Но мне самой едва верится в собственные же слова. Покачиваясь, выбегаю из амбара, ищу Ярослава, но вижу лишь одну пустырь и раздраженно хватаюсь пальцами за лицо.

- Черт.

Кружусь вокруг себя и всеми недрами своего тела ощущаю дикую панику: что же мне делать, сумку я оставила в машине. Сердце дико стучит, рвется из груди. Я смахиваю с глаз пелену, стряхиваю с рук ужас и пытаюсь придумать план. Но какой план? Как мне быть? Тело сгибается, будто на него падает серое небо, а я слабо покачиваюсь, едва не свалившись без сил на сухую землю. Туман рассеивается, адреналин отступает. И теперь я понимаю, что со мной случилось. Почему в крови мои руки, почему Саша не шевелится, почему я одна стою посреди заброшенного, сверкающего золотыми колосьями, поля. И только одно не дает мне покоя: что теперь делать и как с этим смириться.

Я решительно выбегаю на главную дорогу, вытягиваю руку и жду до тех пор, пока на обочину не съезжает красная Хонда. Тут же подлетаю к окну. Вижу за рулем худую, рыжую женщину и скрещиваю пальцы: лишь бы получилось, пожалуйста! Она опускает стекло и бодро кивает:

- Садись!

- Мне нужна помощь, - выпаливаю я. – Мой брат, его избили, и... - Пожалуй, теперь женщина замечает кровь на моих руках, порванный край юбки, грязь, пыль. И происходит то, чего стоило ожидать: она жмет на газ, и, не поднимая стекла, срывается с места. – Эй!

Разочарованно гляжу в след рассекающей воздух Хонде и выругиваюсь. Хватаюсь руками за голову, закрываю глаза и глубоко втягиваю в легкие кислород. Я должна помочь Саше! У меня нет иных вариантов. Не сдаюсь и пытаюсь остановить машину еще минут пятнадцать. За это время мимо меня проносится с сотню иномарок, с десяток отечественных колымаг, и даже велосипедисты не тормозят, а наоборот прибавляют скорость и поднимают клубья пыли около моих ног. Уставшая, я, в конце концов, выбегаю чуть ли не на центр дороги и расставляю руки в стороны, надеясь, что хотя бы такие меры привлекут всеобщее внимание. И, к чертову счастью, дешевый, серый седан с визгом замирает прямо перед моим носом, выжав тормоз до такой степени, что на асфальте остаются черные, рваные полосы. Не теряя ни секунды, бегу к водительскому окну, однако не успеваю вымолвить и слова, как вдруг молодой парень сердито распахивает дверцу, едва не свалив меня с ног, и орет:

- Дура, ты что творишь?! Ты что, блин, делаешь!

Я осознанно игнорирую все его нецензурные выражения и восклицаю:

- Прошу, помогите! Если вы не можете или не хотите доехать со мной до амбара, то хотя бы дайте телефон! Мне нужно срочно вызвать скорую! Моего брата жестоко избили, а я уже почти полчаса пытаюсь остановить машину, но всем плевать!

- Ты больная? – гортанно пищит он. – Ты в своем уме? Я едва не переехал тебя!

- Пожалуйста! – я приближаюсь к незнакомцу и непроизвольно цепляюсь за его руку, будто это мой спасительный жилет. – Прошу вас!

Парень нервно колыхматит темно-каштановые волосы и выдыхает:

- Куда надо подъехать?

О, да! Мои глаза вспыхиваю благодарностью, и я пару раз дергано киваю, пожимая незнакомцу руку. Мы останавливаемся около амбара, вылазим из салона и идем к огромным, металлическим дверям, уже внутри я шепчу:

- Прошу, только не уносите ноги.

- Я прекрасно понимал, во что ввязываюсь, - тянет парень и морщится, заметив на кривом стуле Сашу. Он кидает в мою сторону осудительный взгляд и поучает, - не стоит связываться с плохими людьми.

- Еще бы научиться отличать плохих людей от хороших.

