Девушка сжала зубы, не понимая, из-за чего она так волнуется, чего и кого ждет. Но остаться вообще одной в этом мире… Хотя теперь появился Бен. Может, он мог бы защитить в случае гибели Вааса? С Беном Салли готова была остаться, она это поняла еще в тот день, когда доктор лечил ее раны. Стать его женщиной. Целовать ласково и осторожно его красиво вычерченные губы, гладить нежно эти прекрасные руки, зарываться пальцами в кудри…

У Вааса тоже когда-то были черные густые волнистые волосы, только он их сбривал с большей части головы, оставляя только гриву-ирокез, как у казуара. Да и слово “нежность” с ним вообще не ассоциировалось. Другое дело Бенджамин. И имя такое певучее!

Но он не понимал ее, он ее жалел, потому с ним приходилось вести себя осторожно, показывать себя с лучшей стороны. С Ваасом было проще… Хотя…

Ночь разорвал звук приближавшихся машин, мрак покромсал свет фар. С такой смелостью по острову разъезжали только пираты, которые считали себя хозяевами, беззаконно, жестоко.

— Пшли на*** все отсюда! — первое, что рявкнул Ваас, когда снова появился в дверях штаба, скидывая бронежилет.

Живой! Только чужая кровь на левой щеке, покрытой щетиной и грязью. Значит, он лично принимал участие в перестрелке. Сердце Салли забилось быстрее, но всякую радость своего появления главарь душил на корню, будто намеренно желая, чтоб ни одно существо не смело к нему привязываться, по-человечески переживая за него. Живой! И снова ненавидимый, особенно, когда резко взмахнул рукой, раздраженно отшвыривая Салли, отчего девушка пошатнулась и только стараниями Бена не упала, выронив миску с раскатившимися фруктами, которые вскоре растоптали сапоги главаря, размазав по дощатому полу штаба.

— Так, Гип, там зацепило двоих. Короче, займись уже делом! Салиман можешь взять с собой! ***! Какого *** аккумулятор сажали? — старательно остужая свой дикий пыл, чуть тише приказал Ваас, вырубая проектор с фильмом. Его интересовали карты острова, которые тут же притащил один из подчиненных. В штабе развернули вполне современное оборудование, вроде ноутбука и навигаторов. Очевидно, главарь обдумывал план нападения на дикарей, ответная жестокость которого обычно раз в сто превышала агрессию отрядов племени.

— Пойдем, Салли, ты мне поможешь, — кивнул Бен, мягко приглашая девушку выйти. Последняя, ссутулившись, покинула штаб.

“Добрый доктор вылечит наши раны. Но кто исцелит наши души?” — слегка обернулась девушка, прежде чем следовать за Беном.

Ночь уже не казалась холодной, даже наоборот: сковывала духота, жалила, как щупальца медузы, и Салли почему-то едва сдерживала слезы обиды. Но чего она ждала? Как иначе мог приветствовать ее мучитель? Впрочем, то чувство непоправимой несправедливости зародилось раньше, намного раньше… Может, стоило рассказать доктору? Вероятно, стало бы легче. Или нет…

Раненых оказалось немного, от попадания пуль в бронежилет только синяки оставались. К Бену обратились только потому, что он оказался удачно на аванпосте. Так что, помощь Салли почти не потребовалась, да у нее и навыков надлежащих не имелось. Доктор забрал ее скорее для того, чтобы закончить оборванный диалог. Когда пираты разошлись по своим постам, а в штабе продолжали совещаться главарь с командирами нескольких отрядов, Бенджамин, тяжко вздохнув, спросил Салли, посмев даже погладить ее по плечу, без приставаний, по-дружески:

— Салли, как ты его терпишь?

Девушка нахмурилась, выжидающе внимательно рассматривая лицо доктора. Она умела читать эмоции по малейшим движениям глаз, бровей, уголков губ, даже слабое освещение не делалось помехой. Только это помогало ей вовремя угадывать, как вести себя с Ваасом, чтобы не получить оплеуху за неповиновение. Пришлось научиться понимать с полуслова, вот и теперь она угадала, что настало время поведать все доктору, он готов слушать любую правду:

— Тебе рассказать с самого начала, с того момента, как я попала на остров?

