Когда, в какой день и час, эта чужая девочка стала своей, Катя не знала. Не просто своей, а дороже, важнее единственного, любимого Сереженьки, с которым прожили душа в душу 12 лет.

— Просто жалко, — сказала опять Аня. — Вы были такой парой, так хорошо жили…

— И что?! — не выдержала-таки Катя, взорвалась. — Мне надо было вернуть ее в детдом? Из-за того, что он не смог привыкнуть? Не научился жить, согласуясь еще с чьими-то интересами? Не полюбил, не принял? Мне надо было отдать ее обратно? — шипела Катя. Динка с Юлой продолжали свою игру.

— Нет, нет, что ты… — отодвинулась Аня. — Я совсем не это имела в виду… просто вы такая красивая была пара, и мы все его так любили… а теперь…

— А теперь любите Динку! — сурово сказала Катя. — Она моя дочь, она моя, и мне все равно, что вы все об этом думаете!

Катя вскочила и бросилась вон из огорода, из дома, в лес, плакать.

— Мама! — понеслось ей вслед Динкино растерянное.

— Мама сейчас придет, Дина, — сказала тетя Аня.

…“Женька, наверное, тоже детдомовский, — подумала сейчас Динка, глядя на него с носа лодки, — никогда не улыбается”.

Он ей не нравился. Не нравилось, что Женькин взгляд скользит мимо нее, будто она скучное дерево или камень. Мимо всего скользит Женькин взгляд, он не улыбается. А если дядя Саша начинает рассказывать что-нибудь смешное, только кривит рот, будто и хочет улыбнуться, но что-то внутри держит его улыбку, какая-то пружинка. Женьку не любит Юрась.

— Уткнется в свой фотик, и будто нет никого, — ворчал Юрась.

Женька и правда много фотографировал, но тоже как-то без интереса, будто от скуки. Потом долго просматривал фотографии на экранчике цифрового фотоаппарата. Никому не показывал, да никто и не просил. Наверное, они все были неудачными, потому что Женька много стирал. Из-за этого он пропускал самое интересное: как проплыла совсем рядом с лодкой коричневая утка с утятами, как прыгнули с листа кувшинки три зеленых лягушонка, как кружил над ними ястреб и кричал, как заблудившийся жеребенок, как дядя Саша вытащил первого окуня…

— Женька, смотри, какой окунь!

— Угу, — отвечал Женька, отводя скучающий взгляд.

Когда затаскивали лодку, когда ставили палатку, костер разводили, Женька все так же сидел в стороне. Теперь он достал телефон и играл в игры.

— Красота-то какая, а! — потянулся дядя Саша, почесал живот. — Красота?

— Красота! — согласилась Динка.

Они встали у белой скалы, которую дядя Саша называл Аленушкой. У ее подножья текла узкая горная речка Безымянка, несла ледяную воду в озеро.

— Утром на зорьку пойдем… ох и клюет здесь утречком! А потом тройную уху зарядим, да, Женька?

Женька криво улыбнулся.

— Чего он вообще поехал, — проворчал себе под нос Юрась, — сидел бы дома со своим телефоном.

Юрась тихо сказал, но дядя Саша все равно услышал и погрозил ему пальцем. Он вроде бы и не замечал, что Женьке скучно. Шутил с ним, разговаривал. А Динка и Юрась злились.

Когда совсем стемнело, все, кроме Женьки, пошли купаться. Вода была теплая, тихая, кувшинки светились в сумерках розово-желтыми свечками, шумели камыши. Женька сидел у костра и смотрел на них. Наверное, с завистью.

После купания дядя Саша заварил чай и открыл своим старым охотничьим ножом сгущенку. Юла повела носом и уселась рядом с банкой, переступая передними лапами. Но дядя Саша Юле сгущенки не дал, убрал подальше. Тогда Юла ткнулась Динке в ладонь, выпрашивая конфету. Мама разливала чай, будто речку Безымянку в кружках раздавала, и плавали в них лесные травы.

— Хорошо! — крякнул дядя Саша.

Женька пять кубиков сахара бросил в кружку, а потом сделал два глотка, выплеснул остатки в кусты и, не попрощавшись, полез в палатку. Юрась чуть не задохнулся от возмущения, но дядя Саша быстро сказал:

— Да, хорошо! — он погладил Юлу, которая уже разгрызла конфету и теперь лежала у дяди-Сашиных ног, жмурилась на огонь.

— А вот знаете, ведь Юла мне здесь жизнь спасла. Да и не только мне: семь человек ей жизнью обязаны.

