Однажды поздней громовой ночью яростные раскаты за окном испугали Лиса, и он бросился из постели в комнату матери. Включив свет, Лис увидел, как нагая мать скрутилась вокруг нагого брата Павла. На кровати, на которой раньше она спала с отцом, мать терлась волосатой щелью об тыкалу брата, а Павел жадно мял ее большие белые груди, насасывая один из темных торчавших сосков. И оба стонали.

Мать увидела Лиса и с криком оттолкнула Павла. Ее здоровые груди тряслись. Брат вскочил, голый, разъяренный, слезы брызнули из его глаз.

— Ты ничего не видел! — вскричал брат. Лис посмотрел на вдруг обвисшую мокрую тыкалу Павла, и тут же удар в ухо повалил его на пол. Павел взобрался на Лиса и стал колотить его костяшками по лицу.

— Ничего не было! И ты ничего не видел! — слышал Лис сквозь звон в ушах. — Ничего!

Удары резко оборвались. Над лицом Лиса встала мать, узкая розовая щель с влажными от сока брата волосатыми губами нависла над ним. Белая капля упала с черного кудрявого завитка Лису на разбитый нос.

Мать ударила Павла и прошипела:

— Убирайся.

Мать снова ударила брата, и он выскочил из комнаты. Через пару минут, то есть через пару столовок наружная дверь громко хлопнула. Один стук, а затем только — плачь голой матери и тишина. Старший брат покинул Лиса и никогда не вернулся.

В единственный раз, когда мать Лиса не захотела просто наблюдать, братья расстались. Эта большегрудая ведьма разлучила Лиса с его ненавистным идеалом.

Пропасть времени между братьями ширилась. Невыносимая разлука тянулась годами. До тех пор пока Лис не встретил красноволосого Стаса.

Наконец малышка перелезла через все колючки и сорвалась с забора. Израненная, в крови, девочка плакала и силилась подняться.

Глеб схватил ее за шиворот и вздернул с земли на ноги.

— Благодар… — начала говорить малышка, но «светлейший» зажал ей рот ладонью и крепко прижал к себе. Девочка забилась в его руках, тут же кулак «блистательного отличника» ударил ее в живот, и она сникла.

— Увидимся завтра на уроках, — бросил Глеб Лису и уткнулся лицом в растрепанные белые кудри девочки. Круглые глаза малышки смотрели на Лиса.

— Подожди, — сказал Лис.

Истинный глава клана Охотникова подошел к намертво слипшейся парочке. Трехпалая рука коснулась оби малышки, пошарила вдоль ее левого бедра.

— Вот он, — Лис отнял у малышки танто в ножнах и улыбнулся. — Все же завтра поищи для меня нового мальчика. — Он помедлил. — Только не рыжего, а чернявого.

— Может, еще с синими глазами и вечно раскрытым ртом? — спросил Глеб.

— А что не так? — сказал Лис. — Да, с драными синими глазами.

Разоблаченный светлейший жадно вдохнул запах с загривка малышки.

— Драными? — переспросил Глеб, ухмыляясь. — А ты стал говорить как Сингенин-сан.

— Желаю приятной ночи страсти, — попрощался Лис.

Лютин и его добыча скрылись в высокой траве и ночной тьме. Подвальная комната с задушенным трупом на стуле ждала их. Малышка точно обрадуется, когда увидит на стенах темные пятна с распятыми руками и ногами — совсем как у ее Распятого Боженьки.

Ножны не снимались с танто. Чехол намертво прилепили к клинку. Лис подергал его вверх-вниз, размахнулся и выкинул бесполезную игрушку обратно за забор. И двинулся к притихшей роще.

Ученик школы Катаны живет ради достойной смерти. Ибо жизней сраная куча, а смерть одна.

Хотя не только ради смерти. Непокорный, властный, суровый Стас стал для Лиса старшим братом. Новым смыслом жизни. Хоть и лишил его двух пальцев.

Но Андрей отобрал родного человека у Лиса — да-да, у Лиса, а не у зеленоглазой ведьмы. Ибо дух Павла переродился Стасом, как и дух ведьмы-матери Лиса облачился в плоть недотычки Амуровой, чтобы снова разлучить братьев. Старая ведьма ради нежного юного облика ухлопала огромные дойки. И наверняка сузила раздолбанную родами щель между ног. Все ради того, чтобы снова поссорить братьев. Неугомонная тварь.

Сучья хрустели под ногами Лиса. Впереди тихий голос шептал:

— Пятьдесят сотен один листок, пятьдесят сотен два листка…

Приняв горлом меч Андрея, брат чуть снова не оставил Лиса с ведьмой. Как в первый раз, когда мать ударила и выгнала Павла. Но не случилось, сегодня во время вылазки Лис понял — старший брат вернулся к нему в новом обличье. С новым нравом и мастерством.

