кто стал их жертвой?

На планете Аум (именуемой также «Альма», что означает «родной дом») чудищам с луны Зигель омерзело опустошать плодородный край. Воззрились чудища одно другому око в око и вопросили: «Не правду ли поведал Эмфирио? Не полны ли мы надежд на рассвете, не устаем ли мы, когда приходит ночь? Не причиняет ли нам жизнь и боль и облегчение? Зачем же опустошать плодородный край? Посвятим жизнь добру — ибо нет у нас другой жизни». Сложили чудища оружие и ушли в места, для них удобные и приятные, и стали чудищами кроткими, и все люди подивились их преображению.