В Лейдене студенты братались с преподавателями в кабачках «Кедровая шишка» и «Сражающийся лев», и эти попойки нередко заканчивались потасовкой.
«Я никогда не видел в Монпелье пьяных, за исключением немцев», — особо отмечает в своих записках Феликс Платтер. А его брат Томас добавляет, что и в Испании не увидишь пьяного на улице, поскольку это позор.
Прекрасный пол
Свобода нравов. — Жрицы любви. — Серенады. — Любовные приключения
Хорошенькие служанки из таверн, также являвшиеся приманкой для студентов, не отказывали посетителям в услугах интимного свойства. В эпоху Возрождения нравы отличались простотой; например, во Франции в XVI веке партнер по танцам должен был поцеловать партнершу в губы. Актрисы из бродячих трупп, выступавших на площадях, собирая деньги со зрителей, раздавали записочки с указанием места и времени свидания. Школяров манили к себе и публичные бани, снискавшие к временам позднего Средневековья дурную славу, и скрывавшиеся под их сенью запретные плоды. Пусть формально студенты считались клириками и даже носили тонзуру и сутану, обетов они еще не давали, а потому считали себя свободными от моральных оков.
Одно из постановлений парижского парламента, относящееся к середине XVI века, с прискорбием констатировало, что студенты бродят по городу неприлично одетые, со шпагами и кинжалами, надвинув шляпы на глаза, чтобы нельзя было разглядеть лица. С наступлением темноты они без зазрения совести грабят прохожих, а затем отправляются пропивать добытые таким образом деньги в кабаки и «веселые дома». Общаясь с беспутными женщинами, они получают дурные болезни. В самом деле, в середине прошлого тысячелетия сифилис производил опустошения в рядах учащихся. В Бреславльской хронике за 1502 год сообщается о «французском насморке» (гонорее), которым заразилось 250 человек.
Томас Платтер, побывавший в 1595–1597 годах на юге Франции и в Испании, досконально изучил местные обычаи и сообщал довольно любопытные сведения. Например, он пишет, что в Авиньоне много публичных женщин: они пользуются покровительством папы и платят ему пошлину. Жрицы любви живут на двух довольно длинных улицах и занимают на них все дома. Некоторые одеты очень богато; они показываются на люди, приглашают прохожих зайти и даже останавливают их на улице. Говорят, что их начальница, которую в насмешку называют аббатисой, обязана отдаваться бесплатно любому студенту, который об этом попросит.
В Барселоне отдельная узкая улочка была отведена для публичных женщин; днем вход на нее был открыт, а на ночь перекрывался цепью. Спальни (около сорока) находились на первом этаже, соприкасаясь, точно кельи в монастыре. Все женщины проживали на ближнем постоялом дворе. Днем они сидели в красивых креслах на пороге, в богатых нарядах, играли на лютнях и пели или свободно ходили по улицам, точно порядочные. Полиция приставила своего человека присматривать за ними. На улицу запрещено было входить с холодным или огнестрельным оружием. Там жил особый хирург, который осматривал женщин и прогонял заразных. Они платили налог королю и не считали свое ремесло зазорным. «Собственный» капеллан служил у них мессу, исповедовал и т. д.
Раннее знакомство с доступными женщинами убивало в зародыше всякое уважение к прекрасному полу. В Авиньоне во время карнавала школяры и семинаристы, завидев девушку легкого поведения, хватали ее — кто за руку, кто за ногу, — и резко дергали, так что она падала навзничь на мостовую, а затем устремлялись к новой жертве. Правда, девицы могли избежать этого издевательства, уплатив экю. Бывало, что жестокосердым школярам удавалось заработать таким образом до сотни экю, которые поступали в общую кассу.
Высокая романтика трубадуров приобретала гротескные формы. Население университетских городов не могло спать по ночам из-за чрезмерного увлечения студентов музыкой. Согласно уставу университета города Лерида, утвержденному в сентябре 1300 года королем Арагона Хайме II Справедливым, у школяров, которые шлялись по ночам, могли отобрать их инструменты, «ибо они нарушают тишину и покой».
