Дверь штаба распахнулась и затворилась, не пуская никого. На полу валялся скальпель, который, по оценке главаря, оказался не сильно забавной вещью.

Салли дрожала всем телом и все еще слабо отмахивалась кровоточащими руками, словно ее атаковала стая хищных птиц, как в фильме Хичкока.

Ваас продолжал недовольно бубнить, пока Салли оседала ослабевшим канатом на какой-то пыльный деревянный ящик:

— Расскажи мне о великих чувствах, которые жертва начинает испытывать к своему мучителю. Как тебе такая история? Только всем по*** на твои чувства, всем по***, сколько раз они проткнут тебя насквозь, — он вновь удержался от того, чтобы не перейти на вопль. — Какое-то г***ое чувство, которое какие-то идиоты назвали любовью. Ненависть надежнее, с ней ты резво крутишь башкой, подозреваешь всех… Ненавидь! Лучше ненавидь! — громко скандировал и практически просил Ваас, вдруг замечая, что «личная вещь» заваливается набок. — ***, Салиман, ты уже что ли не в себе?

Девушка кашляла до рвоты от стресса, крутила головой, она явно ничего не понимала, только махала руками, будто продираясь через толщу колючих зарослей.

И Бена не оказалось рядом. Вот кто ее просил не подчиняться и разводить дискуссии? А кто его просил исполосовывать ее скальпелем только от того, что при совещании в штабе позвонил Хойт и сообщил, что один из сбежавших рабов объявился прямо в деревне ракьят?

Кто уж донес боссу — неизвестно, но убить стукача хотелось жутко. Ваас-то уже знал, что один из сбежавших придурков вряд ли просто так потонул, ведь он сам его отпустил в джунгли, решив испытать на прочность. Брата его, военного, пристрелил, потому что не того пошиба человек, тренированный, опасный, он-то побег и организовал, такой не нужен. А совершенно зеленого и сказочно тупого паникующего его братца главарь отпустил, препроводив на прощание несколькими своими пиратами. Он-то думал, что подчиненные через пять минут притащат труп этого неудачливого скайдайвера, но последний как-то оторвался от них и даже не утонул.

И для Вааса такая игра сделалась весьма интересной. Ему нравилось наблюдать за тем, как остров перемалывает людей. Ведь он когда-то являлся самым настоящим духом Рук Айленда, чувствовал практически живую энергию этих тропиков. И бывших духов, как известно, не бывает. Каков остров — таков и дух. Каков дух — таков и остров. И кто еще на кого влияет!

Но босс все портил, Хойт только и умел, что доставать и отдавать нудные приказы. Убить его тоже хотелось. Но при чем тут Салиман? Ваас и сам не понимал.

Он побродил по штабу и, как ни странно, в привычном месте в одном из ящиков, который он когда-то давно лично доставлял на «Верфи Келла», нашел вполне сносно укомплектованную аптечку. Девушка сидела все там же на ящике, склонив голову, словно побитый градом цветок. Главарь недовольно вздохнул с глухим рыком. Вот кто-кто, а он уже давным-давно отвык оказывать кому-то помощь, не потому что не умел, а потому что не желал, ведь он ненавидел все живое в своей непроходящей тяге к смерти, тянущейся повторением бессмысленных действий.

Когда-то давно он запросто мог обработать любую рану, может, и не любую, конечно. Но всегда приходил на помощь, когда просили. Давно, слишком давно, чтобы даже казаться правдой. В самой ранней юности, когда он еще был большеротым, большеносым жилистым парнишкой, Цитра как-то раз поранила ногу об острый камень. Тогда он бережно нес ее на руках. И так всегда: стоило ей только поцарапаться или содрать кожу, как немедленно искал, чем бы остановить кровь и закрыть ранку. Она всегда полагалась на него, всегда доверяла. И он ей доверял тоже, ведь родным можно доверять.

Оказалось – зря. Нельзя доверять. Никому!

Но, казалось, тогда, в неискупимом прошлом, это кто-то иной. Не он. Какой-то чужой человек, который хоть и был всегда довольно неуравновешенным, но не причинял напрасной боли. Это был человек. А сейчас… Кто-то. Что-то, сорвавшееся с цепи, жуткое, темное. Тьма всецело заполняла его существо, он давно оставил попытки бороться с ней, он решил стать ее частью, вершиной.

