Лишь утром, проснувшись под мерный морской гул, я постепенно стала испытывать нечто похожее на гордость. Я ощущала себя сильной. А это немало в этом мире. Но все же долгое время я мучалась от кошмаров. Казалось, души помощника капитана и боцмана даже после смерти не оставляют меня в покое.

За оставшиеся полтора суток плавания я увидела много интересного: и опухшее в синяках лицо капитана, который дозволяет подобные бесчинства на своем корабле, и непонятные взгляды матросов, когда я появлялась на палубе, и тела двух насильников, которые вместо того, чтобы выбросить за борт, подвесили на рее на виду у всей команды.

- Джек, это какой-то ритуал? – удивилась я.

- Это в назидание всякому матросу. Видите, леди, у них еще и символически отрублены головы, это говорит о том, что даже если бы они остались живы, им неминуемо грозила бы прилюдная казнь.

Помню, как прикрыв рукой глаза от встречного солнца, смотрела на болтающиеся тела, будто чучела, еще недавно живых Жака и боцмана Пула. И это отвратительное зрелище врезалось мне в память. Ни один из матросов более не посмотрел на меня.

- Не хотел бы я оказаться вашим противником, леди Элизабет, - сказал мне тогда Джек и поклонился.

Мне было обидно, что Оливер не проявлял по отношению ко мне ничего подобного, даже более того, он ходил мрачнее тучи, пугая своим видом и без того лебезящего перед нами капитана. Он везде сопровождал меня, но был угрюм, как никогда. Я надеялась, что такое настроение у него вскоре пройдет, но когда Гронго пригласил нас на последний ужин, барон, не спросив моего мнения, наотрез отказался за нас обоих. Это был не первый инцидент в подобном роде, и тогда я решила разобраться, что его так гнетет:

- Оливер, в чем дело? Я не понимаю причины твоего плохого настроения. Кроме смерти двух пьяных насильников ничего ужасного не произошло. Если даже я отошла после такого, то и тебе незачем портить окружающим настроение.

Он внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь увидеть мои мысли, потом молча подошел и взял меня за руку.

Вдруг я увидела винные бутылки под его кроватью. И все пустые. И сейчас к его дыханию был явно примешан запах вина. Вот этого я совсем не ожидала от моего рыцаря, и была даже несколько разочарована в нем.

- Элизабет, прости меня. Я просто места себе не нахожу. Я увез тебя из монастыря, взяв под свою защиту, и не смог предотвратить того, что произошло в твоей каюте. Черт! Если бы я только…

-Оливер! Все, что случилось со мной, ты знаешь. Ничего другого не было. И добавить мне больше нечего.

Он поцеловал поочередно обе мои руки и замолчал. Я вдруг вспомнила, как Оливер винил себя в смерти Агнесс, своей первой жены. Теперь барон Хэдли стал казаться мне уже не таким твердокаменным человеком.

- Все хорошо, говорю тебе. Просто забудь, как я пытаюсь забыть.

Я мягко высвободила одну руку и провела пальцами по его щеке. Я ощутила его смятение, но мне было все равно, ведь сейчас мой Оливер рядом, он не отходит в сторону и не говорит о приличиях. Я сделала шаг к нему, и он не стал отстраняться, тогда я обняла его руками за талию и положила голову на плечо. Он привык держать истинные чувства в глубине себя, но в тот момент я купалась в нежном взгляде его карих глаз. Он, словно накрывал меня удивительной волной, создавая в моей душе гармонию. Он убрал волосы с моего лица, и впервые меня поцеловал.

Утром мы прибыли в Ливерпуль. Я поняла, что портовые города везде одинаковые: тот же смрад, та же брань, тот же контингент.

До Берзхилла, замка барона, можно было добраться за трое-четверо суток, но осень ознаменовала свой приход настолько обильными дождями, что кратчайшая дорога до его владений оказалась напрочь размытой. Нам предстояло добираться окружным путем, через Манчестер.

Я ехала в карете и ощущала каждый камень под ее деревянными колесами, и это было настоящей пыткой. А еще говорят, что в XXI веке дороги плохие. Нет, вот дороги шесть сотен лет назад, действительно, были нЕчто или, точнее, нИчто!

Кое-где по ее обочинам стояли подкошенные виселицы. Ни одну из них я не видела пустой, а рядом почти всегда вилось воронье черной тучей. Меня окружала жестокая и грязная реальность. Если бы у меня были деньги, я, наверное, раздала бы их все придорожным нищим. Они были настолько жалкими, иногда уже и не людьми, а существами! Мне даже становилось стыдно за то, что у меня есть все необходимое для счастья в XIV веке, а у них – нет. Я не понимала, почему Оливер не подает этим несчастным, когда они бегут за каретой и жалобно канючат, словно брошенные дети. Я бы давно отчитала Оливера за его жестокость и пренебрежение к людям, будь он со мной в карете. Но он ехал верхом рядом с Джеком.

Мы проехали мимо пяти человек, но когда карета миновала старую полуслепую, опирающуюся на клюку, женщину, которая быстро захромала и стала тянуть руки нам вслед, я просто не смогла усидеть. Я громко потребовала, чтобы Джек остановил карету, и вышла, взяв корзину с провизией, которую Оливер приготовил на случай, если я проголодаюсь в дороге. Я была в трех шагах от этой женщины, когда барон, видимо, привыкший контролировать каждое мое действие, нагнал меня с окриком.

-Элизабет, стой!

- Оставь свои команды для других – возмущенно повернулась я к нему.

Я была крайне поражена его поведением, когда он меня довольно грубо оттащил от приблизившейся старушки.

- Элизабет! Да у нее же проказа!

-Что?

- Поставь корзину на землю, она сама возьмет.

Я никогда не видела людей, пораженных этой болезнью, и потому покорно подчинилась, все еще не веря своим глазам. Мне стало невыносимо жалко эту благодарящую меня вслед женщину, к которой я побрезговала прикоснуться.

Оливер усадил меня обратно в карету и дал в руки мешочек с монетами:

- Держите, а то еще вздумаете вручить какому-нибудь прокаженному фамильный перстень, - они с Джеком засмеялись, и барон, не касаясь стремян, снова впрыгнул в седло.

Похоже, я зря разозлилась на него, просто мне надо было усвоить правило: каждому его поступку есть объяснение. И я стала выглядывать из окна кареты следующего нищего, которому могли бы помочь эти деньги.

Для нас в Манчестере все было в точности, как и в других городах: хорошая гостиница, две разные комнаты, бадья с теплой водой, поздний ужин. Несмотря на смертельную усталость, я все же положила нож под подушку и острые шпильки недалеко от себя. Я не доверяла этому XIV веку. Абсолютно не доверяла. Единственный, кому бы я позволила войти в свою комнату, так просто не пришел бы.

Утром я выбрала зеленое платье из теплой шерсти, схваченное под грудью широким поясом с вышитыми серебром узорами. Надела толстые чулки и кучу нижних юбок для тепла. Погода была суровой, и снова намечались дожди и ветер.

В комнату постучал Оливер, он принес мне новый плащ, отороченный мехом серебристой лисы, из-за чего он больше напоминал осеннее пальто.

Я даже не представляла, сколько денег потратил на меня мой жених за время нашей поездки. Мне даже было перед ним неудобно, но что я могла поделать, если я была бесприданницей в полном смысле слова. Кроме своих родителей в детстве, я никогда не была на содержании у других людей, поэтому чувствовала себя обязанной, и это чувство давило на мою гордость.

За моим окном мелькали деревянные дома с пристройками, кое-где обнесенные плотными заборами, каменные строения, принадлежавшие богачам, но тоже опасливо загороженные от посторонних глаз стенами. Все говорило об опасных годах Средневековья. Единственно открытыми – для всех желающих – были таверны и выбеленные церковные приходы.

Выезжающих из Манчестера проверяли строжайшим образом. Как я поняла, стражники был отдан приказ - найти убийцу какого-то зажиточного горожанина. Поговорив с Оливером и Джеком, один из стражников направился к моей карете. И мне вдруг это так напомнило фэйсконтроль на входе в клуб, что я невольно разулыбалась, и тут бородатая морда стражника, заглянувшая в мое окно, одарила меня ответной лучезарной улыбкой во все свои четыре с половиной зуба. Оливер, видевший все это, нахмурился и подъехал к нам. И, конечно, шутить со стражником я не стала, не желая злить барона.