— Иногда он почти с ужасом рассматривает мои шрамы, будто обвиняет себя в том, что сотворил, не верит, что это вообще он был. А иногда смеется над этим и делает еще больнее. Бен… Я… Я его ненавижу! Хотя нет… Бен… Нет…

Долго пробыть с Салли доктору не позволил Ваас, слишком скоро появившийся в дверях штаба, буравя Бена подозрительным взглядом, точно в каждом движении видел возможное посягательство на «личную вещь».

— Ну? Убирайся! — мотнул требовательно головой пират. Скоро доктора вновь заставили лезть в джип, следовавший сначала вместе с небольшой колонной Вааса, а затем свернувший на боковую узкую дорогу. Увезли туда, где вновь шла перестрелка. Доктору казалось, что их с Салли разорвали пополам, отделив вот так друг от друга, а с Норой он даже поговорить не успел, видел только, что у нее на скуле синяк. Как оказалось потом, женщина пыталась не позволить Ваасу снова истязать Салли, за что и получила от него по касательной кулаком. А Бен даже не успел подбодрить ее, призвать не винить себя за бессилие. Но как призывать, если сам не верил? Если у самого сердце сжималось от ужаса за то, что он так и не успел выяснить, что послужило причиной подскока температуры.

Привезли на совершенно незнакомый аванпост, но доктор даже не видел, чем он отличался от двадцати с лишним таких же свалок. Те же сальные половые тряпки вместо флага, те же грубые морды недолюдей с автоматами. И ползущая с запада мгла.

Бен ночью плакал, просто свернулся клубком, зажевал край грязной майки, чтобы никто не услышал, и даже не пытался остановить потоки слез, которые хлынули из его глаз. Он знал, что врач не имеет права на такие эмоции, но речь шла не о том, что кто-то получил повреждения. Все оказывалось намного хуже: каждый раз он подлечивал несчастную девушку, чтобы через какое-то время снова наблюдать, как над ней издеваются. И, скованный страхом за них обоих, он не пытался даже прекратить ее мучения.

Но после бессильных слез он озлобленно поднял голову, потер припухшие веки, а на лице его застыл оскал. Посреди ночи он ввалился в штаб к караульному, грубо спрашивая:

— Рация есть?

— Есть, но тебе не положено, мне уже сказали, — небрежно ухмыльнулся пират, со слов приятелей зная о кротком нраве интеллигентного хирурга, не ведая, что тот озверел, с последней слезинкой выплеснул свою нерешительность, свое пугливое ничегонеделание. Все боялся, что станет хуже. Некуда! Вернее, наоборот, есть куда. И туда не хотелось. Бен скривился в ответ, гадко, неестественно, поигрывая бровями наподобие главаря:

— Слушай. Жить хочешь? Ну вот подстрелят тебя, ты жить потом хочешь на***?!

— Ну… Да, кто не хочет. А че ты такой, — растерялся сначала пират, пытаясь потом наехать, но доктор его перебил, наступая: — Вот если хочешь, давай сюда рацию и координаты одного человека.

— А с *** ли?

— Так ты хочешь жить, если что? Антибиотики, амиго, антисептики. Все это добро на южном острове. Ну? Будет рация? Или как? — требовательно боком подскочил мужчина, точно и правда научившись у главаря.

— Окей, окей, — бормотал сбитый с толку пират.

Бенджамин бесцеремонно связался прямо с крепостью Хойта, где и обреталась основные запасы, а человека, который ведал распределением ресурсов он уже знал — известный жмот и жулик. Помехи в эфире шипели какое-то время, затем ответил сонный голос, но Бен не терялся, потребовал скороговоркой все, что могло понадобиться, да не только на одну Салли, про сброд с северного острова тоже не забыл. В конце концов, не будь у него хоть каких-то ресурсов для оказания помощи, снова обвинили бы, почему он не чудотворец-воскреситель.

Все с одной целью — вернуться на «Верфи Келла», любой ценой, хоть враньем, хоть уходом в самоволку, что равнялось побегу. Почему нет? Просто кинуться в джунгли, добраться до верфей, забрать Нору и Салли, а потом… Вот это «потом» сбивало возмущенное состояние кипящего адреналина, не позволяя расхрабриться до допущения такой идеи. Для побега или восстания, прежде всего, необходимо победить в себе неверие, сокрушить в себе раба. Но пока Бену удалось только договориться с опешившим поставщиком с южного острова.

