Главарь, глухо рыча, направился к штабу, спрашивая у своих людей небрежно, как у дураков, которые без него шагу ступить не могли, как он считал:

— Ну? Что там за *** опять творится?

***

Бен поражался, как он выдержал эту сцену, как он высказал все это главарю. Внутри все сковывал арктический лед, однако ни голос, ни взгляд не выдали льва с сердцем мыши. Или же мышь с сердцем льва? Боятся все, но трусы — те, кто ничего не делает.

Его терпение лопнуло! Он взбунтовался, он это ощущал каждой клеткой кожи. Неведомая атака ракьят к тому же вовремя отвлекла внимание Вааса, а с южного острова вскоре прибыл катер с медикаментами, чему был рад не один доктор. Но не для пиратов он старался, хотя те его, несомненно, с каждым днем все больше уважали. Да! Именно! Почти наделяли мистической силой спасать или отнимать жизни, побаивались. А вот сливаться с ними, уподобляться им — последнее дело. Бен ощущал победу, мелкую, незаметную, но важную хотя бы для него с Салли и Норой. Однако следовало ждать грозы. Нет, не природной, природная-то ерунда по сравнению с тем, что устраивают люди. И доктор снова боялся, украдкой следя за главарем.

Ваас отошел, с ленивым бешенством интересуясь, где его люди столкнулись с затруднениями, приникая к рации с сонной озлобленностью на одутловатой морде. Зато в следующий миг его лицо стоило видеть, ибо на нем сменилась такая гамма эмоций, что позавидовали бы артисты театра и кино. Сначала он просто застыл с вытаращенными глазами, видимо, в мозгу свершились сотни процессов, прежде чем главарь понял масштабы бедствия. Потом массивную челюсть свело куда-то в сторону, мужчина медленно переспросил:

— Поля ***ей конопли Хойта… Горят?! ***! Кто?! Кто этот ***?! — но через миг главарь не своим голосом жутко заревел, точно буйвол, так, что с пальмы едва листья не посыпались. — Броди! Джейсон Броди! ***ый Белоснежка. Да он совсем о***л!

Бенджамина подкинуло, точно на пружине, он скрывал ладонью улыбку ликования. Буйного, иррационального. Проклятые поля конопли Хойта! Не на благо медицины он ее растил, а для того, чтобы упали в бездну те, кто сомневается, ищет смысл жизни, глушит душевную боль. Неверно глушит, еще больше усугубляя ее, точно Ваас.

И эта гадость горела! Руки доктора дрожали, почему-то дико хотелось оглушительно смеяться. Еще бы! Вот так ирония! Непобедимый Хойт! Непреступный! А теперь какой-то человек взял и поджег все пять проклятых полей северного острова вместе с той деревней смерти, где на потолочной балке висели невиновные люди, вместе с той ямой, где Бен видел, как сжигали трупы.

«На острове что-то стало происходить. Что-то меняется. Может, и мне пора? — раздумывал Гип. — Поля конопли Хойта. Да это совсем близко от нас! Ой-ой».

Восторг сменился тревогой. Доктор вернулся немедленно в сарайчик к Салли и Норе, не заметив, куда унесся Ваас, как он докладывал Хойту о происшествии и что было главарю от босса…

Бен только думал, что в случае нападения на лагерь придется бежать — от пиратов ли, с ними ли вместе — это бы в любом случае усугубило состояние Салли. Однако удалось установить, что это, скорее всего, не экзотический вирус и не паразиты, а обострение хронического… С добытыми лекарствами смогли сбить температуру, девочка вскоре измученно задремала. Зато теперь Нору колотил нервный озноб. Ей Гип помочь лекарством не мог, только обнял за плечи, обвиняя себя за каждый синяк на ее гладкой коже. Но приходилось уходить от любимых беззащитных женщин, от этих двух скромных ангелов, несчастных друзей, которые стали новым смыслом жизни. Приходилось… Но, к счастью, не очень далеко, просто, чтобы аккуратно сгрузить с катера заветные ящики. Пиратам он не доверял, они только автоматы умели правильно держать.

***

Салли не совсем понимала, что происходит, но главное, что Бен вернулся, он был рядом, он сумел защитить от Вааса. Впервые!

Нора подносила к губам девочки алюминиевую кружку с водой, Салли жадно пила, то затихая, сворачиваясь крошечным клубочком, то внезапно всхлипывая.

— Нора, — Салли было стыдно, ужасно стыдно за то, что она раньше ненавидела Нору. Эта женщина согласилась пожертвовать собой ради того, чтобы главарь не домогался Салли. Вот так, почти не задумываясь, чуть не позволила совершить с собой то, от чего ее Бен избавил. Но снова удача оказалась на ее стороне. И Салли вновь делалось противно, она не понимала, почему Норе так везло, почему она все еще не ломалась.

