Мы с Ваняткой стали уж очень часто слышать унижающее слово "Мудаков". А как на занятиях по матчасти я замучил механика вопросами да сам забрался в пилотское кресло, меня натурально принялись опасаться. Разговоры заводят - тебе же раньше пофиг было, чо стряслось?

  Видели бы они, как физкультурой занимаюсь на высоком пригорке у Березины. За тысячу лет со всякими зэгами сталкивался, многие на меня кидались, забивали до смерти... Практически. Иллюзорное тело нельзя убить, как и бессмертную душу, но пробовали и часто. Я учился отвечать, да и перед гибелью кое-что умел, правда - больше мечом или копьём. Понятное дело, не собираюсь боксировать крепкими кулачками с гитлеровской армией, да и сложение не то, мелковатое. Ванятка ростом метр шестьдесят пять, худ, в кости широк, лицом кругл и волосами рус, совершенно не похож на былинного витязя.

  Мордобой чем хорош - координации движений учит. Особенно, когда много на одного, как часто на зоне бывает. Здесь упражнения позволили окончательно приспособиться к новому мелкому телу.

  В преисподней каждый удар по врагу отдаётся болью в собственном теле. За девятнадцать веков боль стала частью меня, привычным ощущением. Но привычность не влечёт безразличие. Когда раскалённый гвоздь вновь втыкается в загноившуюся рану, мучение ничуть не меньше. Заслужил? Заслужил! Терпи...

  Здесь - легче. Неведомая ипостась Создателя, диктующая законы игры, избавила меня от пыток в Бобруйске. И тем самым ввела в соблазн. Подольше пожить бы, милуясь с Лизой, не страдая ежеминутно, вдыхая запах трав и, чёрт с ним, авиационного бензина... Нельзя поддаваться соблазну! Мне ли не знать. Поэтому - скорее на врага, который пока не нарисовался на горизонте.

  А до этого нужно победить в другой борьбе, не столь кровавой, как с Гитлером, но не менее сложной.

  - Товарищ майор, разрешите обратиться. У меня в этом году ни единого взлёта. Навыки теряю.

  Грузный седой ветеран Гражданской войны бросил бычок на зелёную траву аэродрома. В его взгляде мелькнула сместь печали и раздражения.

  - Навыки, лейтенант? Над твоей единственной посадкой вся бригада ржала.

  - Да как же иначе? Не летаю вообще, товарищ майор.

  - Иначе - просто. Заполняй лётную книжку, подмахну. Аэродромные топливо спишут. Считай, налетал свои двадцать годовых. Безаварийно, мать твою. Зато жив останешься.

  Я включил дурака.

  - Разрешите отказаться от приписок и очковтирательства, товарищ майор. Если завтра война, если завтра в поход, а я летать не умею? Как в глаза товарищу Сталину посмотреть, если он меня спросит?

  - Нужен ты ему, Мудаков... - начал было комэск, но вовремя спохватился. Слова про приписки и очковтирательство находятся рядом с широким понятием "вредительство", отлично сочетающимся с географическими координатами Колымы. - Ну, пеняй на себя. Если аварию устроишь, разбивайся уж насмерть. Приказываю - на следующей неделе пройти проверку знаний по матчасти, пилотированию и штурманскому делу. Сдашь, допущу к полётам. Или вообще вышвырну из авиации, понял?

  - Так точно! Спасибо, товарищ майор!

  Тело привычно козырнуло. Уж к этому оно хорошо приучено. Строевая подготовка - не полёты на истребителе, здесь головой думать нужно. А когда мозги свободны от шагистики, можно загрузить их приготовлениями к зачёту.

  "Иван Прокофьич, помогай. Чем прямой и обратный боевой разворот отличается от других фигур высшего пилотажа? Почему нельзя превышать максимально разрешённую скорость пикирования? Почему мотор останавливается при отрицательной перегрузке? Как устроен синхронизатор пулемёта?"

  Выдоив из памяти пассажира впечатления о немногих попытках взлёта на И-15, решил не давать ему управление. То, что он умел, я впитал. Знаю раз в десять больше. Телом владею. Жаль, в полку нет двухместных машин, только У-2. Но Бутаков - комсорг, идеологический светоч, вроде как позорно ему туда пересаживаться.

