Глеб оглядел его. Макар стоял в выношенных джинсах, босиком и держал на руке ту одежду, в которой знакомился с Глебом. Глеб встал, демонстративно сложил бумаги и положил их чистой стороной вверх, стал между ними и Макаром и подбородком указал направление. Тот посмотрел на него прищуренными глазами, но подчинился молча, хотя Глеб уже приготовился брать его за шкирку и вышвыривать.

Оставив Макара наедине со стиральной машинкой, Глеб намерился было вернуться к работе, но передумал. Он заглянул в каморку, где стояла машина.

- Ты не хочешь чая на сон грядущий?

Макар, сидевший перед ней на корточках и задумчиво глядевший через стекло в дверце, как начинает вращаться барабан, вскинул голову, осмотрел его и задумался.

- Можно, наверное, - без особого энтузиазма согласился он и снова повернулся к машине.

- Присоединяйся тогда.

Макар покосился на него через плечо и согласно кивнул головой.

Глеб медитативно прихлебывал чай, дожидаясь Макара. Он не пошевелился ни встать, ни сказать хотя бы фразу, наподобие: «Располагайся»; Макар уселся, подобрал под себя ноги, посмотрел на пакетики с чаем, выбрал мятный и опустил его в чашку. Глеб рассматривал его из-под полуприкрытых век, отмечая, что парнишка выглядел утомленным, словно вдруг и внезапно на него накатилась вся усталость, которая накапливалась не один день. Внезапно заострился нос. Внезапно проступили тени под глазами. Волосы, которые были помыты и расчесаны, начали пушиться и закручиваться в забавные колечки на концах. Макар не пошевелился надеть майку, и Глеб с каким-то удовлетворением оценивал крепкие, пусть и юношеские совсем мышцы и отмечал красноречиво выступавшие ключицы. Линия загара нечетко отделяла шею от груди и руки от плеч, и на остаточно загорелой коже проступали веснушки; на белой коже отчетливо отсвечивали родинки. Макар вздохнул, поставил локти на стол и поднес чашку к губам. Сделав глоток, он посмотрел на окно и опустил глаза в чашку. Окно было приоткрыто, и за ним едва слышно шумел дождь. Глеб смотрел сквозь Макара и наслаждался тишиной и компанией.

- Слушай, - Макар поставил чашку на стол и глянул исподлобья на Глеба. – Можно я завтра все уберу? А то сегодня поразбиваю нафик твои офигенно красивые чашки. Что-то я рукам своим не доверяю сегодня больше, - помолчав, пояснил он.

Глеб поднес к глазам чашку и осмотрел ее, недовольно поморщившись.

- Можно, - отозвался он, подумав, что, наверное, был бы даже благодарен, если бы его от них избавили.

- Ладно тогда, пошел я баиньки, - Макар встал. – Спасибо тебе.

Глеб кивнул головой.

- Спокойной ночи.

Глеб кивнул головой.

Макар поплелся в свою комнату, шлепая ногами по полу и пытаясь держать глаза открытыми. Он поднялся наверх и направился было к своей комнате, но любопытство взяло верх над воспитанностью, и он сунул нос в другую дверь – спальню Глеба. Зашел, осмотрелся. Недовольно поморщился и поплелся к себе. Ну да, больше. Ну да, обставлена чуть обильней и в темных тонах. Но ощущение того, что это был не очень-то обжитой гостиничный номер, не покидало Макара и здесь. Он дернул плечами и побрел в свою комнату.

В ней он сел на кровать и уткнулся носом в подушку, а затем потерся о нее щекой. Затем Макар потянулся и выключил свет, в темноте стянул джинсы и забрался под одеяло. Вытянувшись и потянувшись, он повернулся на бок и свернулся клубком, блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Дивным и непривычным было слушать тишину в квартире и ровный гул города далеко от нее. Он счастливо вздохнул, зевнул и заснул.

Глеб долго сидел один на кухне. Дождь прибавил и теперь барабанил по оконному стеклу. В квартире было тихо. Наверху спал – скорее всего, уже спал Макар. Глеб поставил чашку и пошел в свою комнату.

