И тут для Акопжаняна начались испытания потруднее прежних. «Не на это ли намекал сержант?» — думал он, отбивая вместе с другими воинами наседающего «противника». Атаки следовали одна за другой. Акопжанян вел огонь из автомата, Локтев прильнул к гранатомету. А «противник» все ближе и ближе. Командир роты приказал отойти на вторую линию траншей. Но и здесь не пришлось долго задержаться. Подразделение получило задачу: совершить обходный маневр и ударить по левому флангу наступающего «противника».

В темноте нелегко было передвигаться. Ноги вязли в грязи. Арам Акопжанян шел, наклонившись вперед. Перед ним маячила широкая темная спина Локтева. Арам старался идти за ним след в след, но не получалось: то вправо занесет его, то влево. Ему хотелось пить, но боялся остановиться, чтобы отстегнуть флягу: замешкаешься на минуту — и потом потеряешь отделение. А тут еще начала саднить потертая нога.

В одном месте Акопжанян споткнулся о кочку и упал на мокрую траву. Дуло автомата звонко ударилось о каску.

— Тише! Чего вы гремите? — услышал солдат голос сержанта и, поднимаясь, почувствовал, как Граница подхватил его под локоть, помогая встать. — «Противник» недалеко, может услышать…

Шли оврагом, затем поднялись наверх, осторожно пробирались по опушке леса. И тут снова неудача — Арам провалился в старый окопчик, наполовину заполненный водой. Он невольно ойкнул. Услышав вскрик товарища, Локтев вернулся.

— Что с тобой? — спросил он тихо.

— Провалился в яму.

— Давай руку. Не ушибся?

Локтев потянул Акопжаняна.

— Постой, постой, — забеспокоился молодой солдат. — Сапог там остался.

— Не везет тебе сегодня, — приглушенно засмеялся Локтев и, нагнувшись, вытянул сапог из окопа, вытряхнул из него воду. — Надевай живее, а то отстанем.

Они бегом догнали отделение. Арам шел теперь рядом с Локтевым, держась за упругое, сильное плечо товарища. Ему казалось, что он может упасть, если снимет свою руку с плеча Локтева.

Раньше, когда взвод выходил на тактические занятия к высоте «Безымянной», что километрах в трех от военного городка, Акопжанян воспринимал все эти перебежки, самоокапывания, броски в атаку как игру в войну. Порой ему казалось, что командир слишком уж много придает значения таким простым вещам, как отрывка ячейки, маскировка, переползания. Солдату покажи раз — и он поймет, что к чему. Зачем же бесконечно повторять одно и то же? Правда, и там, на высоте «Безымянной», он, Арам, каждый раз сильно уставал. Но все те занятия не идут ни в какое сравнение с этими. Лишь теперь он не только разумом осознал, но всем своим существом почувствовал: солдатская учеба — это не игра в наступление и оборону, а тяжелый, очень напряженный труд. По закону службы, по воле командира солдат проходит всестороннюю проверку на крепость и твердость, его закаляют, проводят через испытания. И все это делается для того, чтобы в нужный час, когда потребует Родина, он вступил в бой привычно, со спокойной уверенностью в победе над врагом.

Рядовой Акопжанян, раздумывая над этим, впервые за полгода службы понял всю глубину мудрости суворовского изречения, которое так часто повторял командир отделения: «Больше пота в ученье, меньше крови в бою».

Рота продолжала марш. Прошли не один километр, затем с ходу — стремительный бросок вперед. Неожиданная контратака во фланг расстроила ряды «противника». Он начал откатываться назад.

«Ну, теперь конец. Передохнем», — подумал Акопжанян.

— Не задерживать темп наступления! — послышался голос сержанта Границы. Акопжанян бежал, стараясь не отстать от Локтева, стрелял на ходу. Его захватил азарт боя — будто и не было трех суток напряженной работы, бессонницы, ноющей боли в суставах.

Наступил какой-то внезапный взлет сил, солдат потерял ощущение усталости.

«Бой» закончился. Акопжанян опустился на бруствер окопа и только теперь почувствовал, как вздрагивают у него мышцы ног. Перед глазами расплывались лиловые круги. Товарищи снова взялись за лопаты, зарывали траншеи. Акопжанян последним усилием воли заставил себя подняться и тоже начал бросать лопатой липкую землю.