Ведь если любовь, привязанность и забота могут так ранить, то лучше ненавидеть и разрушать — простой вывод, проще некуда.

Но каленым железом выжигали сердце поднявшиеся воспоминания о Цитре, когда пришлось самому обрабатывать перекисью водорода множественные порезы от запястий до локтей на руках Салиман. Сначала сам резал, теперь сам кровь останавливал. Безумие… Но что-то же заставило ее забрать у пиратов и тогда, и теперь. Вряд ли Цитра здесь играла роль. Все-таки разные они существа, хоть и обе неблагодарные. Все эти проклятые воспоминания, сопоставления. Порой амнезия лучше.

***

Девушка слабо пошевелилась, открывая глаза. Боль в руках притупилась, на них теперь красовались крупные пластыри, пару ссадин на лице тоже были заклеены кусочками пластыря. Но это не Бен вернулся, потому что, во-первых, он все делал аккуратнее, а во-вторых, он не мог так скоро прибыть на аванпост, а Салли понимала, что была без сознания не больше нескольких минут, даже что-то вспоминая, впрочем, последние впечатления уходящего дня заслуживали вечного забвения. Каково же оказалось удивление девушки, когда она увидела перед собой лицо главаря, который при этом еще деловито лепил последний пластырь на ее руку.

Спасена… Вот и все, что она поняла. Он вытащил ее! Снова! Снова не отдал пиратам! И даже не позволил истечь кровью.

Ваас заметил, что «вещь» очнулась, со скрытой угрозой пытливо обратился к ней:

— Ну что? Усвоила, кто здесь главный? Одно мое слово! Поняла, ***?

— Да, — серьезно и покорно отозвалась Салли, скромно складывая руки на сведенных коленях, не вставая с ящика, пока Ваас не позволял.

— Так-то лучше, — кивнул главарь. — Вообще, ***, хе-х… если ты мне надоешь — я тебя убью, — он развел руками, фаталистично и беззаботно одновременно, и оборвал коротко: — Не люблю, когда кто-то пользуется моими вещами, особенно такие, как они.

«Одно его слово» — много, это очень много. Салли вновь доказали, что могло быть и хуже, и она соглашалась, что нынешнее ее положение еще вполне сносное. Только в самом отдаленном уголке души копилась потаенная злоба, ненависть ко всем, о чем девочка и сама, похоже, не подозревала, считая себя неспособной и моль обидеть.

Салли вскоре осталась одна, переползя на матрац в углу штаба, не интересуясь, чей он. Кажется, после пережитого стресса она все-таки повторно потеряла на какое-то время сознание. Или просто обессилено заснула, правда, не видела ничего. Впрочем, ночные видения ей являлись только кошмарами, поэтому она радовалась своей природной способности вообще не запоминать сны.

Девушка ощущала себя измотанной, опустошенной, однако в ее сердце, словно крошечная птичка, бился слабый-преслабый огонек благодарности: она ждала его, своего мучителя, он все-таки оказался не способен на самую большую подлость. А угроза убить — это страшно, но пока она ему не надоедала. Жизнь без него Салли не представляла, так что это и угрозой переставало быть.

Ваас вернулся поздно ночью, притом пьяный настолько, что шатался. Посмотрел мутными глазами на Салли, однако на большее, чем использовать ее в качестве подушки, трезвости не хватило, и через пару минут он оказался рядом с ней на матраце. Даже сапоги не снял. То ли отмечали что-то. То ли лично он решил что-то залить алкоголем, какие-то свои думы невеселые. В любом случае опасности он на время не представлял. Так казалось. Или Салли снова себя утешала.

Она ощущала запах перегара, который преследовал ее всю жизнь и ассоциировался с мужчинами. От Бена не пахло, и это было так странно, так волшебно, будто он и правда сказочный принц. Но Ваас… В полутьме она видела его мускулистую руку, перекинутую через ее грудь, ощущала вокруг его тело. И он ее не мучил, а только негромко храпел. Не самый плохой исход дня, не самый… Да и утром — он слушал ее, раз отвечал, хоть и заставил «захлопнуться», но отвечал. А потом все-таки не отдал на растерзание пиратам, только припугнул. Она верила, что он только пугает, что он никогда не посмеет вышвырнуть ее, только когда марионетка сломается, только когда умрет. А это, может, и не самый страшный итог всех этих земных мытарств.