Я учился жить один. Учился засыпать, не ища теплого тела под боком, учился просыпаться и не находить вмятину на подушке. Учился не прислушиваться к звукам, не мной произносимым. Учился. Учился не выбирать те вещи в магазинах, которые бы нравились ему. Учился не вздрагивать, видя похожую фигуру и похожую прическу. Учился не думать о том, что не смог бы вернуть, даже если бы сильно захотел. Учился покупать столько продуктов, что половину их не приходилось бы потом выбрасывать потому, что они портились. Учился вообще избегать магазинов, потому что привычка – или идиотская иррациональная надежда – оказывалась сильней меня. Учился обходиться малым и с большим дружелюбием относиться к общепиту. Учился не удивляться, когда, открывая холодильник, обнаруживал лишь пустые полки.

Я учился жить день за днем. Не считая минуты, а считая дни. Учился смотреть на неделю и видеть перспективу. Делать планы на неделю и месяц и не ненавидеть выходные, которые мне снова приходилось бы проводить одному либо с группой коллег, которые чего-то от меня требовали, ничем не делясь взамен. Учился вежливо улыбаться, когда узнавал флирт в обращенных ко мне словах. И учился отвечать на него хотя бы комплиментами. Я понимал, что я та еще добыча для одиноких, как я. Но они мне были нужны куда меньше, чем я им. Они мне были не нужны. А им нужен был не я, а объект, заполнивший бы пустоту рядом. Мне говорили и говорили, что пора бы завести подругу. Мне намекали, что одиночество слишком пагубно сказывается на человеке вообще и может сказаться и на мне в частности. И я учился отшучиваться или отмалчиваться, не показывая, как что-то стальной рукой сжимает горло и не дает вздохнуть. Мне после таких разговоров приходилось унимать жжение в глазах, бешеный пульс и медленно расслаблять челюсти. А те, кто начинали эти разговоры, переходили к другим, будучи преисполнены чувства отлично исполненного дружеского долга, и не знали, что я думал об их слепоте. И я учился жить дальше. Я учился жить, не надеясь ни на что, я учился жить один.

========== Часть 3 ==========

Я учился жить один. Я учился находить себе занятия, я учился заниматься домашним хозяйством, учился находить причины, по которым это было мне необходимо, и учился не ждать помощи ни от кого. Я заставлял себя не ненавидеть пустые комнаты, которые зачем-то остались мне одному, учился одергивать себя, когда руки тянулись разбить и изломать то, что напоминало… и учился не относиться к ним, как к напоминанию, а всего лишь как к вещам. Я учился не любоваться чашками, которые отбирались с упрямством и тщанием, достойным другого применения, не держать их в руках слишком долго перед тем, как наполнить кипятком, учился не связывать вещи с воспоминаниями. Я учился смотреть сквозь того, кто стоял перед ними, не вспоминать, как он относился к ним, я учился жить один. Я учился не надеяться на избавление. Я учился не надеяться на общение. Я учился не надеяться на понимание. Я учился жить день за днем, от цели к цели, от будня к будню, через летучки, через пьянки, через корпоративы, через банкеты, я учился жить минуту за минутой, не думая о том, чего не вернуть, не пытаясь искать в толпе того, кто улыбнется мне одними лишь глазами, знающе, понимающе, чуть приподнимет уголок рта в лукавой усмешке, чуть склонит голову к плечу и отведет глаза, имитируя непричастность. Я учился не искать в толпе похожих на него, я учился не вздрагивать, находя их, я учился не ждать возвращения домой, к которому был так привычен за те годы. Я учился жить дальше. Я учился жить так, как должен был жить, я учился жить, делая вид, что одиночество – это временный статус, я учился жить по правилам…

Глеб делал мерные шаги на беговой дорожке, внимательно слушая новости и глядя строго на экран телевизора. Оставалось еще пятнадцать минут пробежки. Он бросил быстрый взгляд на монитор, больше по привычке, чем по необходимости, и снова поднял глаза на телевизор. За окном приятно распогодилось. Небо было серым, но в целом день обещал быть по крайней мере сухим. Солнце кокетливо пряталось за приметно поредевшими облаками, и предметы с удовольствием демонстрировали четкие и яркие контуры.

- Ого!

Глеб вздрогнул и сбился с ритма. Он замедлил шаг и остановился, переводя недружелюбный взгляд на Макара. Того куда больше интересовал агрегат, на котором измывался над собой Глеб. Он обошел его спереди и с детским интересом уставился на монитор.