Ольга недоверчиво хмыкнула.

   - И вторая щетка в ванной у тебя про запас, а с недавних пор ты пользуешься лосьоном после бритья.

   Я судорожно втянула воздух, не зная, что ответить.

   В половине десятого в дверь позвонили. Ольга пошла открывать, оставив меня искать запропастившиеся так некстати салфетки. Я бросила взгляд на молчавший целый день телефон. Чего я жду? Глупый вопрос. Хотя бы короткой смс-ки. Пары слов, которых бы с лихвой хватило, чтобы не накручивать себя и не сходить с ума.

   Алексей не звонил уже несколько дней. И все это время я только и делала, что ждала, так и не решившись набрать его номер.

   -Жень, мы тебе подарки принесли! - в кухне забежал Ванька, размахивая бенгальским огнем.

   Мальчишка заливисто рассмеялся и закружил вокруг стола.

   - А можно мандаринку? И конфетку? И...

   - Можно, - я улыбнулась, глядя на шестилетнего нарушителя спокойствия.

   -Только маме не говори, - шепотом попросил он.

   -Не скажу.

   -Я все слышала, - на кухню зашла моя соседка Антонина. В обтягивающем зеленом платье до колена, грозившем разойтись по швам на ее необъятной фигуре. Она несла поднос, уставленный салатницами.

   - Ты не против, если мы с вами отметим, Жень? Я Олечку к нам за горячим отправила... А к одиннадцати Толик обещал подойти. Он к другу пошел, поздравить...

   Антонина отвела глаза. Другом была старшая дочь мужа от первого брака, которая за последние два года превратилась из цветущей семнадцатилетней девушки в законченную наркоманку, тянувшую из отца деньги. Неприглядная правда, на которую старательно закрывали глаза. Я знала, что Анатолий даже помещал дочь в реабилитационный центр, откуда она благополучно сбегала и снова бралась за старое. Но Тоне казалось, что никто ничего не знает, а я не считала нужным разубеждать ее.

   - Поставлю еще тарелки, Тонь, - я с притворным ужасом уставилась на обилие принесенной заботливой соседкой еды, - но вот как за одну ночь мы осилим все салаты...

   - Тебе есть надо! А то тонкая, как тростиночка! Не кормит тебя твой мужик совсем, - она покачала головой, - о чем только думает?

   Я застыла. Неосторожно брошенные слова резали больнее ножа. Но Тоня, казалось, ничего не замечала и продолжала сокрушаться:

   - Мотается к тебе раз в неделю, а толку-то?.. Сегодня хоть приедет?

   Я вцепилась в столешницу. Захотелось разреветься. Совсем по-детски, от обиды и жалости к себе.

   - Он по делам уехал, Тонь, - я старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. - Вернется после праздников. И... давай мандарины в вазочку переложим...

   Антонина поохала, но расспрашивать ни о чем не стала.

   -Прекрати конфеты таскать, - прикрикнула она на Ваньку, переключив на него свое внимание, - а то живот заболит!

   Сколько я знала Тоню, она всегда была такой. Немного грубоватой и резкой. Она опекала тех, кого любила, считая, не спрашивая на то разрешения. И если кого-то другого я, не задумываясь, осадила бы, не потерпев вмешательства в свою жизнь, то Тоне позволяла проявлять беспокойство обо мне так, как она умела. Антонина знала меня еще подростком, и когда я оказалась в детском доме, приезжала почти каждую неделю и даже пробовала оформить опеку, но ей отказали. Ее забота согревала душу, поддерживая и давая силы. И тогда, и сейчас. С Алексеем Антонина случайно столкнулась у меня в квартире, когда заглянула по-соседски справиться о делах. Разговор вышел натянутым. Тоня попыталась устроить допрос с пристрастием, но Лешка оборвал ее на полуслове, предложив сменить тему. Благодаря чему сразу попал в разряд неблагонадежных и не внушающих доверия. Но тогда мне не было дела до чужого мнения. И мир казался слишком цветным, чтобы выискивать в нем темные пятна.