Странно выходит, на первый взгляд: в третий раз брат переродился при жизни своего предыдущего воплощения, чтобы самому себе перерезать глотку на уроке литературы. Но как раз этому здесь и учат: пробуждать самих себя от иллюзий.

Нечего удивляться. Старший брат ничего не помнит до школы Катаны, старший брат, как и все рабы бусидо, забыл прежнюю жизнь. Бредит только о каких-то качелях.

Старший брат отразил удар чистоплюя по Лису. И Лис сделал то же самое для него. Братья узнали друг друга, почуяли нутром связь между ними. Вовремя, ибо этой школе давно уже пора пасть.

В роще Ефрема Коваля скрутило судорогой на мерзлой траве. Высохшая пенистая слюна облепила его подбородок, дайме водил взглядом по черным кронам и тяжело считал каждый листок, что из темноты приносил к нему ветер. Лис сел на притоптанные папоротники рядом.

— Почему листья? Надоело считать трупные кости? — спросил Лис, зевая.

— Две сотни и пять костей, — прохрипел Ефрем, — их всегда две сотни и пять костей, сколько бы тел я не вскрывал. Надоело.

Его глаза лихорадочно блестели и следили за притихшими деревьями. Припадок прошел, но остаточные спазмы все еще сводили жилы на руках Ефрема в натянутые струны, как сводит лапы крысе, когда ее хребет резко пронзает катана голодного ученика.

— И ты решил сосчитать то, что нельзя счесть? — сказал Лис. — Вот почему так темно — звезды предпочли спрятаться от твоего дотошного взгляда.

— Лис-сан, я ковырял трахею наложницы, что мы завладели… Видждан-сан вроде, — сказал Ефрем. — Ее дыхательная трубка… Она ветвится, понимаешь?

— Лучше бы ты поковырял наложницу намного ниже шеи, — улыбнулся Лис. — Вот Смирнов-сан без рук там одним местом пролез.

— Послушай, Лис-сан! Раньше я не видел столь многого, что я открыл только сегодня! Дыхательная трубка в груди любого из нас ветвится на два крупных стебля, а те делятся на все более мелкие ветви, совсем как стволы и ветви деревьев! Как кроны над нами! Трахея и желтый клен над тобой — или эта лысая вишня рядом, или тот сгнивший куст, да любое дерево, что ветвится, — подобны себе и друг другу!

— Неужели? — сказал Лис. — Ну если бы ты все же полазил там, где Смирнов-сан, то сейчас бы не сидел в кустах, а из окна своей комнаты разглядывал реющий флаг. И искал бы подобие девчачьей щели в черном кругу на белом полотне.

Ефрем на локтях подполз к Лису. Неуверенной рукой счетовод схватил горсть упавших листьев.

— Почему эти листья ветер сорвал с веток, а другие пощадил?

— Они желтые и сухие, — пожал плечами Лис.

— Да, желтые, — Коваль раздавил листья в труху, — и не похожи на те, что остались жить на ветвях. Точно так же как ветер срывает отличные листья, огромная внешняя сила действует на нас, учеников, и уничтожает слабых и недостойных, пробуждает от сна.

Лис взял с руки Ефрема желтый листок с обломком черешка.

— Мы сами пробуждаем от иллюзий недостойных, — сказал Лис.

— Могучая сила влияет на наши умы, — ответил счетовод, — и заставляет устранять непохожих на большинство. Ритм жизни и смерти, что двигает окружающую нас иллюзию-мир, отражается везде, как в движении светил и сиянии необхватного неба, так и в любой мелочи. Смена дня и ночи, уроков и перемен, поступлений и выпусков, ночей страсти и мечей, обедов из фаршированной капусты и черных котлет — эти противоположности подобны между собой. Подобное же отделяется от отличного.

— Так, — сказал Лис, — но что за сила, что за ветер веет в наши головы и стравливает нас?

— Бусидо? — Ефрем словно спросил у листьев, что вдруг сдунуло быстрым порывом.

— Разве бусидо велело тебе ковырять трахею Видждан-сан? — возразил Лис. — Бусидо извлекло из полутрупов, что я тебе достал, все кости? Драных две с чем-то сотни костяшек на каждое тело, а? Не помню такого постулата в Долге службы сегуну. И в Долге послушания учителям тоже. Черепушки, позвонки, ребрышки, лопатки… Нет, ни слова, даже ребрышек, даже копчика там не помню! Неужто в Долге чести перед именем написано: «Ученик очищает кости беспомощных от падали, нумерует их и хранит у себя в комнате»? А ниже жирным подчеркнуто: «Да не забудет после ученик валяться в падучей и брызгать слюной обильной, как у самой бешеной крысы»?