Побитый пес — лучшее определение того, как чувствовал себя Эльф, притом незаслуженно побитый. Он отчаянно старался в своей светлой форме быть для всех хорошим, но в итоге все его обвиняли, все находили повод напомнить, что безмерно сильная магия способна принести куда больше пользы. Да вообще в ход шли самые неприятные аргументы, которые пронзали сердце пиками. И в нем пробуждалась тьма. Ошибка мироздания, тот, кого не должно было существовать, он приходил странной нелепостью в любой ситуации, словно бестактный гость, который на похоронах пошутил о смерти. Казалось, он запоздало прибывает туда, где требовалось его вмешательство, и неуместно влезает, когда никто не просит. Но лишь он видел, что скрывается за тончайшим узором судеб. Впрочем, все это не имело ничего общего с человечностью.

И раз ему представился шанс на свободные действия, он безнадежно отправился в башню к Раджеду. Стоило лишь пройти через стену и очутиться в тронном зале, где на стенах все еще сохранялись следы от когтей, как и на подлокотниках трона. Янтарный льор нашелся там же. Точно безумный, он стоял напротив зеркала, проводя по нему чуть подрагивавшими пальцами. Но не страх или печаль являлись причиной озноба, а бесконечный сжигающий гнев.

— Сломал… фамильное сокровище… какой-то выскочка… София… — бормотал в полубредовом состоянии чародей, что вызывало серьезные опасения за целостность его рассудка. Впрочем, очередной золотой камзол его выглядел по-прежнему шикарно, рассыпчатые волосы безукоризненно отливали оттенком спелой пшеницы, даже ногти блистали чистотой. Разве только морщин возле глаз и губ словно прибавилось за короткое время. Да в башне не до конца зажили следы недавней вспышки ярости тигра в клетке.

— Здравствуй. Друг, — стараясь сохранять твердость голоса начал примирительным тоном Сумеречный, сцепляя руки, но не закрываясь ими.

— Ты мне не друг, здоровья тебе не пожелаю, — обернулся Раджед, в его горящих глазах отпечаталась нескрываемая ненависть. Сумеречный отступил на шаг, чувствуя, как камень на сердце делается тяжелее. Одно дело где-то в других мирах слушать в общем гомоне отголоски чьей-то неприязни, и совсем иное — предстать друг напротив друга. Алчные дети Эйлиса — чародеи в башнях — не желали слушать ни слов примирения, ни предупреждений, ни иных советов.

Сумеречный тонул в растерянности и неуверенно подбирал слова для невозможного в сложившейся ситуации разговора. Веселые шутки не спасли бы, легкие подколки тем более. В который раз страж убеждался, как бесполезны все его знания и сила, ведь они за две тысячи лет так и не научили находить верных слов поддержки и объяснения.

— А я вот пришел… на скрипке сыграть, — нарочно беззаботным тоном ответил Сумеречный, вжимая голову в плечи. Нет тяжелее встречи, когда один все еще верит в их почти братские чувства, а другой уже навесил ярлык врага.

— Только не надо в моей башне, — повелительным тоном прошипел Раджед. Все в нем буквально клокотало от рвавшихся наружу противоречивых чувств. Прошло достаточно времени, чтобы понять: Софья не вернется, а собственная магия не в силах починить разбитое зеркало. И ни в ком не удавалось найти поддержки, чтобы хоть как-то выплеснуть эту бурю, эту великую боль, этот уязвленный эгоизм.

— Я-то думал, мы дуэтом сыграем Моцарта. Я — на скрипке, ты — на альте, как обычно, — успокаивающе говорил Сумеречный, но нервно запинался, потому что и сам прекрасно понимал, что представление идет ужасно. Да, он вмешался в самый неподходящий момент, когда Раджед предполагал вкусить сладкий мед победы, да, не так ожидал льор защитить Софью, не столь бескорыстной ценой.

— Да что ты говоришь? Прямо так и думал? — чародей дрожал от гнева, порывисто негромко отрезав: — Будь ты проклят! Будь ты еще сотню раз проклят своим даром! Ты разрушил все, что я так упрямо выстраивал.

Слова пронзали вернее меча. Сумеречный сжал кулаки, напористо приближаясь, поддерживаемый сознанием своей правоты:

— А что я разрушил? Не позволил тебе заполучить очередную куколку? Разрешил остаться ей личностью? Сберег тебя от очередной душевной пустоты? Ты не янтарь, а полая порода, раз не понимаешь этого.