— Если тебе от этого станет легче, я готов слушать, — отвечал ей Бен, будто говорил с маленьким ребенком, а точнее со слабоумной, что несколько разозлило Салли. В ее душе вдруг встрепенулась некая черная птица, ударив безобразными крыльями, подняв бурю, отчего Салли скороговоркой каким-то чужим отрывистым тоном ответила:

— Мне? Мне уже все равно. Значит, нет смысла рассказывать, — она отвернулась. — Терплю… Или просто живу, коротаю жизнь. Все как будто жду чего-то, все надеюсь: вот завтра что-то изменится. Но ничего не меняется. ***во, правда? Очень ***во, когда ничего не меняется. Ну, а Ваас… Кое в чем он, пожалуй, опытнее и интереснее Алекса с первого этажа… Или не первого? Ну, это еще было там… Давно. Разве только Алекс меня не пытал. А отец, бывало, и бил! Думаю, этот Алекс стал бы такой же ничтожной пьяной свиньей через пару лет, — лицо Салли искривила неприятная гримаска усмешки. — Так что… Ваас еще не самое худшее, что могло попасться. Он хотя бы не жалок. Док… Если ты думаешь, что ***вая жизнь бывает только на этом острове, то ты беспросветно наивен.

— Но здесь тебя каждый день могут убить! — невпопад ужаснулся Бенджамин, не понимая перемены, произошедшей в поведении собеседницы.

Конечно, куда ему понять, ведь это что-то вроде защитного механизма, привычка, не позволявшая раскрывать душу, в которой зародился однажды этот черный фрегат с красным зобом, крючковатым клювом и теряющимися во мраке черными крыльями.

— Там тоже могли, — съеживаясь, садясь на ящик у развешенных рыболовных сетей, продолжала Салли, слишком по-взрослому глядя на недоумевавшего Бена, но вновь она сделалась испуганной беспомощной девочкой. — Хотя там было только одно хорошо… Не пытали… Ох, лишь бы не пытали! Там могли избить. Но что там, что здесь я ощущаю себя невидимкой, человеком, до судьбы которого никому нет дела! Выброшенная кукла…

Девочка почти заплакала, растирая слезы по невидимым в полумраке веснушкам, плечи ее дрожали. Зачем этот доктор затронул самую ее больную тему? Нет, не факт рабства являлся таковой. До этого она пережила куда больший шок, предательство, после которого не каждый и вовсе останется человеком. Ваас как-то раз говорил, что “семья убивает”… Он выдавал в своих бессмысленных тирадах слишком много того, с чем Салли невольно соглашалась.

И стоило только немного пожалеть себя — она вот так расклеивалась. Нет, лучше ненавидеть себя, лучше, чтобы все вокруг ненавидели. Может, Ваас тоже желал ненависти, потому что только она поддерживала и заставляла дальше существовать, выгрызать у этой жизни каждый новый день?

— И ты смирилась с этим? — гладил ее по плечам Бен, мягкий и ласковый, точно плюшевый медведь, не несущий никакой опасности. Так непривычно, так странно. Как такого целовать, даже нежно и ласково? Растает, как видение!

— Ты все-таки хочешь услышать историю с самого начала? — снова послышался сиплый, твердый своей апатичностью голос взрослой женщины.

— Может быть. Если тебе не больно вспоминать, — предупредил собеседник.

— Это не воспоминания, это реальность, — безапелляционно осадила девушка. — И она длится и длится по сей день, повторяется и повторяется! — она глубоко выдохнула и бесстрастно начала связно повествовать, раз уж пришло время. — Привезли на корабле, в трюме, точно груз, я даже думала, что ослепла, когда меня вывели на солнце. Потом держали в клетке вместе с другими девушками. Они все истерили, а я так, тихо скулила. Жалко себя было. Да противно так от этой жалости! Сто раз себя прокляла, что в тот вечер вернулась домой. Но знаешь… Меня бы везде нашли, продана уже… Меня продал за карточный долг… родной отец, — Салли опустила глаза, зачерпнула рукой горсть песка, просеивая его сквозь пальцы. — В клетке сидели не очень долго. Тех, что посимпатичнее, быстро разобрали частные покупатели, тех, что попроще, растащили по публичным домам, кого в Бедтаун, кого дальше отправили… А меня покупать не хотели… Будто я хуже остальных. Не знаю, может, и хуже, — задумалась девушка, морщась, будто увидела омерзительное насекомое. — Может, за то и терплю… Пираты думали оставить в лагере как “общую”… Бесплатную! — голос ее дрогнул, будто говорила та Салли, испуганная девочка. Но снова этот хрип измотанной женщины, которую уже ничем не удивить: — Это верная смерть через пару лет… Вот тогда-то я страху натерпелась. Особенно, когда меня выгребли из клетки… Думала, как умереть, чтобы не терпеть… — но тут она сорвалась почти в шепот, тихий визг, скуление раненного щенка, крупные горькие слезы покатились из ее глаз. — Эти руки… Грязные грубые руки, много рук… — она выдохнула, прищуриваясь, глядя на штаб. — А потом пришел Ваас, напомнил, что я все еще товар, поднял меня за шею, рассмотрел. И сказал, что я буду его “личной игрушкой”, — рассказчица нервно дернула плечами, будто поведала о чем-то обыденном. — Так я и стала “куклой”…