Рис посмотрел в зеркало, и ему не понравилось то, что он увидел.

Он был бледным и измученным от недостатка сна, и под глазами у него красовались тёмные круги. Волосы казались грязными. Бóльшую часть ночи он провёл без сна; он несчётное количество раз он был готов встать с кровати, чтобы пойти и поговорить с Гвен в гостиной, но постоянно в последний момент передумывал, будучи не в состоянии найти правильные слова. Каждый раз, когда в квартире раздавался скрип, он думал, что это Гвен возвращается в кровать, но он всегда ошибался. Он уже позвонил на работу и сказал, что заболел, но болезнь не была связана с его телом – у него болела душа.

Он чуть не набросился на Гвен с кулаками, чуть не ударил её по лицу. По её прекрасному, восхитительному лицу. И это спустя несколько мгновений после лучшего за всю их совместную жизнь секса. Он и понятия не имел, что способен к подобному насилию, но гнев просто овладел им, взявшись буквально ниоткуда и превратившись в гормональный шторм, который прогонял любые разумные мысли. Конечно, ему приходилось драться – ссоры возле пабов, когда какие-нибудь пьяные молокососы выкрикивали оскорбления, драки на футбольном поле после сомнительных блокировок, один запоминающийся случай, когда он задал хорошую трёпку потенциальному грабителю-наркоману в переулке, куда он зашёл помочиться – но он никогда не считал себя драчуном. Его никогда не охватывало горячее желание увидеть кровь, разбить кому-нибудь лицо. Ни разу – до прошлой ночи.

Он знал, что ему нужно поговорить с Гвен, попытаться исправить то, что случилось, но он не знал, как. Он не знал, какие использовать слова. В их отношениях всегда говорила и думала она. Он же пользовался интуицией, следовал своим чувствам.

И вот к чему это его привело.

Что нужно делать в подобных обстоятельствах? Цветы? Он мог бы заказать доставку цветов к ней на работу, но он теперь даже не знал, где она работает.

Может быть, он мог бы просто написать ей сообщение. Всего одно слово – «Прости». Посмотреть, сработает ли это.

А если нет? А если она уже звонит по объявлениям в поисках новой квартиры, куда она могла бы переехать? Что ему делать в таком случае? Он даже не был уверен, что сможет жить без Гвен. Она настолько привязала его к себе, что теперь мысль о том, чтобы стать одиноким, была для него сродни мысли о том, чтобы лишиться руки или глаза.

Следовало ли ему сделать ей предложение? Хотела ли она детей? Они никогда раньше не разговаривали ни о чём подобном. Беседы об их будущем обычно ограничивались тем, в какой район Кардиффа они хотели бы переехать и не будут ли сосновые полы и синельные[34] чехлы для мебели слишком безвкусными.

Он чувствовал себя потерянным. Он чувствовал себя так, словно плавал в глубоких эмоциональных водах, не отмеченных ни на одной карте, вместе с какими-то странными рыбами.

Но с другой стороны, осознал он, глядя на свой живот в зеркале, он определённо выглядел более худым.

Он недоверчиво ощупал живот руками. Конечно, та таблетка не могла уже начать работать? Куда делся жир? Он не просто испарился, и Рис не ходил в туалет с тех пор, как принял таблетку. Но мышцы определённо обозначились чётче, и валики, выпиравшие по обе стороны от его ремня, когда он одевался – то, что Гвен называла «любовными рукоятками» — больше не были такими явными.

Господи, эти таблетки действительно стоили тех денег, которые он за них заплатил.

И вместе с этой мыслью пришла другая – он был голоден. Он был невероятно голоден. Несмотря на все его мысленные обещания ограничить потребление углеводов, питаться пять раз в день овощами и фруктами и выпивать литр воды между восходом и закатом солнца, он был голоден.

Ноги Риса сами вынесли его из ванной через прихожую в гостиную, прежде, чем он осознал, что происходит. Остатки вчерашнего ужина всё ещё были здесь, уборка была отложена сначала из-за необузданного секса, а потом – из-за их ужасной ссоры. Курица была сухой; спаржа – жёсткой; пармская ветчина потемнела и затвердела. Несмотря на это, Рис сгрёб всё это и сунул себе в рот, наслаждаясь вкусом апельсиново-лаймового маринада. Его челюсти работали как безумные, пережёвывая еду, чтобы он мог её проглотить. Теперь все мысли о его животе были забыты, размыты и перекрыты потребностью утолить его зверский голод.

