Салли в тот миг осознала, что все — это финиш, самое дно: ее душа загублена без права возвращения. Она не слишком верила в ад, потому что видела его вокруг на земле, и его наличие не оправдывалось тем, что кому-то надлежало вечно гореть после смерти. Но тогда, размазывая липкую алую жидкость по ладоням, поняла, что отныне при жизни ее погрузили с головой в кипящий котел, захлопывая крышку.

Противостояние с ракьят ожесточало обе стороны, обычных расстрелов уже не хватало для устрашения. Казни с обеих сторон делались все более изощренными. По джунглям полз запах тлена, разлагающихся останков, а небо готовилось обрушить на головы багряный дождь, что впитал в себя кровь, которая стекала в реки. Но Салли не имела на этот счет никакой оценки, только безразличие окутывало ее мысли мутным туманом.

— Ты прирожденная убийца, Салиман! — посмеивался Ваас, когда девушка убила в третий раз. На этот раз вышло с первого раза, четко по горлу, проломила насквозь лезвием ледоруба, потому что она, пребывая на «Вервях Келла» несколько дней, успела потренироваться на пальме, из которой сыпались щепки. Теперь же абстрагировалась от факта уничтожения человеческой жизни, представив просто шероховатую кору дерева. Вдохнула глубоко и медленно выдохнула — и все, ничего не случилось, даже живот не перехватило болью от стресса. Руки немного гудели с непривычки, но это была самая меньшая боль, которую ей пришлось испытать за все время пребывания на острове.

— Да, Салиман, так это и происходит. Сначала ты, ***, просто выполняешь чей-то приказ, чей-то ***ый приказ на***! — голос Вааса взвился до самых высших нот на миг, но он продолжал спокойно, лающе посмеиваясь, как шакал: — А потом, ***, потом это становится привычкой. Еще немного — и ты поймешь, что это удовольствие. ***ый стимулятор. Наркотики *** по сравнению с этим, они так… чтобы расслабиться. Ты ведь ощущаешь это, а, Салиман?

Девушка молча кивала, спокойно, почти не испытывая страха перед главарем, ведь она его прекрасно понимала. Вот оно — его опустошение. И в ней открылась та же неискупимая пустота. Поговаривали, что впервые он убил по приказу сестрицы Цитры, а потом… Потом что-то пробудило в нем небывалую ненависть, которая ныне плескалась и во всем существе Салли, которая вот уже неделю пребывала почти в бреду, не понимая, где кошмарный сон, где реальность. Теперь-то она сделалась настоящей марионеткой хозяина, когда нити незаметны, а публика верит, будто у куклы наличествует своя воля. Кукловод всегда прячется за кулисами, в случае Вааса — на южном острове.

Показательные казни с записью действий заморенной девочки, видимо, поразили Интернет или же шокировали ракьят, если Ваас брал Салли вот уже третий раз для убийства. Черный Фрегат сливался с настоящей личностью девочки, он вечно возвещал о том, что все мечты и сказки растоптаны, разбиты. О, как она просила великих чудес у этого мира! Но, видимо, для них нужна великая вера, великая воля и стойкость пред непосильными испытаниями. А она плыла по течению, и не заметила, как бурный поток сменил цвет с зеленоватого на алый.

Когда ее отправляли обратно на «Верфи Келла», она не могла смотреть в глаза Норе, отвечала односложно, зато остальных девиц научилась гонять сама, огрызаясь даже на караульных пиратов, будто поняла, что ее боятся, что ее повысили в статусе. Ваас оценил ее жестокость, эту спокойную беспощадность. Да! Она всегда хотела выпустить это страшное создание, которое мстило всему свету за всю несправедливость, что случилась с заморенной девчонкой. Это невозможно было простить, все это равнодушие, всю эту неоправданность. Так пусть все белые лебеди и чайки сделаются черными фрегатами!

Салли задыхалась от своей ненависти, последнее время ее часто тошнило, буквально выворачивало от нервов, а потом проходило. И по телу растекалось невероятное самодовольство — вот она, чудовище. Но что еще они хотели получить, в конце концов? Что ждал Бенджамин, когда она убила в первый раз? Она устала ждать, ей не хватило времени, чтобы вытерпеть все унижения и сохранить жалкую толику любви к этому прогнившему миру.