— Как так? — спросила мама, а Динка вытянулась в струнку, чтобы дядя Саша видел, как ей интересно.

— Ну, — начал дядя Саша, — это прошлой весной было. Она тогда совсем молодая была… А у меня друг есть, мы давно с ним дружим, еще с института, и вот… а, да, он спелеолог. Знаешь, Динка, кто такой спелеолог? Это человек, который пещеры изучает. Ну, вот и мой друг, кроме всего прочего, еще в детском центре работал, кружок “Юный спелеолог” вел.

И вот он звонит мне как-то и просит, чтобы я его в Лалову пещеру сводил. Это чуть выше по течению, пещера знаменитая в своем роде, там рисунки древнего человека нашли. Ладно, говорю, приезжай, только весна, распутица, места глухие, от Кувшиново придется пешком идти. “Ничего, — говорит, — у меня ребята привычные”. Ну, неважно! Приехали они в Лесногорск, потом на “Газели” мы до Кувшинова доехали и пешком до Лаловой пошли. Ребята такие хорошие, умные, пять человек, лет по 15—16, наверное. Снаряжения у них — тьма! Какие-то веревки, карабины, каски, фонарики… В общем, все всерьез. А всю дорогу дождь лил, как из ведра, вымокли мы капитально. Ну, дошли, костер развели, обсохли немного… А Лалова пещера красива необычайно! У нее сначала первый зал весь с окнами, дыры такие в стенах, будто специально кто прорубил, света много, сухо, хорошо. Там костер и развели. Ребята там даже ночевать решили. Ну, а дальше — как полагается уже в пещерах: темно, холодно, скользко. Я в первый день с ними пошел. Они на разведку ходили, ненадолго, вещи в первом зале оставили. Хотели ненадолго, а вышло… В общем, идем мы по пещере, во весь рост еще идем, темно хоть глаз выколи, фонарики только по стенам рыскают. Стены влажные, под ногами хлюпает, глина, грязь… не знаю, не люблю я эти пещеры.

Вдруг смотрю, друг мой насторожился. Ну, он человек бывалый! Прислушивается, даже на ребят прикрикнул: тихо, мол. Мы все тут замерли и слышим — гул такой идет, будто вода приближается. Смотрю: друг мой побелел весь и одними губами шепчет: обвал. Мы назад рванули. Только поздно. Завалило пещеру.

Динка даже вскрикнула, так живо ей представилось все, что дядя Саша рассказывал. И хотя она знала, что все хорошо будет, все-таки к маме прижалась.

— Это мы потом уже узнали, что дожди размыли верхний слой земли, ну и вроде как сель сошел, да еще в самой пещере обвал небольшой случился. Чудом мы под ним не оказались. Но зато замурованы. Я вам даже описать не могу, как это страшно — вот так в пещере оказаться. Еды с собой — никакой, воды — во фляжках только маленьких, фонарики тоже долго не протянут. И искать нас неделю никто не будет, на неделю ушли в поход. В общем, молитесь за нас. Друг мой сказал, что такая пещера должна еще один выход иметь. Решили искать. Только тоже ведь детей одних не отпустишь, я со снаряжением работать не умею. Ну, что могли, ближайшие ответвления разведали — ничего. Зато подземное озеро нашли. Хоть смерть от жажды нам не грозила теперь. Решили экономить свет. Сидели в темноте, друг к другу прижавшись. В слова играли, стихи читали… У одной девочки истерика случилась, еле успокоили. Ужас, конечно. Даже в туалет далеко не отойдешь — страшно потеряться. Не знаю, сколько времени прошло, решили мы завал откапывать. Копали, копали по очереди, через силу. Только бесполезно. Наглухо засыпало. В общем, мы пять дней там сидели. В темноте и холоде. Из еды у нас был только пакетик орехов, это Вовка Григорьев, славный такой малый, с собой прихватил. Ослабели, конечно. И уже не страшно ничего. Лишь бы кончилось все поскорее. От бездействия такого в какой-то обморок все время проваливаешься… И вот однажды в полусне я вдруг чувствую, что кто-то мне руку лижет. Я руками туда-сюда… Юла! А она хвостом машет, аж ветер поднимает. Ну, думаю, все, галлюцинации начались. Но заставил себя сесть, на руки ее взял. Нет, не галлюцинация. А она меня дергает, тянет куда-то. Я друга растолкал, ребят, мы за ней пошли, она нас и вывела. Ползком, правда, пришлось, в грязи и глине, но это, я вам скажу, все равно...