— Все будет хорошо. Я тебе обещаю, — настойчиво и невероятно ласково говорила женщина, на лице которой уже набирались лиловым новые отметины, а она будто не замечала этого, игнорировала факт своей боли.

— Нора. Не… не жалей меня! — помотала головой Салли, вороша тряпье, которое служило ей подушкой.

— Почему? Ты ведь столько лиха хлебнула, — вздохнула Нора, поглаживая девочку по голове, руки женщины дрожали, но она старалась спокойно улыбаться. От вида этого исполненного нежности грустного лица Салли не удержалась и заплакала, тихо, неслышно, вспоминая тот образ матери, который создало ее сознание. Значит, все-таки не прав оказался Ваас, значит, все-таки существовали добрые люди. Нора не жалела! Это правда! Она не из жалости была готова любой ценой отвратить угрозу от настигнутого недугом создания. Если не жалость, то как называлось это чувство? Как-то иначе. В Норе забота проявлялась иначе, нежели в Бене. Странно.

Салли с трудом перевернулась на спину, поморщившись, уставилась в потолок. Чтобы как-то успокоиться, безразлично принялась рассуждать, медленно подбирая слова, которые вместо благодарности некстати нашептывала ее вторая, темная личность:

— За что нас жалеть? Мы все бывшие люди… Как думаешь, это достаточное основание, чтобы лишить нас права на существование?

— Люди не бывают бывшими. А злые люди, наверное, просто больны своим злом, — отвечала Нора, тяжело опуская голову, сдавливая правой рукой костяшки левой.

Салли пыталась понять, что же она чувствует к Бенджамину и что он к ней. Да, он ее защищал, но являлся ли он ее принцем? Вряд ли. Да и она не хранила в себе черт принцессы, ни единой, глупая замарашка, Золушка без феи. О, как она в детстве любила сказки! Жизнь нормальных людей — тоже сказка. А Бенджамин… Да, он защищал. Но… Салли или ее вторая личность заключали: «Любят счастливых. Несчастных жалеют, а жалость — это не любовь».

— Как ты? Ты что-нибудь сейчас чувствуешь? — спросила женщина заботливо, имея в виду состояние девочки.

— Чувства слишком большая роскошь для тех, кто уже должен быть мертв, — прорвался глухой гортанный клекот Черного Фрегата.

— Ну, начинается псевдофилософия! — всплеснула руками Нора. — Не надо. Ты жива! Мы все живы! Но почему ты боишься жалости?

— Жалость… унижает, — протянула Салли неохотно. – Тот, кто жалеет, ставит себя выше. Ведь он же… благодетель типа.

— Я не ставлю себя выше. Я такая же, как ты, правда, Салли, — Нора раскинула руки, точно намереваясь так обнять весь мир. — Мы все здесь в одинаковых условиях. Да и нельзя так людей делить. Людей вообще нельзя делить. Ладно, если не нравится слово «жалость», называй это «состраданием».

Салли рассматривала Нору, не видя в ней никакой агрессии, никакого снисхождения. Она задумывалась о ее словах про «больны злом». Что же, она — и Вааса приписывала к ним? Вероятно. Или нет, но Салли приписывала. Весь остров тяжело болел, как и весь мир, потихоньку съедая себя, но так умел рассуждать только Черный Фрегат: «Есть много людей. Им нечего предложить, нечего отдать, но они привыкли получать. И получать. И ничего иного».

***

Высокий столб черного дурманного дыма поднимался над лесом, полз по джунглям, так что уже щекотало в горле. Его было видно за много километров даже над морем, и не верилось, что такое мог устроить один человек или группа партизан.

Ближе к вечеру джунгли разрезал гул моторов. Две машины ехали со стороны злополучных полей. Бенджамин все больше мрачнел, вкус тревоги вяз на зубах дешевым табаком.

Всякое ликование по случаю поджога полей Хойта прошло, как только донесся запах… Да… Этот ни с чем не сравнимый запах, который постоянно витал в ожоговом отделении, а на острове усиливался во сто крат влажной жарой. Горелая плоть… От него поморщился сразу даже главарь, предпочитая отойти подальше, закрываясь в штабе. Ваас выглядел непривычно серьезным, постоянно поглядывал украдкой куда-то за залив, в сторону острова босса, негромко шепча беспрестанные проклятья. А у Бена выбора не оставалось, по долгу службы, по долгу клятвы. Пришлось идти навстречу закопченным дымящимся джипам, которые по странной случайности не взорвались за время дороги.