На аванпосте ее стали побаиваться, видимо, записи посмотрели те, кто не присутствовал лично. Хотелось бы оценить себя со стороны, глянуть, сколько шокированных цивилизованных законопослушных граждан охает и ахает. На этой циничной мысли Салли поймала себя, когда призналась внутренне: внушать страх — это невероятная роскошь. Пусть даже и в таких ничтожных сомнительных масштабах. Падать дальше некуда, значит, все дозволено. И единственная цель — просто избегать пыток, а с Ваасом, который выплескивал весь свой гнев на ракьят, это оказывалось не так уж сложно. Сделаться частью его неистовой ярости, раствориться в нем предельным пониманием причин этой мести людям. Ведь порой делают настолько больно, что последний путь — саморазрушение, который несет бешеной вагонеткой в губительные недра. И виды вокруг приносят увлекательные впечатления, если не задумываться о конце рельсов, где пропасть, подземное озеро.

А Бенджамин… При мысли о нем на глаза наворачивались едкие слезы, но их иссушало бешенство. Девушка практически ждала, когда снова ее позовут исполнять приговор. Палач — вот, кем ее сделал главарь. Он добился своего — теперь между ней и Беном пролегла огненная пропасть.

Но, несмотря на казни и иные устрашения, джунгли в лице дикарей наступали, съедали аванпост за аванпостом. «Берег Хуберта» держался, однако на днях едва не сломался. Ракьят неслись, как на крыльях, гибли, но словно Цитра волей древних духов оживляла павших, чтобы вновь они бросались в атаку. Уже каждый день всюду трещали выстрелы, резкими хлопками доносились разрывы гранат.

Салли заставляла себя делаться злее и злее, она верила, что с ледорубом сумеет защититься, а о помощи со стороны племени и думать не стоило, она для них сделалась таким же врагом, как все пираты. Злоба помогала справиться со страхом, как у крысы.

Девушка ненавидела себя, раньше жалела, а теперь именно ненавидела. И не понимала, как Ваас мог столько времени существовать с этим истекающим лавой вулканом вместо сердца. Хойт вот убивал ради смеха и устрашения, не делая особо различия между вещами и людьми. А Ваас… Он все воспринимал серьезнее, для него почти каждая жертва являлась новым счетом в войне с самим собой. Он веселился, так могло показаться со стороны. Лишь до тех пор, пока Салли не встала сама в этом темный ряд бессмысленно проливших человеческую кровь. За этой чертой не оставалось привычных для всех определений веселья и печали, все смешивалось в один ком ненависти, все искажало свои смыслы. И давняя любовь, и прежние страхи.

Однажды вечером с поздним джипом прибыл Бенджамин. Салли больше не боялась звука моторов. Взгляд ее сделался колючим, лишь губы отражали какую-то детскую обиду, словно она пыталась состроить страшное лицо, а выходила гротескная маска неуверенности и потерянности. Видимо, по этой причине доктор при встрече с ней вместо приветствия тихонько начал, стремясь погладить ласково по плечу:

— Салли, мне так тебя жаль…

— Жалость ничего не стоит, — криво усмехнулась девушка, вскидывая резко голову. — Иди своей Норе поплачь.

Она гнала от себя любимого, оставшегося в замешательстве, словно от зачумленной, прокаженной. Но раздражение и безысходность грызли ее сердце, прорывали червивые ходы в разуме: «Легко сказать „бедная девочка“, так делали все, все, кто видел меня, голодную, неопрятную там, типа дома. Сказать и пройти мимо. Жалость ничего не стоит, в отличие от любви. Если бы хоть кто-то полюбил как друга или как любовницу — это бы стоило хоть каких-то затрат души. А жалость — это тоже унижение».

Больше унижений девушка не намеревалась терпеть, хотя догадывалась, что казни с ее участием — это последняя стадия окунания в грязь. Отныне она видела смерть повсюду, она сочилась незримым черным дымом по воздуху, шевелилась змеями вдоль земли, выглядывала акулами из воды. Она пожирала огнем взрывов деревья.

Глаза Салли от нового опыта горели, словно у одержимой. Тление — вот и все, что ей осталось отныне. Ее сделали убийцей, следовало соответствовать.