Парижский прево и парламент выносили самые суровые постановления, стараясь положить конец этим бесчинствам. Запрещалось, «под страхом виселицы, носить палки, шпаги, пистолеты, кинжалы»; но только лейтенант полиции ла Рейни во времена Людовика XIV сумел беспощадными мерами навести в столице порядок.

Вплоть до XVIII века полиции приходилось разнимать и предотвращать столкновения между студентами-медиками и подмастерьями-хирургами. В 1745 году в Париже открылся анатомический театр, построенный по плану профессора анатомии Якоба Уинслоу (1669–1760). Внизу афиши, сообщавшей о лекции этого прославленного академика, было приписано: «Вход с тростями и шпагами запрещен». Как вспоминал швед Карл Петер Тунберг, учившийся в 1770 году в Париже, «в дверях всегда стоял охранник, чтобы пресекать шум и беспорядки и не позволять входить со шпагами».

Студенты, записывавшиеся к разным преподавателям, устраивали стычки даже в больнице, где проходили практические занятия, поэтому их пускали туда группами не больше пяти человек, запрещая проносить трости и шпаги и принимая меры, чтобы соперничающие фракции не находились в больнице одновременно.

На улицах шотландского Абердина то и дело вспыхивали схватки между студентами конкурировавших коллегий — Королевской и Маршальской.

Не лучше обстояло дело и в других учебных заведениях. Например, военные академии должны были воспитывать дворянскую элиту, однако «недоросли» зачастую посещали занятия по принуждению и без всякого желания. «Курсанты» шатались без толку по городу, затевая драки и пропивая отцовские денежки. Доходило до трагикомических ситуаций: кадету из знатного рода Лаколони грозил суд за дуэль. За него заступились учителя математики, ибо Лаколони защищал честь этой науки перед другими кадетами, пренебрегавшими ею и презиравшими ее.

Немецкие студенты очень щепетильно относились к вопросам чести, и поединки между ними происходили чуть ли не каждый день и по любому поводу. Во время учебы в Лейпциге Иоганн Вольфганг Гёте вызвал на дуэль студента из Прибалтики, загородившего ему вход в театр. Они сразились, Гёте был ранен в руку. Несколько лет спустя, вспоминая об этом происшествии, он записал: «Что за важность человеческая жизнь? Одно-единственное сражение забирает их тысячами. Гораздо важнее честь. Вопросы чести нужно отстаивать со всею страстью».

С наступлением тепла школяры устремлялись в поля и луга — веселиться на природе, дышать свежим воздухом, не забывая захватить с собой провизию и выпивку. В XVII веке студенты не обделяли своим вниманием кабаки в пригородах Парижа — Шайо, Пасси, Вожираре, пили пиво в зеленых беседках на берегу Бьевры и Сены, в Сюрене и в Сен-Клу.

В кабаре подавали только вино; обычно такое заведение состояло из главного зала, окруженного отдельными «кабинетами», которые снимали группы клиентов. Горячительное способствовало частым ссорам и дракам. У каждого кабаре была своя репутация, и о человеке могли судить по тому, какому заведению он отдает предпочтение. Например, знаменитая «Сосновая шишка» неподалеку от собора Парижской Богоматери видала в своих стенах Франсуа Вийона и Франсуа Рабле, который писал там «Гаргантюа», а позже была приютом поэтов (туда захаживали Расин, Мольер, Буало). Место было не самое роскошное, но вино подавали лучшее, да и подходящая закуска к нему находилась. В заведениях на берегах Сены, в Сен-Клу, можно было встретить представителей всех сословий, если только они были платежеспособны.

В тавернах можно было еще и поесть. В XVI веке таверна превратилась в центр социального притяжения, альтернативный церкви, и между кюре и хозяевами таверн началась настоящая война за влияние. Женщины ходили в церковь, мужчины отправлялись в таверну, но, как правило, находились они поблизости друг от друга. Впрочем, и женщинам вход в таверну не был заказан, поскольку в этих заведениях отмечали различные важные события: рождение детей, завершение сбора урожая, праздник местного святого, свадьбы и похороны (с привлечением странствующих кюре, которые отбивали хлеб у «оседлых»).