   - Ты прости, что вмешиваюсь, Жень... - Антонина помолчала, - Не нравится мне твой Алексей. Да и негоже любимую женщину в Новый год одну оставлять. Дела могут и подождать. Люди ж дороже, они живые, как никак.

   К горлу подступил комок. Но я заставила себя улыбнуться:

   - Все хорошо, Тонь. Лешка звонил сегодня..., - как же тяжело врать, сходя с ума от тревоги, - обещал устроить сюрприз...

   Тогда я еще не знала, насколько близка оказалась к истине, выдав желаемое за действительность.

   Алексей улетел в Шанхай в начале декабря. Вынужденная разлука, казалось, отдалила нас, поселив в душе тревогу и сомнение. Я никогда не была излишне требовательной и не ждала цветистых уверений в любви. Подобные романтические представления я давно растеряла. Но не хватало теплоты в его голосе, искренней заинтересованности в том, что происходит в моей жизни. Вместо этого были дежурные звонки. Разговоры о погоде и делах, вежливые вопросы, на которые не хотелось отвечать. Потому что они были безликими, и Лешка с тем же успехом мог задать их любому знакомому. Не мне. Он стал невообразимо далеким. И дело не только в расстоянии, которое разделяло нас. Алексей отгородился от меня, спрятавшись за маской вежливого участия, больше похожего на равнодушие. Я словно стояла по другую сторону стекла. Открывала рот в немом крике, который никто не слышал. О нет, я не устраивала истерик, не бросалась громкими словами, что готова прекратить наши отношения хоть завтра. И лишь в тишине пустой квартиры, я медленно сходила с ума. От разъедающего душу одиночества, которое ни с кем не могла разделить.

   Накануне лешкиного отъезда мы поссорились. Мое нелепое желание рассказать ему о семье не привело ни к чему хорошему. Я боялась поднять глаза, когда сказала, что прожила четыре года в детском доме. Боялась увидеть на его лице осуждение, смешанное с брезгливостью. Или жалость, которую я бы не могла перенести. Но он был на удивление спокоен. И только по тому, как плотно были сжаты его губы, я поняла, что мой рассказ не оставил его равнодушным. Он почти ничего не говорил. Лишь заметил, что женщина, готовая бросить своего ребенка ради мифического счастья, не может считаться матерью. И будь я хоть трижды согласна с ним, я встала на ее защиту. В пылу ссоры бросила, что ничего не знаю о его семье. И умолкла, заметив, как изменилось его лицо. "Родители разбились на машине... шестнадцать лет назад". Опущенные плечи, отстраненный взгляд, стиснутые кулаки. Я положила свою ладонь поверх его. Лешка дернулся. "Не надо, Жень...". Гнетущая тишина повисла в воздухе. "Виновника нашли?". Алексей резко встал и заходил по комнате. Он молчал, но каждое его движение было порывистым. Оно словно кричало о злости, охватившей его. Я сжалась в кресле, не зная, что сказать. "Не лезь не в свое дело, Жень! И никогда не задавай вопросов, которые тебя не касаются!". Обида полоснула по сердцу. Жгучая и болезненная. Я смотрела, как Лешка потянулся за ключами, лежащими на столике, и вышел в коридор. Хлопнула входная дверь. А я так и осталась сидеть, боясь пошевелиться...

   - Женька! С Новым годом! - Оля порывисто обняла меня. - Как же я рада, что смогла вырваться к тебе!

   - Я тоже рада..., - я улыбнулась, чувствуя, как к глазам подступили слезы.

   Только бы сдержаться. Не испортить никому праздник своими глупыми переживаниями.

   Я ведь знала, что Лешка не приедет, и до последнего ждала. Нелепость какая-то. Он ведь даже не позвонил... Забыл, не посчитал нужным... Какая разница... Я тряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Если бы так же легко можно было отмахнуться от обиды, черным огнем полыхавшей внутри, и страха... что я ЕГО больше никогда не увижу...

   Мелькание картинок в телевизоре привлекло мое внимание. "Даже если вам немного за тридцать, есть надежда выйти замуж за принца...", - поигрывая бровями, пела отличавшаяся большими формами певица, или певец, подумалось мне.