  В день проверки теоретических знаний отдельно взятого и особо одарённого лётчика, проявившего неумеренную и несвоевременную инициативу, майор Подгорцев созвал целую комиссию. Вопросы на матчасть и теорию полётов начались традиционно: когда стряслась Парижская Коммуна, в честь какой такой радости товарищ Сталин написал про "Головокружение от успехов", почему загнивающему империализму суждено пасть под ударами мирового пролетариата и т.д. Ах да, спросили об элеронах и проверке уровня масла, но это уже под конец и не акцентируя внимания.

  Я вывалился из ленинской комнаты, избавившись от пронизывающих взглядов с портретов Сталина и Ленина, а также вполне живых взоров членов комиссии. Пятая точка нашла место на скамейке у стенки штаба, военлёты эскадрильи окружили с традиционным "ну как?", бронхи заполнил привычный табачный дым.

  Внутри начался допрос.

  "Не пойму, ты правда бес или германский шпион?"

  "Ну-ну, развивай мысль".

  "Только германские шпионы могут выучить матчасть И-15".

  "И советские военлёты, не желающие разбиться на истребителе. Даже Стёпа рядом с тобой - ходячая энциклопедия".

  "Значит - бес. Дьявол, чёрт, демон..."

  "Вроде того. У нас в табеле о рангах другие названия. Примерно соответствую сержанту госбезопасности или лейтенанту РККА. Пусть для простоты будет демон".

  "Честно?"

  "Вот те крест! Смеюсь. Хотя могу надеть распятие и облиться святой водой. Без проблем".

  "Почему? Попы - они всем враги. Нам, марксистам, потому что религия - опиум для народа. И вам, адской нечисти".

  "Ванятка, ты в этом разбираешься ещё хуже, чем в авиации. Религия, как бы ни расходились во мнениях церковники в описании загробного мира, говорит - не убий, не укради, не прелюбодействуй. Если бы крестик носил, это - символ, что ты хоть раз в жизни задумался о заповедях. И меня бы закинуло к другой душе".

  "Надоело..."

  "Да на здоровье! Сейчас отправлю тебя в преисподнюю и сам здесь дела дорешаю".

  "А что... там?"

  "Сначала получаешь кусочек Божьей Благодати. Это словами не описать, хоть и попробую. Невыразимый, удивительно возвышенный восторг, в нём все светлые радости мира, чище и сильнее его не придумать. Но только на секунду, чтобы запомнить, чего лишён. Вместо Благодати получаешь страдания, пока не осознаешь и не искупишь грехи. Наконец, тебя забирают белые".

  "Ангелы?"

  "Вроде того. Дальше не знаю. Пути Господни неисповедимы".

  "Страданий я пока не хочу. Лучше уж здесь, пусть зрителем. Ладно?"

  "Подавись. Наберёшься терпения, я выполню миссию и свалю".

  "Старый буду!"

  "Не трынди. Видел, как я мигом сифилис залечил? Алкогольную зависимость убрал, курим три папиросы в день, а не две пачки. Так что спасибо скажешь, герой-военлёт. Лиза проверилась, слава Создателю, не успел её ничем наградить, кобелина. Не заработал себе лишние годы там, где неуютно".

  "Помолчал бы, моралист рогатый. Сам говорил - мои грехи на сто пятьдесят или двести лет тянут, тебя на тысячи упекли".

  Эту дурость он произнёс под фуражкой, когда я протопал полдороги домой. Аккурат плотные кусты сирени на обочине. Влез в них, словно по нужде, и р-раз себе по морде. Мне больно не меньше, но сам готов был, а комсомолец - нет.

  "Ой, блин!.."

  "Продолжить? Мне тоже хреново, но привычно".

  Лупанул по второй щеке. Иисус велел вторую подставлять.

  "Не надо!"

  "А ты думай, что говоришь. В смысле - думаешь вслух. Ну, понятно".

  Он въехал и заткнулся. Есть и более жёсткие методы, когда в роли хозяина положения вертухай с мафусаиловой выслугой лет. Но Ванятка - свой. С него достаточно. И так обижен судьбой, а также собственной нерадивостью.