Он доел свою порцию и взялся за порцию Гвен. Поднося тарелку к губам, он вилкой сгребал с неё пищу к себе в рот. Ароматы смешивались: спаржа, солёная ветчина и цитрусовый привкус курицы. Это было великолепно. Это было божественно.

И этого было мало.

Гвен упоминала о десерте, и Рис отправился на кухню искать его. Он нашёл его в холодильнике: два керамических горшочка со сладким сливочно-ванильным кремом, только и ждавших, чтобы их посыпали сахаром и отправили под гриль карамелизовываться. К чёрту сахар: он схватил с сушилки ложку и стал торопливо поедать сладкую сливочную массу. Покончив с первым горшочком, он взялся за второй. Через несколько мгновений они оба были пусты.

Рис стоял на кухне, совершенно голый, по его груди текли соки от цыплёнка и спаржи, вокруг рта были следы крем-брюле, и он не думал о том, как выглядит, не думал о своей диете, он не думал даже о Гвен.

Он думал об остатках еды в холодильнике.

Гвен закрыла глаза и вздохнула. Голос Джека не был сердитым, и это почему-то оказалось ещё хуже. В какой-то степени это означало, что он ожидал от неё этого.

— Я одолжила его, чтобы получить кое-какую информацию от своего знакомого из полиции, — сказала она. — Он не прикасался к прибору и ничего с ним не делал. В его понимании это было что-то вроде украшения, зато взамен я смогла получить видеозапись.

— Находчиво. Рискованно, но находчиво. Что ещё?

— А потом… потом я забрала устройство к себе домой. Я подумала, что, если Тош права и это усилитель эмоций, то я смогу его испытать. Я смогу узнать, сможет ли он сделать меня и Риса более… близкими. Более счастливыми. — Рассказывая Джеку об этом, она чувствовала себя предательницей. И она предавала не его и Торчвуд; она предавала себя и Риса.

— Полагаю, это не сработало.

Она немного помолчала, слушая отдалённое бульканье труб, благодаря которым работал аквариум, и глядя в слепые, безразличные глаза глубоководной рыбы.

— Это не сработало. Только всё испортило. Теперь я понимаю, почему в ночном клубе случилась драка. Я понимаю, почему умерли те мальчики. Это было что-то обыденное, возникшее из ниоткуда.

— Но мы уже знали это, — мягко сказал Джек. — Тош это обнаружила.

— Да, — ответила Гвен. — Но есть разница между знанием и пониманием.

— Где мудрость, которую мы потеряли в знанье? — процитировал Джек. — Где знанье, которое мы потеряли в информации?

— Т. С. Элиот[35]?

— Чёрт. Я думал, это А. А. Милн[36].

Гвен засмеялась. Это был типичный для Джека комментарий.

— И что: «Когда мы были очень неопределёнными» или «Теперь мы философские»? — спросила она.

— Ты когда-нибудь читала о тех племенах Южной Америки или островов Тихого океана, в 1950-е годы, как раз в то время, когда начались путешествия по воздуху на дальние расстояния? После того, как долгие годы ничего особенного не случалось, они вдруг начали видеть кое-что в небе – больших белых птиц, которые летали выше, чем что-либо ещё, и летали по более прямым линиям, чем любой природный объект. Иногда племена просто не могли справиться с этой явной демонстрацией чего-то неестественного, и они просто распадались. Иногда они превращали самолёты в свою религию, поклоняясь им. Но они в любом случае не оставались прежними. Никогда не оставались такими, как были. Даже если их доктора-колдуны, или шаманы, или местные мудрецы говорили им не обращать внимания на больших белых птиц и зазывали их в свои хижины всякий раз, когда сверху пролетали эти птицы, мудрецы знали всё. И это знание их изменило. Время от времени нас всех искушают, — продолжал он. — Это то, что делает Разлом: он дарит нам бесконечный конвейер разных благ и милых игрушек, к которым мы просто не готовы. Мы должны быть сильными и отодвигать их в сторону.

— Я уже знала это, — сказала Гвен, в первую очередь обращаясь к самой себе.