Коваль зашуршал страницами в тетради.

— Три сотни и три десятка порций выдали на обед в субботу, ровно три сотни порций — на завтрак вчера и две сотни пять десятков порций — сегодня на обед.

— Пятые и шестые классы как самые слабые голодают третий день, — сказал Лис. — Если порций дальше будут давать все меньше, еда достанется только десятым и одиннадцатым классам. Остальные ослабеют и пробудятся от иллюзий.

Дайме молчали, только живот Рябова забурчал громче.

— Крысы в подвале, — сказал Глеб.

— Нету крыс, только сегодня проверял подвал, — вздохнул Ждан, — зато полно Черных Змеев, они крыс и выловили.

— Зачем? — спросил Глеб. — Эти гады точно не голодают.

— Усами Ахметов-сан пресытился своими наложницами, — засмеялся Казаков, — бородатая дубина возжелал мохнатых оргий.

— Говорят, Ахметову-сан нравится заставлять своих наложниц лакать сырую крысиную кровь, — поморщился Смирнов.

— Девятый этаж, — сказал Лис, — правое крыло, четвертая комната.

— В этой комнате живет Видждан-сан, — встрепенулся Смирнов. Самурай с небесными глазами облизал губы. Вот и награда за все те разы, что Адам стоял на коленях с закрытыми глазами и часто-часто двигал языком. Лизал что-то твердое и соленое. Бе-е.

— Не только, — сказал Лис. — Помимо черномазой наложницы в комнату каждый вечер приходят два красоткинских самурая. На всю ночь.

— Зачем двое? Что они стерегут кроме наложницы? — спросил Глеб.

— Рыбу в жестяных банках, — сказал Казаков, — коробки «Сердечного», пакеты с сыпучим печеньем. В мусоре, который чистоплюи тайком выбрасывают ночью в бак за школой, полно крошек. Зажрались, крысы!

— У раздатчиков в столовой тоже есть тыкалки, — сказал Лис. — За рыбу с печеньем Красоткин мог дать им потыкаться в Апостолову-сан. Или в черномазую наложницу.

— Видждан-сан, — вздохнул Смирнов.

Взгляд новичка снова стал острым.

— Разбудишь красоткинских ради сыпучего печенья? — спросил Сингенин.

— Кто я такой, чтобы решать судьбу клана? — улыбнулся Лис. — Я — простой сэме, ваш смиренный слуга. Уважаемые дайме, только вы распоряжаетесь кланом Охотникова, ведете нас к победам и похвалам учителей. И сейчас вы решите, как мы достанем еду. Нападем на комнату черномазой или нет?

Дайме молчали.

— А как вам идея обменять в столовой Амурову-сан на еду? — вдруг сказал Рябов. Дайме мрачно посмотрели на круглолицего самурая.

— Тогда клан Красоткина первым нападет на Сингенина-сан завтра, — сказал Глеб, — и нам все равно придется драться с чистоплюями. Дабы отомстить.

За мой труп, понял Андрей. Он смотрел на острые крюки в словах иероглифа «подчиняться, покоряться, признавать».

— Сегодня же нападем на комнату черномазой, — сказал Глеб, и никто не возразил. Один Смирнов прошептал: «Видждан-сан».

— Выступаем через урочник, — сказал Глеб, и Андрей возразил:

— Нет.

Дайме повернулись к новичку. Андрей указал на стакан сока на полу.

— Ты отказываешься помогать клану? — крикнул Глеб.

Андрей закатил глаза.

— «Тот, кто пьяным бросается в бой, — прочитал он на память, — не только безрассуден, но и труслив».

— Это из какой-то легенды? — спросил Казаков Лиса, но узколицый не ответил.

— Это постулат бусидо! — крикнул Андрей. Коваль вынул листок с памяткой бусидо, вставленный между страницами тетради. Близорукие глаза, щурясь, пробежались по строкам.

— В бусидо этого нет, — сказал дайме.

— Это ведь памятка, — возразил Андрей, — два десятка постулатов — не все бусидо!

Дайме молча переглядывались. Казаков с усмешкой показал на лабиринт из мелких черточек — иероглиф «безумие, сумасшествие, помешательство».

— Андрей, это все бусидо, — сказал Лис, — больше ничего нет.

— Как же так? — Андрей опустил голову, прямая спина вдруг сгорбилась.

В Кодзилькинской школе короткая памятка заменила целый кодекс самурая, весь свод правил поведения воина. Ничего о самоконтроле, о дисциплине духа, только безрассудство, обожание учителей и презрение к смерти. Ничего о «круге тю», «круге ко», «круге гири», «круге дзин», «круге человеческих чувств». Ничего о достойной цели.

Дух Андрея постоянно балансировал между самодисциплиной и безрассудством, сосредоточенный разум стал весами с одинаково тяжелыми чашами — голодом волка и наставлениями Сугиямы-сенсей. У местных учеников забрали чаши самоконтроля, им отрубили, как пальцы Лису, способность управлять телом, эмоциями, жизнью. Рассеянный разум любого ученика здесь — это не весы, это одна трясущаяся на коромысле чаша безумия, это неостановимый маятник, это безудержные качели, которые пустили в дикий самоубийственный пляс. Местные ученики — это кривое отражение самурая. Они — несправедливость, которую следует исправить.

Андрей выпрямился и оглядел круг дайме. Сборище жалких, неконтролирующих себя мальчишек.

— Через два урочника, — сказал Андрей, — как только выветрю брагу, тогда и выступим.

— Хорошо, — согласился Лис, не дожидаясь ответов формальных распорядителей клана, — через два урочника сбор на седьмом этаже в левом крыле.

Конечно же, там. В крыле истинного главы клана Охотникова — Бесхвостого Лиса.