Незнакомец закидывает руки Саши к себе на плечи и тащит его к выходу, почти каждые несколько секунд нецензурно выражаясь. Но я не обращаю внимания. По пути в больницу молчу и изредка поглядываю назад, чтобы проверить самочувствие брата. Он выглядит ужасно. Синяки растеклись по всему лицу, и теперь он, даже если бы и захотел открыть глаза – не смог бы этого сделать. Я рассудительно вскидываю подбородок, осознавая, что сейчас не время вестись на поводу у эмоций. Я должна быть ответственной и сильной, хотя бы ради брата. Однако слишком сложно соблюдать правила, когда руки трясутся, а сердце стучит так бешено, что я могу не только слышать его, но и чувствовать по всему своему телу: в груди или в горле. Робко сжимаю перед собой пальцы и изо всех сил стараюсь выкинуть из головы лишние мысли. Надо вспомнить о том, что жизнь продолжается. Всегда. В любых ситуациях. И чтобы со мной не происходило, какие бы проблемы не выпадали на мой путь, я должна мириться с ними и существовать дальше. И плевать на Диму, плевать на его условия и на те чувства, которые он во мне пробуждает. Мне и раньше было страшно, я и раньше сталкивалась с неприятностями. Что же сейчас так сильно меня пугает? Близость смерти? Ощущение дикой уязвимости?

- Зои?

Я растерянно выплываю из мыслей и оборачиваюсь. Саша тянет в мою сторону руку, кашляет и морщится от боли.

- Я здесь. – Хватаюсь за его пальцы.

- Зои, - повторяет он. – Зои…, - и вновь проваливается в темноту. У меня внутри все взрывается, раскалывается на сотни, тысячи частей. Я смотрю на брата, вижу, как ему плохо, как ему больно и трудно, и неожиданно ловлю себя на мысли, что не позволю себе никогда выглядеть так же слабо. Стискиваю зубы и сжимаю его пальцы изо всех сил. Пусть чувствует, что я рядом и никуда от него не денусь. Будет нелегко справиться с целой стаей голодных псов, желающих растерзать в клочья не только мое горло, но и мою жизнь. Однако я не опущу руки. Когда человек ничего не боится, его невозможно сломить.

ГЛАВА 8.

Я знаю, что не смогу прогулять школу, а после уроков – в обед – посещения в больнице строго запрещены, поэтому я встаю за три часа до занятий и шустро бегу в ванную. Мне не терпится увидеть Сашу. Уже прошло почти трое суток, и сегодня я впервые могу посетить его после нескольких дней томительной анестезии.

Избиение в амбаре даже не обсуждалось властями. Никто не удосужился спросить, что же на самом деле произошло. Все закрыли глаза и проглотили очередную наживку, которая поразительно точно указывала на свору неконтролируемых малолетних преступников из северо-западного района. Однако существует ли такой? Хотелось бы узнать. Тем не менее, в лицее ни один ученик или преподаватель даже словом не обмолвился о том, что Саша находится в больнице. Естественно, я понимала, что вряд ли общественная совесть очнется от крепкого сна и вдруг восстанет против несправедливости. Но такое равнодушие повергло меня в шок. Каждый молчит не от того, что ему заплатили, а скорее от банального страха. И это поражает, действительно, сводит с ума, ведь неужели один человек способен контролировать такое огромное количество людей?

Я выбегаю на улицу. Погода стоит прекрасная. Воздух еще прохладный и чистый, и я киваю водителю, ждущему меня около серебристой Тойоты. Надеюсь, Константин не будет злиться на то, что я временно оккупировала его персонал.

Мы приезжаем в больницу с рассветом. Я уверенным шагом несусь к главному зданию, прошу на регистрации провести меня в палату Александра Регнера и удивляюсь, увидев доброжелательную улыбку. Медсестра ведет меня к лифту, молчит и даже не сканирует недовольным взглядом, как это сделал бы каждый в школе или возле лицея. И я довольно выпрямляюсь: так вот значит, как это, чувствовать себя нормальным человеком. Мы идем по белому, широкому коридору. Вокруг ни пылинки. В воздухе витает запах лекарств, под ногами шуршат бахилы, и я невольно провожу параллель со своими предыдушими посещениями подобных заведений. Что ж, и тут деньги сыграли главную роль.

Медсестра открывает передо мной дверь в палату номер сто тридцать пять и пропевает:

- У вас не больше часа. Больному необходим крепкий сон.

- Да, как скажете. – Я киваю и не удерживаюсь от рукопожатия. Иногда хочется быть кем-то другим. Например, обычной, вежливой девушкой, не стесняющейся проявлять свои эмоции.

Саша лежит на постели, до отвала набитой белоснежными подушками. У него почти все лицо заклеено телесными, толстыми пластырями, и я невольно усмехаюсь, поняв как же глупо это со стороны выглядит.