– Понимаю,- перебил Зотов.- Это я понимаю. Не каждый может…

– Не совсем так,- возразил Губарев.-У нас каждый может. В том и сила наша. Ведь у гитлеровцев тоже имеются храбрецы. Но у них это исключительное явление, а у нас…- у нас как в песне поется: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».

– Это так,- согласился командир полка.- Если не каждый, то почти каждый советский человек в известных условиях может стать героем. А сейчас нам нужны три уже проявивших себя героя, три смелых и опытных снайпера. В засаду мы пошлем, конечно, Волжина и Пересветова… а кто же будет третьим? Кто у тебя, капитан, есть еще?

Командир батальона некоторое время молчал. Он думал: не безрассудно ли на такое рискованное дело отдавать сразу всех самых

лучших снайперов? А вдруг ни один из них не вернется?

– Самарин есть у него,- подсказал Губарев.- Отличный снайпер. Ленинградец.

– Правильно! – обрадовался полковник Зотов. – Самарин подстать Волжину и Пересветову. Давай Самарина, Степан Мироныч, не скупись. Делать, так делать! Разведчиков я дам своих. Силантьева пошлем и еще кого-нибудь.

– Так! – сказал капитан Ивлев, отогнавший уже опасливые мысли.- Делать, так делать!

– Отлично,- заключил командир полка.- Давайте обсудим еще раз детали операции. Необходимо предусмотреть все хода противника…

В тот же день был создан «особый отряд», как в шутку назвал полковник Зотов группу из пяти человек, под командой Волжина. Задание пришлось по душе Волжину. Он говорил Пересветову:

– Помнишь, мы с тобой просили комбата разрешить нам вылазку в тыл противника? Тогда он наотрез отказал!

– Как же! Помню! Даже во сне видеть эту вылазку запретил! – усмехнулся Пересветов.

– А теперь, брат, не во сне, а наяву дело будет. Что же изменилось? Капитан Ивлев переменился, что ли?

– Нет, Вася, я думаю, это мы переменились. Стали опытнее, и за нас бояться уже не приходится.

– Точно! Теперь комбат уверен, что мы нигде не пропадем. За себя постоять сумеем и боевое задание не провалим. Хорошая выдумка, Ваня!

– Задумано неплохо,- согласился Пересветов.- Только не говори «гоп» раньше времени. Надо сначала прыгнуть.

– Капитана Ивлева цитируешь? Прыгнем, Ваня! Если физкультурник правильный разбег взял, как же ему не прыгнуть? Прыгнет обязательно. А в изречении насчет «гоп» есть, мне кажется, доля суеверия. Вроде приметы получается. А в приметы я не верю. Пускай мне десять кошек дорогу перебегут, ничего плохого не случится. Именно потому, что я не верю в приметы. А с человеком суеверным, пожалуй, и случится, потому что он потеряет уверенность в себе, духом падет. А коль ты духом упал, тебя и кошка съест!

– В приметы я тоже не верю,- сказал Пе- ресветов.- Я только против хвастовства. Задумано хорошо – сделать надо отлично. Целей там должно быть до черта! Там можно показать гитлеровцам, что значит иметь дело с советскими снайперами!

– Не говори «гоп», не прыгнувши,- голосом Пересветова сказал Волжин, и оба расхохотались.

Находившийся в землянке старый солдат тоже невольно улыбнулся, думая: «Что за молодежь нынче пошла! На страшное дело идут, а хохочут! Раньше того не было. Раньше с молитвой шли. А теперь – со смехом. Отчаянные ребята!»

Свой разговор снайперы вели, лежа на нарах, в землянке. Всем участникам вылазки приказано было после обеда отдыхать, выспаться «про запас». Пересветов охотно выполнил это приказание – очень скоро заснул и спал до вечера. А Волжину не спалось. Он встал и взялся за свою планшетку, ,в которой находилась схема расположения противника в районе их действий и начерченный разведчиками план немецких окопов в лесной посадке. Волжин залюбовался схемой. На ней были обозначены: несколько КП, огневые позиции минометов, целая улица землянок! Все это скоро будет перед ними – на близком расстоянии. Поскорей бы попасть туда!..

