Он зашелся в кашле, впервые так повышая голос, точно выплеснулась вся его обида. И Сумеречный молчал, хотя сердце его и правда разрывалось, каждую секунду, каждый миг. Лишь на бледном лице невольно застыла маска скорби, а что крылось под ней — он и сам не ведал, может, свет милосердия, может, тьма холодного цинизма, может, сумрак печати вечного бездействия.

Жалости к Нармо не проявилось, хотя в тот миг он все-таки невольно обвинял Стража в своей неправильной изломанной судьбе. Наверное, обвинял… А потом Нармо вдруг хрипло рассмеялся, небрежно отбрасывая со лба непослушные сальные пряди цвета воронова крыла:

— П-х-х-х! А ты повелся! Да-да, повелся на мое небольшое представление. Какая драма! Неплохо, не правда ли?

— Переигрываешь. — Сумеречный раздраженно сжал кулаки, пальцы невольно потянулись за спину к ножнам и рукояти меча. Так происходило всегда, когда его кто-то сильно злил. Но Эльф сцепил руки в смиренный замок. Меч и покаяние — свет и тьма.

— Зависит от жанра. Я избрал своим гротеск, — продолжал свое шоу Нармо, опасно приближаясь к Сумеречному, чтобы прошипеть: — Мы оба! Оба… рассказчики этой истории, — но он заходился в смехе. — Только я на роли злодея в этот раз. Кто знает, может, в следующий повезет. Пока мой главный бенефис — это убийство Раджеда. Такова уж роль, я сам написал сценарий.

— И как же ты намерен это осуществить, если я против? — все-таки выхватил меч Сумеречный, ощутив, как тьма отступила, забилась в дальний угол сознания. Еще не время, хотя для нее никогда не выдавалось верной минуты.

— Придумаю. Например… — Нармо повел рукой, ухмыляясь: — Доведу тебя до состояния тьмы. Ты ведь непредсказуем и беспомощен. Можешь разнести по ошибке полмира, а потом сокрушать себя, доводя… до психушки и бессилия.

Нармо ведал о нем то, что Сумеречный старательно скрывал. Но такие страшные случаи и впрямь происходили в разные периоды странствий. После сильных потрясений, неудач и утрат он порой впадал в состояние неконтролируемой тьмы. И тогда убивал, но тоже не кого попало, а только обреченных, тех, чьи жизни обрывались в течение суток. Так распорядилось мироздание, вернее, те, кто одарил силой-проклятьем. Они словно установили предохранитель на свой безумный механизм. И когда сбивались алгоритмы и лопались рамки дозволенного, Сумеречный вымещал свою тьму на всех и по-разному, но светлая сторона в ужасе сокрушала себя, когда лицезрела кровавые последствия.

И от того он сходил с ума окончательно, забивался в самые дальние и темные уголки, ограждая от себя людей, прятался то в пещерах, то — бывало и такое — в палатах безвестных психиатрических клиник. Впрочем, никакой врач не нашел бы лекарств от его недуга, от его разлада с самим собой. Только Раджеду иногда удавалось гасить в начале эти ужасные припадки. Но Сумеречный не всегда был желанным гостем янтарной башни, как и теперь.

«Яшма! Ее магии нет, но талисман гнева все еще действует через Нармо!» — догадался внезапно Эльф, ужаснувшись, как легко и вероломно льор кровавой яшмы намерен осуществить свой черный замысел. Что если та пелена незнания, которая нависала над грядущим, являлась покровом кромешной тьмы, под действием которой страж себя почти не осознавал?

— Для мусорного короля ты слишком хорошо осведомлен, — мрачно бросил он.

— Приходится, — как будто скромно отозвался Нармо, с деланной беззаботностью продолжая: — Наблюдаю через зеркало, подслушиваю все, что творится в мире людей. Кстати, твоя девушка тоже попала в мой объектив. Эленор… Так вроде ее? Пожалуй, оставлю ее себе, когда захвачу Землю, — жабья самодовольная ухмылка растянулась на губах. — А то твое проклятье все равно не позволяет… даже дотронуться вам друг до друга! Уникальный случай, не правда ли?

Сумеречный задохнулся от ярости, уже не испытывая и толики сочувствия к врагу. Разведенный костер задул ветер, по стенам прошел иней, смертельный хлад тьмы. Нармо едва успел чиркнуть своей слабой магией, а Эльф уже сдавил мощную шею чародея, ощущая, как напряглись сильные мышцы под стальной хваткой. И у льора хватало мужества и коварства отвратительно ухмыляться.