Прорывалась сущность стража, это всепоглощающее желание всех поучать, всем советовать. А ведь сам-то совершенно запутался, особенно, когда стоял напротив потерянного от ярости Раджеда.

— София не со мной! Вот что я понимаю! И ты заблокировал портал! — восклицал, как в экстазе, льор. Он почти выл, точно раненый зверь.

— Для твоего же блага! — убеждал отчаянно Эльф, ведь он пообещал и Соне защитить ее. Но сколько же боли отразилось в золотистых глазах чародея, будто вся вселенная опрокинула в них юдоль скорбей. Казалось, если бы прямо в тот миг доставить мановением чуда Софью, то всем бедам вмиг настал конец. Если бы Сумеречный обладал только силой, то так бы он и поступил, но знание твердило ему и твердило: «еще не время». И он терпел словесные побои.

— Хочешь объяснить это опять высшей целью? Ты лишил меня моей добычи! — прорычал Раджед, точно слова ему подсказывали львы с массивных кованых замков и чеканки дверей.

— Вот как ты ее называешь, да? — возмутился Эльф. — Вот за это и лишил! Она этого не заслужила, а сам ты бродишь в тумане своего гнева.

Раджед отвернулся, зажмурившись, прерывисто дыша, точно в порыве рыданий, но глаза оставались сухими и ясными.

— Гнева… Гнев не на нее. Нет, она… она и правда не заслужила. Добыча… что я говорю… — голос его стал спокойным, тоскующим, но вновь окрасился тонами ярости: — Гнев на тебя! Может, она бы вернулась! Сама!

— Кому суждено вернуться, тот вернется. А кто похищен, того тянет домой, — выпрямился Сумеречный, радуясь, что его все-таки слушают.

— Опять загадки? Где же истина в этом лабиринте сплетенной лжи? Она вернется? Эльф! Проклятый предатель, Эльф!

— Не знаю! Я уже ничего не знаю в вашем мире! Знаю, как было неправильно, то исправил по мере сил. Остальное — за вами, — отозвался Сумеречный издерганно. Он прибыл поговорить, но вновь от него требовали однозначных ответов, точно от гадалки с той лишь разницей, что его прогнозы сбывались с катастрофической точностью.

Они замолчали, точно все слова мира иссякли, источник звуков задавил колоссальный валун безмолвия, иссякли ключи недомолвок и робкие дождевые капли понимания. Наставала великая засуха молчания, от которой почва душ покрывалась трещинами, точно просторы Эйлиса.

— Эй… Радж… — неуверенно пошевелились спекшиеся губы Эльфа, который стоял с понурой головой.

— Я тебе не «Радж», — резко оборвал льор, поправляя жабо, хотя оно и без того слишком безупречно держалось на длинной шее. В присутствии этого блестящего аристократа Эльф как нигде осознавал, какой же неопрятный бродяга, пусть и в кольчуге, пусть и с мечом.

— Ну что ж… — вздохнул он, твердо отзываясь: — Раджед! Похоже, в ближайшее время не сыграть нам дуэтом.

— Похоже, — с обиженным снобизмом подтвердил льор, небрежно махнув рукой. — Пиликай один на своей скрипке. Мне нужно время, чтобы успокоиться. Может, позднее поговорим. Через пару-тройку лет.

Что-то предельно холодное поселилось в гортани полынным привкусом, провалилось в видимость желудка, отравило льдом сердце. Из-за этого руки и ноги пронизал озноб, не тьмы, а беспомощности, от которой сводило зубы. На благо глобальным целям Эльф сделал так, что в его разговорах с другом уже ничего не было бы по-старому. Он предал так или иначе.

— Договорились, — будто официальным тоном проговорил Сумеречный.

— Да что мне твои договоры, что тебе они! — оскалился Раджед, беспощадно заключив: — Ты просто не человек. И никогда им уже не будешь.

***

Сумеречный Эльф покинул башню, Раджед же очень надеялся, что навсегда. Неприязнь к этому проклятому созданию возрастала буквально от каждой его высокопарной фразы, от каждого жеста. Он вечно твердил об их дружбе, вроде бы всегда помогал, но вот доказал, что верить в Эйлисе — да и во всей Вселенной — нельзя абсолютно никому.

Раджед бродил по своей башне, мучился от зимних сквозняков, которые то и дело проникали изворотливыми ворами, несмотря на магический щит. Впрочем, стоило лишь представить светлый лик Софии, ее тонкое изящное тело, облаченное в синее платье, как неминуемо бросало в жар. А образ преследовал, точно навязчивое видение.