— Я тебе не духовник.

— Тут исповедаться не в чем. Я шастал по городу с начальником уголовной полиции.

Он присвистнул и прошептал:

— Something rotten[10]?…

— Больше, чем ты думаешь.

Несколько секунд в трубке слышалось только его тяжелое дыхание.

— Пару пленочек я отснял,— продолжил я,— а в голове масса текста.

— Можешь приехать через пять минут? — прошипел он.

— Нет, вот через пять часов — пожалуйста.

— All right,— вздохнул Аллан Андерссон.— Но учти, я у твоей двери часового поставлю,— добавил он грозно.

Проснулся я от звонка в дверь и со смутным ощущением, что трезвонят уже давно. Я встал, протер глаза и бросил взгляд на часы. Половина четвертого. Закутавшись в халат, я выполз в переднюю и открыл.

— Вид у тебя бодрый и отдохнувший,— сказал Аллан Андерссон, протискивая в дверь свои объемистые телеса.

У меня на языке уже вертелась ехидная реплика, но тут я заметил, что он не один. Из-за его спины робко выглядывали молодой парень и девушка.

— Входите, пожалуйста, мои юные друзья,— сказал Аллан Андерссон таким тоном, будто приглашал их в свою собственную квартиру.

В замешательстве я последовал за троицей в большую из двух моих комнат — гибрид кабинета с гостиной.

— Разрешите представить,— сказал секретарь редакции.— Супруги Калльвик. Фотограф Фриберг. Я рискнул нагрянуть к тебе вместе с этой юной парой,— любезно продолжил Аллан Андерссон.— Но, по-моему, они могут рассказать тебе кое-что интересное.

— Садитесь, пожалуйста,— пробормотал я, слабо шевельнув рукой.

— Вчера вечером супруги Калльвик ужинали в «Гондоле»,— пояснил Аллан Андерссон.— Впрочем, лучше пусть они сами расскажут.

— В общем-то, ничего особенного,— начал молодой человек.— Мы, значит, сидели в «Гондоле» — вы знаете этот ресторан на самом верху Катаринахиссен. Был уже десятый час, и мы толковали о квартирах. Ну, пока мы сидели и разговаривали, моя жена показала на дом с рекламой «Стоматола» и говорит: «Вот бы нам в такой квартирке пожить».— «На самом верху?» — спросил я. «Конечно»,— ответила она. «По-твоему, моего конторского жалованья на это хватит?» Она засмеялась, и тут мы увидели, что одно из больших окон осветилось.

Он умолк и развернул свежую вечернюю газету. Я успел разглядеть на первой полосе шапку «КОШМАРНАЯ СЕМЕЙНАЯ ДРАМА», прежде чем он перевернул газету и показал последнюю страницу. Там было множество фотографий Исбладсвикена, переулка Урведерсгренд и парадной директора Лесслера. Внизу располагался большой панорамный снимок южного Шлюза. Молодой человек ткнул пальцем в «стоматоловый» дом.

— Тогда мы не обратили на это внимания, но вот прочли недавно газету и увидели фотографию. Тут до нас и дошло, что в этих-то окнах и горел свет.

Он убрал палец, и теперь я разглядел, что одно из верхних окон «стоматолового» дома помечено крестиком. Подпись гласила: «Крестиком обозначено окно гостиной директора Лесслера, в которой был найден мертвым его сын Гильберт».

— Вы уверены, что свет вспыхивал именно в этом окне? — спросил я.

— Совершенно уверены,— ответил он.— Мы с женой точно помним, что окно было под самой щетиной.

— Не помните случайно, когда загорелся свет?

— В четверть десятого,— твердо сказал молодой господин Калльвик.— Как раз пробили часы на церкви Марии-Магдалины.

Жена согласно кивнула.

— Я хорошо запомнила, потому что сказала тогда, мол, в кино идти уже поздно.

— Где вы сидели?

— Слева у окна,— ответил он.

— В самой гондоле?

Он покачал головой.

— Нет, поблизости от входа, третий или четвертый столик, по-моему. То есть дом со световой рекламой находился прямо перед нами.

— Вы не заметили, в комнате кто-то был?

— Я не обратил внимания.— Он посмотрел на жену.— А ты?

Она отрицательно мотнула головой.