— Доставить завтра на «Верфи Келла». Что? Да! Туда! Только туда! Кто говорит? Доктор. Почему не Ваас? У него других дел хватает, он не бухгалтер! Тут бои идут круглые сутки! Мне доставь, — говорил, что приходило первое в голову, Бенджамин, но зато бесцеремонно и громко. Вскоре рация с гулким противным шипением отключилась.

— Ну… че? — хлопал глазами пират-караульный. Удалось рассмотреть его, словно только увидев на самом деле: парень-индонезиец, смуглый, скуластый с гладкой кожей без бороды, а по возрасту, наверное, не старше Салли. Мальчишка. Видимо, поэтому удалось так «развести» его, испугать. Те, кто давно находился на острове, такой блеф раскусывали быстро, так что доктор шел, уповая на удачу. Может, так и надо? Удача или смерть! Но только не это тягучее бессилие, не это бесконечное барахтанье в мутной жиже течения, что вовсе не река, а сток, который ведет не к морю, а темные зловонные недра канализаций.

— Все! — кивнул почти спокойно Бен, но вновь нахмурился, пользуясь своей моральной победой над хамством караульного, приказывая твердо. — Завтра везешь меня на «Верфи Келла» забирать все это.

Бенджамин вскоре покинул штаб, удивляясь себе, не веря, как ему удалось насесть не только на мальчишку-пирата, но и на матерого жадного прохвоста с южного острова. Не иначе психологическая атака подействовала на разбуженный внезапным звонком мозг. Но раз уж договорился о доставке вечно необходимых лекарств, то тут бы и главарь не стал проявлять свое самодурство. Он ведь и сам любил хоть чем-то уесть босса, вот так, незаметно, чтобы внешне ничего не противоречило законам банды.

Доктор расширенными глазами рассматривая джунгли, поднимая голову к небу. А он раньше и не замечал, как много на нем звезд. Яркие узоры не съедались огнями города.

В Бенджамине родился кто-то новый, он, словно паук, мучительно выцарапал себя из старой огрубевшей кожи, окончательно разбил саркофаг льда на своем сердце. Нет, он не принадлежал пиратам! Никогда не мог принадлежать им! И пусть на вид он не бунтовал, но внутри него возник план, вернее, пока что стремление любой ценой покинуть остров с Норой, вырвав из когтей главаря Салли.

***

Щеки и лоб горели, руки и ноги горели, подмышки — горели. Все тело словно окунали в раскаленную лаву, а потом внезапно кидали в котел с ледяной водой, будто закаляемый меч, отчего вдоль сосудов проходили сжимающие волны холода, вызывавшие дрожь.

Салли слабо понимала, где она находится, что с ней происходит. Главное, что Ваас не приходил. Нет, это чудовище она не желала теперь видеть ни за что. И так грустно делалось, что Бен снова ушел, что он покинул ее, конечно, не по своей воле. Все из-за Вааса, который еще додумался клеймить ее от своей внезапной ревности, как скот, как раба. Хотя… Она ведь и являлась только рабыней.

Салли вспоминала, как однажды хозяин приехал и не делал ей больно, улыбался и говорил с ней, даже позволял ему отвечать. Давно ли это было? Не сном ли? После очередных ожогов Салли уже не могла сказать. Человек настроения — так бы судили о нем те, кого не касались вспышки его ярости, ненависти ко всему живому.

Салли чудилось, будто она лежит в снеговой постели, с ледяными руками, с горящей головой. Еще болел живот, непонятно, нудно, не совсем ясно, где именно… Может, из-за очередного визита «хозяина» обострилось что-то хроническое, что именно, девушка и сама не сильно знала. Может, подхватила что-то вместе с местной едой. В бреду чудились паразиты в рыбе, от которых помер один пират, крепкий, молодой. Салли сто лет назад рассказывала это Бену с таким задором и беззаботностью, будто страшный рок не мог коснуться ее, да с таким безразличием, словно уж очень философски относилась к вопросам жизни и смерти. Нет, в такие моменты она в полной мере понимала, насколько подвержена мелким страхам, неясным предчувствиям, суевериям. И не умела даже молиться, чтобы просить избавления.

Одно хорошо — рядом сидела Нора, не отходила ни на минуту, и Салли не имела причин гнать от себя эту добрую женщину. Хорошо хоть кто-то не уходил, хорошо, хоть кого-то не отрывали, не отправляли на гибель. Бен снова ушел… От этого делалось вдвойне тяжко и грустно.