— Не смей говорить об Эленор! — рокотал голос Сумеречного. — Если я убью тебя прямо сейчас, то ты… ты!

— А как же пресловутый баланс? Порушить все ради очередной юбки? — просипел Нармо. Эльф отпустил его, вернее, отшвырнул, ударив о настенный ковер, из-за которого разбежался рой потревоженных тараканов.

— Нет. Поэтому ты еще жив, — глядя, как на падаль, отрезал Эльф. Но Нармо либо совсем потерял рассудок, либо слишком хорошо все просчитал, когда продолжал насмехаться:

— Ты кое-что не знаешь. Я вижу. О да! Момент недалекого будущего скрыт для тебя пеленой. Или, может, там развилка, варианты? И ты боишься. Страж слишком привык все контролировать. Что же там? Кто строит козни всезнающему?

— А ты не трус, Нармо, так-то со мной разговаривать, — вскинул брови Эльф.

— Что поделать, со-рассказчик, страх есть только у тех, кто чем-то дорожит, — Нармо встал в полный рост, потирая шею, теперь он глядел куда-то вдаль, точно через незримые книги и миллионы строчек в далекие миры. — Кому есть что терять. Кто что-то чувствует. Вы все уязвимы. Ты, Раджед, Илэни… А я — нет.

— Нармо, это твое представление — вовсе не представление.

— Я знаю, — негромко отозвался он, однако вновь растянул бледные губы в ухмылке, разводя руками. — Но что поделать? Я сам написал сценарий. Следующая глава — это подчинение новых камней. Дальше атака на портал. После — решат перо и чернила. Вернее, мечи и магия. Мир — это полотно, пергамент. Мы сами пишем наши истории. А кто-то наблюдает, зритель, читатель всей этой канители. Эй, вы, кто читает, кто осуждает, что вы сами-то написали?

— Вряд ли столько же темных дел, сколько ты, — отозвался Сумеречный, не желая более продолжать этот ненормальный диалог. Он покинул башню, уже в твердой уверенности, что его участие в этой истории только начиналось, а появление и побег Софии — очередной виток в жизни Эйлиса. Как известно, все возвращается. Но всему свое время.

***

Эльф еще два дня бродил по дорогам Эйлиса, хотя никто не ведал, что это бывшие просторные тракты, потому что они заросли сначала травой, а потом окаменели. Страннику не встречались ни великаны, ни орлы. Только изредка под подошвой тяжелого сапога с загнутым окованным носком хрустели рассыпающиеся пылью цветы, что превратились в холодный гранит. Снег лишь в отдельных местах поземкой укрывал растрескавшуюся почву, что едва ли напоминала землю.

«Этот крематорий душ… — рассматривал бесконечный картины Сумеречный. — Эйлис, Эйлис, кто же разбудит тебя?»

Раньше все представлялось предельно ясно, и страж почти смирился с ролью наблюдателя, безмолвного, почти неуловимого. Но черная пелена неведения отныне давала немало преимуществ и долгожданную свободу. Сумеречный осмыслял это, пока пешком добирался до башни Раджеда. В лицо, совсем как старые времена, ударял привычный ветер, сбивал капюшон и превращал свисавшие до плеч каштановые волосы в сосульки. Но холод, пронизывающий тело, отрезвлял и отвращал от преступных мыслей о безысходности и тьме.

Если уж Нармо намеревался так или иначе довести Сумеречного до состояния бессилия, то оставалось лишь одно — не поддаваться ни на какие провокации. Истрепанные нервы последнее время слишком часто давали непростительный сбой, и мрак прорывался через створки сознания, точно петли верных ворот срывал ураган.

Да еще тяжелым камнем на сердце жгла ссора с Раджедом. Раньше удавалось поделиться с ним своей болью, выслушать и его. Раньше Эльф свято верил, что у него и правда есть друг. Но после случая с Софьей убежденность растаяла. С одной стороны, Сумеречный ни в чем не винил себя, ведь он поступил по совести, да и девушку защитил. Но с другой — Раджед бессчетное число раз проклинал его, в каждом уголке Вселенной острым ударом плети доносились его возгласы.

«Прости меня, но так нужно. Но… Прости. Это для твоего же блага», — вздыхал Сумеречный, пока где-то далеко в янтарной башне сыпались лепнины и рвались когтями гобелены. Ярость чародея не ведала границ, он метался, точно зверь в клетке. Пару раз он пытался напасть на владения Нармо, но мощная защитная магия не пропускала его, отчего он погружался в еще большее недовольство. И в последнее время во всех бедах обвинял Сумеречного.