Для привлечения клиентуры хозяева таверн поощряли игру в карты и зернь (кости); снаружи, во дворе или между домами, можно было поиграть в шары или поупражняться в стрельбе из лука. Поскольку деньги водились не у всех, многие клиенты расплачивались натурой; таверны и постоялые дворы быстро превратились в злачные места. Принимая плату, хозяин не задавал вопросов о происхождении товара, а зачастую становился скупщиком краденого, даже входил в долю с разбойниками и давал деньги в рост.

Еще в 1228 году церковный собор в Вальядолиде издал суровые распоряжения, запрещающие студентам находиться в обществе жонглеров и ночных бродяг, а также заходить в таверны. Надо полагать, этот запрет не соблюдался.

Во Франции постоялые дворы, где тоже подавали вино и допускали азартные игры, принято было помечать пучком соломы. В некоторых городах власти запрещали местным уроженцам посещать постоялые дворы, в которых людей поощряют к разврату и мотовству.

Кабаре и таверны часто открывались за городскими стенами, если их владельцы не могли или не хотели платить ввозную пошлину на продукты, вино и стройматериалы. Именно такие заведения предпочитали безденежные студенты, облюбовавшие в XVI веке холм Монмартр в Париже, сплошь покрытый ими.

В «золотой век» «короля-солнце» Людовика XIV «Париж был одним большим постоялым двором», вспоминал один иностранный путешественник: «Кухни дымят во всякий час; повсюду кабаки и кабатчики, трактиры и трактирщики… Роскошь здесь в таком изобилии, что тому, кто пожелал бы обогатить триста пустынных городов, достаточно было бы разгромить Париж Здесь процветает бесчисленное множество лавок, где продаются совершенно ненужные вещи, судите ж о числе тех, где покупают что-то нужное… Народ благочестиво посещает церкви, в то время как аристократы и дворяне ходят туда развлечься, поговорить и завести интрижку. Он прилежно работает каждый день, но любит выпить в праздник, хотя небольшая мера вина в Париже стоит больше, чем целый бочонок в деревне. В мире не сыщется более искусного народа, который бы меньше зарабатывал, поскольку он тратит всё на чревоугодие и одежду, и между тем он всегда весел. Однако быть бедным в Париже, постоянно находиться среди всех этих наслаждений, не имея возможности изведать ни одного из них, — страшнее этого ада нет во всём свете».

В начале XVIII века нынешняя улица Шоссе д’Антен называлась «дорогой Большой Пинты»: она извивалась у подножия холмов между полями, болотами и садами от Монмартра до злачного квартала Птит-Полонь (Малая Польша), а вдоль нее стояли кабаре, где подавали молодое вино. Туда приходили не только поесть и выпить, но и потанцевать. Войдя, посетители пересекали огромную кухню, где в исполинском очаге жарились на вертеле окорока и бараньи туши, и попадали в большой зал с расставленными вдоль стен столами, на которых плотными рядами стояли бутылки, кувшины с вином и тарелки со снедью. Середину занимали танцоры, отплясывавшие контрданс и котильон под визг скрипок, вопли дудок и кларнетов.

Таверны и кабаки множились и процветали по всей Европе, и студенты всех без исключения университетов усердно их посещали, к великому неудовольствию своих родителей, чьи денежки утекали, словно вода в песок. Помешать этому было невозможно, хотя попытаться стоило. Например, отец Гёте заставил его перевестись в 1770 году из Лейпцига, где тот изучал право, в Страсбург, полагая, что юноша слишком уж много времени проводит в знаменитом лейпцигском погребке Ауэрбаха.

Надо сказать, что, получая ученые степени и переходя из разряда учащихся в разряд преподавателей, далеко не все бывшие студенты ставили крест на «грехах молодости», а потому подавали дурной пример собственным ученикам. В XVI веке власти Краковского университета в особом распоряжении обличили «отвратительный порок пьянства» некоторых профессоров, которые по ночам шатались по городу, шумели и нарушали покой горожан, и постановили: преподаватель, ведущий себя подобным образом, лишится жалованья и не будет допущен к чтению лекций; если же он не исправится, то будет исключен из университета, а то и отлучен от Церкви.