Неразговорчивый Локтев, работавший с ним рядом, улыбаясь сказал:

— Вот, брат, теперь знаешь, как достается победа в бою.

…Много еще таких испытаний у солдата впереди. И после каждого тверже будет его шаг, крепче рука, сильнее воля. И вся его служба — школа мужества. В суровых армейских буднях растет солдатское мастерство, формируется характер, куется стойкость и верность советской Отчизне. Он поднимается в своем сознании до высот государственного понимания своего воинского долга, готовности к подвигу во имя счастья народа, во имя победы коммунизма.

Дождь, начавшийся еще ночью, не переставал ни на минуту, оседая мелкой водяной пылью, скрадывая очертания мишеней. Солдаты промокли до нитки, а на стрельбище все шло своим чередом: одна за другой следовали короткие команды, глухо хлопали карабины, с треском прошивали дождевую пелену пулеметные и автоматные очереди. В тылу огневого рубежа царило в это время обычное деловое беспокойство — солдаты готовились к стрельбе.

На огневой рубеж вызвали очередную смену. Младший сержант Касьяненко встал рядом с руководителем стрельб и пристально следил, как его подчиненные рядовые Циквитария и Сидоров выдвигались с пулеметом на позицию.

Офицер подал команду: «Огонь!»

И сразу же хлестко ударила длинная очередь. Мишень слегка качнулась. «Попал!» — отметил про себя Касьяненко. Пулеметчики продолжали выполнять задачу. Сидоров подал наводчику второй магазин. Тот быстро вставил его, прицелился. Но что такое? Задержка? Так и есть — наводчик беспокойно завозился, передернул рукоятку, отнял магазин. А время уже истекло.

— Встать!

Циквитария вскочил как ужаленный, обернулся к Сидорову, черные глаза гневно сверкнули:

— Цхе! — выдавил он сквозь зубы и почти бегом бросился с огневого рубежа. Следом за ним, склонив голову, пошел Сидоров. На лице солдата — растерянность.

— Что случилось? Почему задержка произошла? — как можно спокойнее спросил Касьяненко.

Циквитария схватил магазин:

— Смотрите, как он снарядил? Перекрутил пружину.

— Произошло заклинение патрона в приемнике магазина. Я недосмотрел, — честно признался Сидоров.

— Как недосмотрел? — вскипятился наводчик. — А для чего же у меня помощник?

Жестом руки остановив Циквитария, командир отделения строго сказал:

— Верно, Сидоров виноват. Но и наводчик не меньше. Вы должны были проверить, как снаряжен магазин.

Циквитария примолк. Взглянув в лицо солдата, Касьяненко понял: теперь он не только Сидоровым, но и собой недоволен. Вот и хорошо. Урок не прошел даром. Младший сержант круто повернулся и пошел проверить, как готовятся к стрельбе другие солдаты. Шел не спеша и улыбался: на глазах меняется Гулико Циквитария. В характере солдата явственно вырисовывалась новая черточка — сдержанность. А давно ли еще стоило только повысить голос, как Циквитария весь вздрогнет, побледнеет…

Да, трудно было командиру отделения первое время с рядовым Циквитария. Горяч характером. Укажешь на ошибку — обидится и на занятия идет без всякой охоты. Командир противопоставил неуравновешенности солдата свою выдержку. Все приказания и замечания Касьяненко делал подчеркнуто спокойно, не снижал командирской требовательности и не делал никаких скидок на «трудный характер» солдата.

Затрудняло учебу Циквитария слабое знание русского языка. Младший сержант сумел увлечь солдата чтением художественной литературы, научил его писать по-русски. Теперь Циквитария мог самостоятельно готовиться к занятиям, изучать уставы и наставления.

И все-таки воин заметно отставал в учебе, занимался без огонька, без задора. Вот тут-то и необходимо было тонкое чутье командира: какую «струнку» души солдата тронуть, чтобы пробудить в ней нужный отзвук?

Как-то командир роты заметил Касьяненко:

— Мне думается, вы слишком опекаете Циквитария. Попробуйте найти такое средство, чтобы солдат сам загорелся желанием быть впереди. Он, кажется, очень гордится своей матерью?