— А где же Эмилио? — спросил Антонио.

— Спит.

— Ладно, пусть спит. Нам тоже не мешает поспать, не так ли? — Алессандро постучал ложкой о металлическую миску и поднялся.

Рыбаки молча, с невеселыми думами разместились на своих койках в бараке.

— И ты спи, Джованни, утро вечера мудренее, — сказал Филиппо Он взял Джованни за руку и подвел к расстеленной на песке парусине.

— Филиппо, а как быть с орлом?

— Скверная штука… Сердце разрывалось, когда я смотрел на Антонио… Спи, все устали…

— Есть, Филиппо!

Но Джованни только притворился, что спит. Он лежал и думал о своем Амико. Неужели орла отдадут Гетбою? И сицилийская ночь, вся в звездах, пахнувшая водорослями и травами берега, не могла утешить Джованни. Скорее бы взошло солнце… А что, если забрать орла и бежать с ним в Катанию? Нет! Что подумают рыбаки? Лучше уснуть, уснуть и ни о чем не думать. Как решит артель, так и будет… И Джованни уснул тяжелым, тревожным сном, положив голову на плечо Филиппо.

— Эй, проснись, Джованни! — Это кричал Алессандро.

Было совсем рано.

Но рыбаки — может быть, они проснулись среди ночи — все стояли возле барака и глядели на Дэна, Гетбоевского слугу, который покорно, как всегда склонив голову набок, держал в руках туго набитый конверт с деньгами.

Было тихо.

— Убирайся! — вдруг закричал Луиджи.

— И скажи хозяину, что флаг мы поднимем. Согласны, — спокойно добавил Алессандро.

И снова наступила тишина. Лишь было слышно, как под ногами удаляющегося Дэна, словно канифоль, скрипит гравий. В эту минуту взошло солнце и осветило рыбаков. Если еще вчера у них был вид усталых, отчаявшихся во всем людей, то сейчас их обветренные лица были торжественны и суровы. Но Джованни ничего не видел. В ушах у него стоял звон, словно над ним оглушительно били в медный судовой колокол, как бьют, когда корабль стоит на рейде во время тумана. Ноги одеревенели. На губах ощущалась горечь. Что же делать? «Э, так не годится», — подумал Джованни. Он глубоко втянул в себя свежий соленый воздух и спросил:

— Как быть, скажите?

— Орел твой, ты и решай, — сказал Филиппо и вытащил из кармана кисет с табаком.

Его примеру последовали остальные.

Не ответив, Джованни глядел на башню, на площадке которой появилась фигура Гетбоя.

Рыбаки курили, пытливо глядя на Джованни.

Что ж, надо отдать орла. Ведь он, Джованни, еще вчера к этому приготовился… Из-за орла рыбаки не могут ловить рыбу. А через несколько дней от огромного макрельного стада останутся жалкие, разрозненные стаи. Рыбаки без гроша вернутся домой. А всем надо жить, есть хлеб, иметь крышу над головой… Но Джованни молчал, не в силах произнести ни одного слова.

— Поднимай флаг, Джованни! — решительно сказал Алессандро.

— Флаг?

— Эге, Джованни!

— Все так говорят? Все? И ты, Филиппо?

— Да, Гетбой ждет. Пора.

— И вы, Эмилио и Луиджи? — Крупные капли пота выступили на лбу Джованни. — И Антонио?

— Флаг наверх, живо! — ответил Антонио.

— Нет, я не могу, я возвращаюсь в Катанию, — тихо произнес Джованни. — Прощайте! — И он, мальчишка, который еще никогда не плакал, вдруг заплакал, нисколько не стыдясь слез, и зашагал в сторону.

Спотыкаясь на каждом шагу, так, словно он только что потерял зрение, шел Джованни.

— Эй, рыбачок! Ладно, не ты поднимешь флаг, поднимет Антонио! — раздался сзади голос Алессандро.

Антонио? Старик, который пытался продать орла Гетбою? Что же, такому поднять флаг — плевое дело.

Не в силах двигаться дальше, Джованни опустился на песок, но сейчас же поднялся. Он услышал, как под ногами Антонио, треща, прогибается покрытая толем фанерная крыша.

Он даже услышал, как буйно затрепетало на ветру полотно флага, и, сутулясь, словно от зимней стужи, обернулся.

Ему показалось, что он сходит с ума. Вместо белой тряпки на солнце развевался флаг из красного шелка.

Джованни протер глаза. Цвет флага не изменился.

— Эй, Джованни, возвращайся и грузи свой вещевой мешок в лодку! — донесся до него веселый голос Филиппо.

Джованни бегом возвратился к бараку.

Ему захотелось расцеловать всех рыбаков, но они уже деловито разбирали барак и бросали фанерные листы на дно лодки.

— Вот мы и подняли флаг. Эй, Гетбой! — обернувшись лицом к башне, крикнул Джованни. — И получай орла!

С этими словами он подбежал к корзине и освободил птицу.

— Ну, Амико!

Орел поглядел на Джованни и вдруг стрелой взмыл в вышину.

Целую минуту в ушах рыбаков только и раздавался свист воздуха, рассекаемого тугими крыльями.

Вскоре лодка с рыбаками отчалила от берега. Что ждет их на новом месте? Снова тяжелый труд, снова какой-нибудь рыботорговец. И это всё? Нет, не всё! Каждый из них будет бороться за счастье своей Италии — и они победят, простые, гордые люди. А лодку им придется вернуть Мартини…

Орла видел и Гетбой…

Он, впервые в жизни потерпевший поражение, еще долго стоял на башне, словно не решаясь сойти вниз по скрипучей винтовой лестнице. Настроение у него было скверное. То ли разыгрались нервы, то ли предчувствие других поражений вдруг наполнило сердце Гетбоя… Он испытывал злость, усталость и раздражение.

А Джованни, выпрямившись во весь рост, стоял на корме лодки и глядел вверх, на высокое небо: там гордо парил Амико и поднимался все выше и выше, к самому солнцу.

Поет, звенит небо над Генуей — это летят журавли и, кажется, задевают концами крыльев невидимые струны.

Маленькая Кармела стоит посреди двора и, подняв голову, кричит, размахивая руками:

— Откуда вы, журавли?

«Рло-рло-лермо!» — отвечают сильные, дружные птицы.

И Кармеле кажется: из Палермо.

Будь она журавлем, она навсегда бы осталась в Палермо. Ведь там никто не знает, что она, Кармела, сестра каторжницы… Даже на север, где еще дуют холодные ветры и льют дожди, она готова лететь с журавлями…

Кармела не видит, как к ней тихо, по-воровски, приближается Бенито, сын лавочника. У него в руках живая лягушка.

— Эй, получай, сестра каторжницы! — диким голосом орет Бенито и бросает лягушку в лицо девочке.

Кармела вздрагивает. В глазах вспыхивают гневные огоньки. Похоже, что она сейчас бросится на Бенито… Но вдруг она всхлипывает и убегает домой.

Долго сидит она на диване, вытирая слезы рукавом блузки. Не проходит и дня, чтобы Бенито не обидел ее. Когда ударит ногой, когда ткнет кулаком в спину, а когда швырнет в глаза горсть дворовой пыли. И вот сегодня лягушка… Теперь по всему лицу выступят бородавки. Кармела с бородавками! Правда, их можно вывести. Надо обмотать вокруг шеи живого угря. Но как на это решиться?

Кармела вспоминает и другие обиды и всхлипывает сильнее. А причина обид — ее сестра Сильвия. Она находится в далекой стране, в тюрьме. Отец Бенито, лавочник синьор Эмилио Банетти, первый сообщил об аресте Сильвии и сказал, что таким, как она, надо привязывать к ногам груз и без жалости бросать, в море… Ее сестра — скверная девушка. Одни говорят — воровка, другие — что кого-то убила.

Лишь одна Барбара, приютившая Кармелу, говорит иначе:

— Я не знаю, что случилось с ней на чужбине, но Сильвия честная девушка!

Честная? Отчего же и Джемма, и Паоло, и даже дурочка Рита, похожая на бесхвостую ящерицу, каждый день дразнят ее:

«Эй ты, сестра каторжницы!»

Будь Кармела храброй, она бы никому не позволила так говорить…

У Бенито красивое лицо, а сердце злое. На прошлой неделе он жестоко избил девочку, и старая Барбара пошла жаловаться на него лавочнику. Но синьор Банетти рассмеялся.

— У моего Бенито хороший нюх, как у гончей: он знает, кого травить, — сказал лавочник, почесывая живот мундштуком трубки.