— Далеко все-таки, метров семьдесят пять, да мы и не приглядывались,

— А потом свет выключили? — спросил я.

Этого они не видели. Они вообще перестали обращать внимание на «стоматоловый» дом.

Я потер свой небритый подбородок, тщетно пытаясь сделать какие-то выводы из услышанного.

— Мы подумали, а вдруг это важно,— сказал конторщик Калльвик.— В газете пишут, что Гильберта Лесслера застрелили без десяти девять, но свет-то зажегся спустя двадцать пять минут.

Я рассеянно кивнул и спросил у них адрес на случай, если полиция захочет потолковать с ними. Когда я записал адрес, они попрощались и ушли.

— Почему они не обратились прямо в полицию? — спросил я Аллана Андерссона.

— Плохо же ты знаешь презренную человеческую натуру,— медовым голосом проворковал он.— От полиции десяточку за информацию не получишь.— Он посерьезнел.— По-твоему, это важно?

— Не знаю,— честно ответил я.— Но факт есть факт: утром свет в гостиной был выключен.

Толстяк встал, подошел к письменному столу.

— Ну-ка, выкладывай все про свои опасные приключения, а заодно можешь побриться.

У Шлюза я вышел из переполненного трамвая и теперь шагал по мостовой к тротуару в толпе возвращающихся домой конторских служак, которые, словно лемминги, потоком текли к метро, направляясь в предместья. Часы в Старом городе только что пробили пять, и нескончаемые вереницы велосипедов и автомашин катили многополосными магистралями, разделялись, исчезали под серыми виадуками и опять выныривали на мягкий вечерний свет. Гигантская транспортная развязка напоминала кипящий ведьмин котел.

Там, где Катаринавеген, поворачивая, спускалась к Шлюзу, свежепросмоленная деревянная лестница в несколько маршей вела вверх по крутому откосу. Здесь давние постройки были снесены, и на множестве террас городские садовники дали волю своей фантазии. Каждый крохотный уступ был превращен в цветник, и между зелеными побегами дикого винограда проглядывали остатки старинных стен и сводов.

Перед домом № 9 по Урведерсгренд прохаживался полицейский в форме, держа на расстоянии кучку любопытных. Он участвовал в утренних розысках и теперь явно узнал меня. Среди любопытных было два фоторепортера; когда полицейский, козырнув, пропустил меня в парадную, в их глазах искрой промелькнула зависть.

Дверь квартиры открыл бессменный шофер Веспера Юнсона.

— Начальник в библиотеке,— тихо сказал он.-Родственников допрашивает.

Наконец-то, подумал я. Наконец-то на сцену явились родственники.

— Можно войти и подождать? — спросил я.

Он с сомнением посмотрел на меня, потом буркнул:

— Худого-то от этого, поди, не будет…

— Я тоже так думаю,— поддакнул я и снял шляпу.

Под вешалкой стояли большие кожаные чемоданы, рюкзак и пара лыж. Утром их здесь не было.

— Это багаж директора Лесслера,— объяснил Класон.— Только что привезли, с Центрального вокзала. Вы, наверно, знаете, он был в Лапландии, катался на лыжах.

Когда я вошел в столовую, разговор оборвался и любопытные взгляды устремились на меня. У торца массивного ренессансного стола сидела средних лет дама с узкой щелью вместо рта и вертела в руке лорнет, словно это был по меньшей мере председательский молоток. Она хотя и сидела, тем не менее я заключил, что она очень мала ростом — обтянутая золотистой кожей спинка стула изрядно возвышалась над ее седой, гладкой прической. Слева от нее сидел лысоватый пожилой мужчина с пустым взглядом и бесстрастным упитанным лицом. Большие волосатые руки беспокойно теребили тонкую кружевную скатерть — казалось, он толком не знал, куда их девать.

У стены сидел еще один мужчина — тоже средних лет,— покачивался на стуле. У него были курчавые черные волосы, пухлые щеки и толстый двойной подбородок. Губы тоже толстые, болтливые.

— Дайте знак, когда досыта наглазеетесь,— неожиданно сказал он. Говорил он так, будто набил полный рот каши.

— Лео! — резко бросила дама у стола.

Он посмотрел на нее и ухмыльнулся.

— Мы же в зверинце, Клара, милая, за решеткой. Черт меня подери, ручаюсь, там внизу берут за вход!