Феликс Платтер вспоминал, как один приятель, живший по соседству, позвал его на ночной «концерт». «16 апреля [1554 года] молодой дворянин Гишар де Сандр попросил меня устроить серенаду одной девице. Мы явились на место в полночь. Сначала ударили в барабаны, чтобы разбудить всех обывателей на этой улице. После вступили трубы, за ними гобои. Им на смену пришли флейты, за которыми следовали виолы и, наконец, три лютни. Серенада длилась добрых полтора часа. Затем нас отвели в кондитерскую и отлично угостили: остаток ночи мы пили мускат и гипокрас».
Такие серенады обычно исполняли накануне студенческих пирушек, устраиваемых руководством университета Монпелье на дни святого Луки и святого Николая.
Бакалавры из Саламанки были непревзойденными мастерами серенад под аккомпанемент гитары, которыми они заслуживали благосклонность слабого пола. Такие серенады описаны в «Подставной тетке» Мигеля Сервантеса:
«Тем временем наступила ночь, и вот в подобающий для такого рода торжественных выступлений час собрались девять ламанчских головорезов, четыре певца с гитарами, морская труба, арфа, бандура, двенадцать бубенцов, саморская волынка, тридцать щитов и столько же панцирей; всё это было роздано целой ватаге однокашников или, вернее, собутыльников наших студентов. Это пышное шествие направилось к околотку и к дому любезной сеньоры; свернули в улицу, и безжалостные бубенцы загремели так оглушительно, что, хотя ночь давно переступила порог безмолвия и все соседи кругом спали также сладко, как шелковичные черви, им пришлось всё-таки отогнать в сторону сон. Во всей округе не оказалось ни одного человека, который бы не проснулся и не подбежал к окну. Вслед за тем волынка заиграла „гамбетас“ и закончила „эстурдьоном“[50] только под самыми окнами дамы. […]
На улице появилась большая толпа народа. Певцы и вся братия решили, что это городская полиция; а поэтому построились в круг и поместили в середину отряда музыкальный обоз; при приближении полиции они начали греметь щитами и звенеть панцирями; услышав эти звуки, полиция не пожелала танцевать танец со шпагами, исполняемый садовниками на празднике „тела Господня“ в Севилье, и прошла дальше, потому что альгуасилы, нижние чины и сыщики не почуяли себе большой наживы от здешней ярмарки. Наши храбрецы возликовали и хотели было продолжать начатую серенаду; но один из главных устроителей потехи заявил, что музыки не будет до тех пор, пока сеньора донья Эсперанса не покажется у окна. Но как они настойчиво ее ни вызывали, на крики не вышла даже дуэнья. Все были рассержены и пристыжены и собирались забросать дом камнями, разбить решетчатые ставни, устроить страшный кавардак и кошачий концерт, то есть поступить так, как свойственно поступать юнцам в подобных случаях. Тем не менее, несмотря на свою досаду, они решили еще раз „пропустить по маленькой музыке“ и сыграли несколько вильянсиков[51]; затем снова зазвучала волынка, оглушительно-резко зазвенели бубенцы, и на этом серенада окончилась»[52].
Студенческая пора приходилась на весну жизни. Стоит ли удивляться, что молодая кровь бурлила и скучные книги часто оказывались забыты ради чьих-то прекрасных глаз? Жильбер Каталан, которого отец вызвал из Базеля домой в Монпелье, послушно отправился в путь, но по дороге, в Женеве, увидал девушку редкой красоты и влюбился. Он упросил отца оставить его в Базеле, чтобы не прерывать учебы, а на самом деле надеялся письмами и подарками склонить девицу к замужеству. Конечно, ни о какой учебе не было и речи: «Ромео» чаще посещал игорные дома, чем занятия, и проводил время в шалостях и любовных похождениях.
Напомним, что студенты той поры были «тинейджерами», но отношения между полами не составляли для них никакой тайны, тем более что брачный возраст тогда наступал гораздо раньше восемнадцати лет. Знаменитый юрист Жак Кюжас умер, оставив сиротой свою тринадцатилетнюю дочь Сюзанну. Спустя два года она обвенчалась с председателем тулузского парламента де Ту, но ее благочестивый и немолодой супруг с прискорбием узнал, что его юная жена уже не девица, и умер от горя. Молодая вдовушка вновь вышла замуж, однако не угомонилась и принимала в своей спальне школяров, которые сбегали с занятий к дочке своего бывшего профессора: это называлось «комментировать произведения Кюжаса». Раздосадованный профессор права Эдмон Мениль, которому приходилось читать лекции в полупустой аудитории, написал эпиграмму на Сюзанну: