Завидев дом дядюшки Пьера, он привстал на педалях и покатил быстрее. Что-то толкало его вперед, приподнимало, наполняло радостью.

В эту пору года на деревьях не было листвы, и потому чудилось, будто дом стоит ближе к дороге. Из трубы прямо в синее небо поднималась струйка белого дыма. Она долго висела в воздухе, потом медленно таяла и пропадала.

Когда мальчик вошел, Диана кинулась к нему, виляя хвостом. Она принялась лизать его руки, тихонько повизгивая. Дядя Пьер смеялся.

— Назад, назад! — крикнула тетя Эжени.

Обняв и поцеловав Жюльена, она чуть отступила и внимательно оглядела его.

— Ты вырос, — проговорила она. — Да-да, сильно вырос, но, господи боже, почему ты так плохо выглядишь?

— Это верно, — поддакнул дядя Пьер. — Он похудел, и глаза у него, как плошки.

Все трое уселись у плиты.

— Ты, часом, не болел? — спросила тетя Эжени. Жюльен ответил, что он пролежал в постели два дня.

— Это очень хорошо со стороны мастера, что он так за тобой ходил, — заявила тетя Эжени, — но все же ухаживать за больным учеником должна хозяйка. Сдается мне, у этих людей на первом месте торговля.

— На то они и торговцы, — усмехнулся дядя Пьер.

Наступило молчание. Собака положила передние лапы на колено мальчику, и он гладил ее по голове. Дядюшка поднялся, открыл дверцу топки и подбросил туда полено.

— В доме холодно, — пояснил он. — Когда дом стоит запертым несколько недель, стены вбирают в себя сырость. Их теперь долго не высушить.

— Ты обещал, что приедешь поглядеть на Диану, которую мы оставили у соседей, — снова заговорила тетушка. — Но они мне сказали, что ты тут ни разу не был.

— Не мог, — сказал Жюльен.

— Почему? — спросила она.

— Не было времени.

— Даже по вторникам?

— Я очень уставал. А потом два последних вторника мы работали.

Дядя Пьер нахмурил свои густые брови.

— У вас не было выходного дня целых две недели?

— Не было. Видно, так всегда перед рождеством и Новым годом.

— Но вам, надеюсь, возместят эти дни?

Жюльен помолчал, потом посмотрел на дядю Пьера и спросил:

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, вам позднее отдадут эти два выходных дня?

— Нет, не думаю.

Дядя Пьер прищелкнул языком, покрутил усы своими большими темными пальцами и покачал головой.

— Так-так, — проговорил он, словно размышляя вслух, — так-так.

Он вытащил из кармана кисет и принялся свертывать сигарету. Тетушка поставила на пол у самых ног миску с водой и корзину с картофелем. Небольшим остроконечным ножом она чистила картофель, и шелуха падала ей в передник. В плите гудел огонь. Диана положила свою большую голову на ладонь Жюльену. Дядюшка Пьер закурил и сказал:

— Ты даже не поздравил нас с Новым годом. Знаю, знаю, ты ждал, что мы вот-вот приедем, но ведь не столько же у тебя было работы, чтобы не выкроить минуту для открытки.

Жюльен промолчал.

— В Париже мы получили письмо от твоей матери. Она жалуется, что ты пишешь домой все реже и реже и что из твоих писем ничего нельзя понять, — заговорила тетя Эжени.

Мальчик вздохнул.

— Нехорошо, что ты не пишешь матери о том, как живешь, — продолжала тетушка. — Это никуда не годится. Ты же знаешь, она тревожится о тебе.

Жюльен по-прежнему не говорил ни слова. Опустив голову, чуть сгорбившись, он гладил собаку. Опять наступило тягостное, долгое молчание, и мальчик подумал, что хорошо было бы поспать. Но почти тотчас же до него донесся низкий голос дяди Пьера.

— По-моему, у тебя что-то не ладится, — начал он. — Это сразу видно. Ты сам не свой. Либо ты натворил глупостей и не хочешь нам говорить, либо ты болен.

Дядя Пьер нагнулся к Жюльену. Тетушка перестала чистить картофель.

— Ну, давай, давай выкладывай, — опять заговорил дядя Пьер. — Если что не ладится, мы тебе поможем. Дадим совет, коли ты в нем нуждаешься. В твои годы вовсе не зазорно спросить совета у старших.

Теперь Жюльену захотелось подняться. Выйти из дома. Сесть на велосипед и как можно скорее вернуться в кондитерскую. Это была бредовая мысль. Мысль в высшей степени нелепая.

С минуту он боролся с собой. Хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. Он только чувствовал, что в груди его растет волнение, которого он боялся и которое всячески пытался подавить.

Дядя Пьер еще ниже склонился к племяннику, потом встал и ближе пододвинул свой стул.

— Тебя наказал хозяин? — спросил он. Мальчик помотал головой.

— Он тебя побил? — спросила тетя Эжени.

Иногда интонации ее голоса напоминали Жюльену интонации его матери. Когда он услышал этот вопрос, ему вдруг показалось, что мать здесь, рядом с ним.

Он еще боролся с собою, стиснув зубы, плотно смежив веки, но это было сильнее его. И внезапно горе прорвалось.

Собака подняла голову, с удивлением посмотрела на Жюльена, отошла от него и улеглась за плитой. Дядя Пьер и тетя Эжени переглянулись. Мальчик плакал, закрыв лицо руками, он тщетно пытался подавить рыдания.

Дядюшка Пьер выждал с минуту, а потом, когда рыдания немного затихли, положил руку на плечо Жюльена.

— Вот что, расскажи-ка нам, как ты жил после нашего отъезда, — сказал он мальчику. — Давай, мы тебя слушаем. Мне очень хочется узнать, как тебе работается в кондитерской.

Жюльен вытер слезы, посмотрел на дядю Пьера, потом на тетю Эжени, но не мог вымолвить ни слова.

— В котором часу вы встаете? — спросил дядюшка Пьер.

— Смотря в какой день.

— Скажем, в понедельник.

— Весь декабрь мы вставали в четыре или в пять утра.

— А по вторникам?

— В это же время.

Так же спокойно, не торопясь, не повышая голоса, дядя Пьер, обычно выходивший из себя по пустякам, расспрашивал мальчика о его жизни, о том, как проходят его дни. Иногда он прерывал расспросы, чтобы затянуться дымом или зажечь потухший окурок лучинкой, которую он просовывал между прутьями решетки, закрывавшей топку.

Несколько раз тетушка сердито замечала:

— Это уж слишком. У них, видно, совсем нет совести.

Дядя Пьер жестом останавливал жену и задавал Жюльену новый вопрос. Под конец он спросил:

— Ну, а мастер тоже молчит?

— Да, так уж заведено. Такая у нас профессия. А потом хозяин уплатил нам в декабре двойное жалованье. Это новогодний подарок.

Дядюшка покачал головой и рассмеялся.

— Он может, он вполне может делать вам подарки, — сказал он. — Кстати, то, что он тебе уплатил, вовсе не двойное жалованье, потому что в твое содержание входит пища и кров. Он только уплатил тебе еще двадцать пять франков наличными. И за эти двадцать пять франков ты выполнял не обязанности ученика, а обязанности чернорабочего и рассыльного. Да ты понимаешь, сколько бы они ему стоили?.. Обучение ремеслу! Подумать только! И это называют обучением ремеслу!

С минуту он молчал, потом продолжал, обращаясь к жене:

— Видишь, вот тебе еще одно доказательство, что в этой области пока еще ничего не добились. В конце года ученику суют лишних двадцать пять франков и таким способом затыкают ему рот. Заставляют мальчишку работать по двадцать часов в сутки, и он еще радуется, что получает новогодний подарок. В конечном счете, ему надо будет благодарить хозяина.

Дядя Пьер остановился, сжал кулак, ударил им по своей широкой ладони и закричал:

— Черт побери, когда наконец рабочие поймут, что давно уже пора покончить с этим дурацким патернализмом! Когда наконец они поймут, что самое опасное для них — это добродушный хозяин, хозяин, который время от времени угощает их стаканчиком вина и держится с ними запанибрата. А они попадаются на удочку, как последние простаки. Неужели они никогда не поймут, что быть на дружеской ноге с хозяином нельзя — все равно окажешься его жертвой! Если не хочешь, чтобы хозяин обвел тебя вокруг пальца, принимай от него только то, что тебе положено. Пусть все карты будут открыты. Откажись от подарков, но добейся справедливой оплаты труда!

Он опять остановился, глубоко вздохнул, потом прибавил уже гораздо тише, с усталостью в голосе: