Ифнесс показал вперед: «Смотрите, на берегу фургоны!»

Фабраш с надеждой выпрямился: «А! Успеем доехать, потребовать убежища… Если это не людоеды, нам повезло».

Через несколько секунд он снова обернулся: «Алулы! Узнаю их повозки. Гостеприимный народ — мы в безопасности!»

На ровной отмели у самой воды плотным квадратом выстроились пятьдесят повозок с накренившимися в разные стороны трехметровыми колесами. Сплошные деревянные колеса и опущенные борта создавали внушительную линию обороны. Единственный проход был обращен к реке. Охотники на рабов, отставшие метров на триста, отказались от погони и повернули к воде. Слышно было, как фыркают и храпят их спотыкающиеся волы.

Фабраш Везучий Утопленник первый объехал неприступную стену повозок и остановил быстроходна перед проходом. Навстречу, пригнувшись и широко расставив ноги в угрожающих позах, выскочили четверо часовых. На них были черные куртки-безрукавки, сшитые из полос чумповой кожи, и черные кожаные шлемы. Каждый держал наготове метровый арбалет: «Эй! Ступайте прочь! Мы людьми не торгуем и своих в обиду не даем!»

Фабраш соскочил на землю и вышел вперед: «Опустите самострелы! Мы едем из Оргая в Шахфе — за нами гонится Хозман Хриплый. Просим убежища на ночь!»

«Убежища? А это что за чертово отродье одноглазое? Небось медного беса привезли — наслышаны про них, пусть проваливает!»

«Никакой это не медный бес! Бесов всех перебили в сражении — вы что, не знаете? Эта тварь выжила в сожженном звездолете, мы ее нашли».

«Ну, нашли — и прикончили бы там, где нашли! Мы что тут, нанялись спасать всякую инопланетную нечисть?»

К часовым спокойно-покровительственным тоном обратился Ифнесс: «Вопрос сложнее, чем вы себе представляете. Я намерен изучить язык этого существа — если оно способно говорить. Такое знание поможет всем людям отразить нападение пришельцев».

«Пусть решает Каразан. Стойте, где стоите! Мы никому не доверяем».

Скоро навстречу приезжим вышел широкоплечий богатырь, на голову выше рослого Фабраша. Физиономия его производила не меньшее впечатление, чем массивная фигура — под высоким лбом сверкали проницательные черные глаза, нижнюю половину лица, от шеи почти до самых глаз, покрывала плотная, коротко подстриженная борода. Каразан мгновенно оценил ситуацию и презрительно повернулся к часовым: «В чем затруднение? С каких пор алулы боятся трех путников с одноглазым пугалом? Пусть ночуют». Возвращаясь, Каразан бросил мрачный взгляд туда, где поодаль, на берегу, привязали быстроходцев Хозман Хриплый и его банда. Бойцы опустили арбалеты и расступились: «Проходите. Волов отведите в загон. Спите, где хотите, только не с нашими женами».

«Премного благодарны! — заявил Фабраш. — Будьте начеку — Хозман шустрая сволочь, своего шанса не упустит. Никому не позволяйте выходить за ограду. Уйдут — не вернутся».

Этцвейна лагерь алулов заинтриговал. В нем угадывались черты варварской роскоши, в воображении народов Шанта свойственной всем племенам легендарного Караза. Зеленые, розовые и малиновые шатры были расшиты восхитительно наивными изображениями падающих звезд, комет и сказочных светил. Трехметровые опорные столбы шатров покрывала орнаментальная резьба с повторяющимися мотивами четырех тотемов — крылатого скорпиона, пушистого юркоуса, царь-рыбы из озера Ниор и ниорского пеликана.

Мужчины племени ходили в штанах из дубленой ахульфовой кожи, в блестящих черных сапогах, в расшитых безрукавках поверх белых рубах навыпуск. Замужние женщины повязывали головы лиловыми и зелеными платками и носили пестрые длинные платья. Девушки, однако, расхаживали в штанах и сапогах наподобие мужских.

Перед каждым шатром на огне кипел большой котел — по стойбищу разносился аромат тушеного мяса и пряностей. Старейшины сидели перед церемониальным фургоном, по очереди прикладываясь к кожаной фляге с тминной водкой. Рядом квартет музыкантов в тонких ожерельях из золотых бусин производил на струнных инструментах печально-бессвязный, но более или менее гармоничный шум.