Терпеливейшего из воинов – снайпера мучило нетерпение. Нескончаемо тянулся летний день, стрелки на его часах как будто остановились вовсе. Снайпер даже несколько раз подносил их к уху: не остановились ли в самом деле? Часы тикали, но словно бы медленнее, чем обычно. Об опасности предстоящего дела Волжин не думал, хотя хорошо представлял ее себе.

Кончился долгий день, прошел и вечен. Ночь была облачная, темная, как по заказу. Снайперов провожал в засаду сам командир полка. Он сказал им коротко:

– Помните, ребята: где бы вы ни были, вы не одни. Мы с вами. Я вас в обиду не дам… Ну… действуйте! Ни пуха, ни пера!

И вот снайперы Волжин, Перееветов, Самарин и разведчики Силантьев и Перепелица незадолго до полуночи очутились перед самой немецкой траншеей.

Пять человек в маскхалатах неслышно подползли к невидимой в ночной мгле немецкой проволоке и уверенно, один за другим нырнули

под нее. Этот проход прошлой ночью был проделан саперами, Побывавший здесь с ними Перепелица сейча-с вел всех. Ему досталось ответственное дело: перед проволокой было минное поле, и на проволоке тоже были навешены противопехотные мины. Стоит одному попасть на мину – и никто не уйдет отсюда: место

взрыва осветят ракетами, всех обнаружат и расстреляют из пулеметов и автоматов. Но этого не должно было случиться: Перепелица очень хорошо знал безопасный, разминированный путь.

А гитлеровцы и не подозревали, что в их минном поле расчищен проход и в заграждениях проделан лаз. За несколькими рядами колючей проволоки и множеством мин они чувствовали себя спокойно.

Труднее всего было перебраться через стрелковую траншею, где, конечно, были немецкие солдаты. Тут уж саперы ничем не могли помочь снайперам и разведчикам. Но сержант Силантьев не считал это дело трудным – было бы только темно. А ночь была темная-темная. Только в такую ночь и можно было предпринять дерзкую вылазку в стан противника.

Силантьев хорошо знал, где находятся ночью немецкие часовые и как они себя ведут; никто лучше его не умел бесшумно снять вражеский пост.

Но сейчас снимать часового в стрелковой траншее не следовало – его исчезновение вызвало бы тревогу у врагов.

Все пятеро залегли под самым бруствером. Через несколько минут они ясно услышали позевывание, сопенье и кряхтенье, потом вправо от них что-то слабо забелело над бруствером. Так белеет во тьме лицо человека, то расплываясь в ней, то вырисовываясь чуть яснее. Очевидно, гитлеровец тщетно пытался разглядеть что-нибудь впереди. Снайперы и разведчики отползли в сторону метров на тридцать, осторожно перелезли через бруствер, спустились в траншею и стали пробираться к ближайшему ходу сообщения. Наткнулись на нескольких опавших немцев. Волжин задел за чьи-то длинные ноги.

Снизу послышалось сонное ворчанье:

– Осторожней, скотина! Кого это впотьмах черт носит?

Но произнесший эти слова немец сейчас же снова захрапел. Гитлеровцы спали крепко и спокойно – под охраной недремлющих часовых, за колючей проволокой, рогатками и минными полями.

Вот, наконец, и ход сообщения – узкий земляной коридор, облицованный жердями. В эту ночную пору он безлюден, по нему можно безопасно проникнуть в глубь расположения противника.

Разведчики двигались быстро, но бесшумно: они умели ходить по-кошачьи. Снайперы старались подражать им, не ступая на пятки и легко ставя ноги. Силантьев шел впереди, осторожно прислушиваясь. Вдруг он остановился и предупредил тихонько:

– Идут навстречу. Приготовиться!

Гитлеровцы были еще далеко: в тихую ночь осторожные шаги можно услышать за сотни метров. А гитлеровцам не было нужды ходить на носках: они были «у себя дома» и топали, как лошади, по дощатому настилу траншеи.

Шаги быстро приближались. Силантьев определил, что идут двое, повидимому, солдат и офицер. У разведчика были выработаны свои приемы и для встречи одного и для встречи двух и более врагов.

В траншее было темно. Ходить с фонариками здесь было запрещено: немцы боялись

обнаружить направление траншеи и навлечь на себя огонь советской артиллерии. Гитлеровцы брели ощупью, вдоль стенки, и офицер то и дело поминал черта. Слово "черт"он произносил с каким-то злобным придыханием.