Взглянув на новоприбывших раз-другой, алулы переставали их замечать. Спутники заняли отведенный им участок, развязали тюки, расстелили походные одеяла. Циклоп наблюдал за происходящим, но никак не реагировал. Фабраш не осмелился сходить к реке собрать клемов или наловить крабов и ограничился приготовлением самого простого ужина — зерновой каши с вяленым мясом. Циклоп выпил воды и засунул в глотку, без энтузиазма, немного каши. Тем временем вокруг него собрались дети, смотревшие на небывалое чудище широко раскрытыми глазами. К ним мало-помалу присоединились подростки постарше. Наконец один отважился спросить: «Он ручной?»

«Вроде бы не кусается, — отозвался Этцвейн. — Он прилетел на Дердейн в звездолете, то есть должен быть приучен к цивилизации».

«Вы его купили?» — поинтересовался другой отпрыск алулов.

«Нет, он остался в разрушенном корабле и не мог выйти. Мы его выпустили, а теперь хотим научиться с ним разговаривать».

«Он может показывать волшебные фокусы?»

«Насколько я знаю, нет».

«А танцевать он умеет? — спросила девочка. — Давайте отведем его к музыкантам и посмотрим, как он кружится и кувыркается».

«Он не танцует и музыки не понимает», — заявил Этцвейн.

«Скучная тварь!»

Пришла женщина, отругала и разогнала детей — четверых путников оставили в покое.

Фабраш повернулся к Ифнессу: «Что вы собираетесь делать с чудовищем ночью? Сторожить его по очереди?»

«Не думаю, — возразил землянин. — Если он поймет, что его держат на привязи, то постарается сбежать. Мы его кормим, мы спасли его от смерти. Он это знает. Скорее всего, он останется с нами добровольно. Тем не менее, не помешает незаметно за ним наблюдать». Ифнесс обратился к одноглазому существу, пытаясь найти простейшую основу для общения — положил перед ним на землю, один за другим, три камешка, приговаривая «раз… два… три» и жестом приглашая циклопа к подражанию. Инопланетянин не шелохнулся. Ифнесс обратил внимание существа на яркие звезды в безоблачном ночном небе, показывая на различные ориентиры, даже схватил твердый сухой палец циклопа и направил на небо. «Либо он исключительно хитер, либо исключительно туп, — ворчал историк. — Как бы то ни было, если бы им управляла асутра, мы все равно не выжали бы из него никаких сведений. Жаловаться не на что».

Со стороны центрального костра кочевников доносились энергичные звуки музыки — Этцвейн пошел посмотреть на танцующих. Выстроившись в несколько рядов, молодые люди и девушки ритмично раскачивались из стороны в сторону, прыгали, вскидывая ноги, кружились по одиночке и парами с безудержным весельем. Музыка казалась Этцвейну простоватой, даже наивной, но такой же бодрой и откровенной, как танец. Среди девушек, на его взгляд, попадались настоящие красавицы, причем особой застенчивостью не отличавшиеся… Ему пришло в голову, что неплохо было бы что-нибудь сыграть — он даже повертел в руках оказавшийся не при деле инструмент нелепой, преувеличенно декоративной конструкции. Попробовав несколько аккордов, Этцвейн обнаружил, что лады на грифе расположены неудобно, а струны настроены непривычно. Он сомневался, что сможет импровизировать, предугадывая соответствие гармоний движениям пальцев, но присел, внимательно нагнувшись над инструментом, и сыграл короткую пьесу, пользуясь традиционной аппликатурой. Пьеса прозвучала странно, но интересно и даже приятно. Рядом, улыбаясь, стояла девушка: «Ты умеешь играть?»

«На других инструментах. Такого я никогда не видел».

«Откуда ты, какого тотема?»

«Я из Шанта, родился хилитом в кантоне Бастерн».

Девушка озадаченно покачала головой: «Это, наверное, очень далеко. Никогда не слышала о стране Бастерн. Вы охотитесь на рабов?»

«Нет. Мы с приятелем ездили смотреть на невиданные звездолеты».

«Я тоже не прочь взглянуть на звездолет!»

Хорошенькая, живая, одаренная прелестными формами незнакомка казалась расположенной к флирту. Этцвейн внезапно почувствовал сильное желание играть и снова наклонился над инструментом, чтобы разобраться в гармонической системе… Перенастроив струны по-своему, он обнаружил, что может брать аккорды в редко применявшемся музыкантами Шанта кодарийском ладу. Этцвейн осторожно повторил несколько фраз и в конце концов сумел кое-как аккомпанировать квартету, исполнявшему плясовую.