Все ожидали, что философ привлечет психиатра к ответственности за диффамацию, станет протестовать, но Арапов, к удивлению своих поклонников и поклонниц, заявил, что он, действительно, свое понимание времени заимствовал у больного амнезией, с которым познакомился в лионской клинике. Больной воспринимал время более эмоционально и обостренно, чем нормальные люди, и поэтому был в состоянии постичь сущность того, что ускользает от обыденного познания.

Из записной книжки С. С. Ветрова

«…Когда-то я занимался изучением первобытной техники. Опубликовал несколько статей о каменной индустрии нижнего и среднего палеолита. На эти статьи до сих пор с уважением ссылаются и специалисты. Они считают меня своим коллегой. Они думают, что меня, так же как и их, больше всего на свете интересуют шелльские и ашельские рубила. И пусть думают. Меня интересуют сейчас не шелльские рубила, а техника будущего, та техника, которой пользовался проблематичный гость.

Этот гость, череп которого я однажды держал в руках, о чем свидетельствовал снимок, приводящий в негодование профессора Апугина и его единомышленников, этот парадоксальный гость, неизвестно как и откуда явившийся на Землю в раннемустьерское время, наконец-то обрел реальные черты и поселился в сознании многочисленных читателей журнала „Мир приключений“. Детский писатель, придумавший себе странный псевдоним „Виктор Марсианин“, опубликовал серию статей и рассказов о космическом госте. Писатель отпустил вожжи фантазии, и она понесла его совсем в другую сторону от того, что случилось сто тысяч лет тому назад в промежутке между двумя ледниковыми периодами — Рисс и Вюрм. Виктор Марсианин, не спросив моего разрешения, воспроизвел принадлежащий мне снимок, очевидно желая придать документальность своим фантазиям. Этот снимок до сих пор хранится в нижнем ящике моего письменного стола. Я пытался его пристроить в более надежное хранилище, но бывший ученик Апугина, ныне хранитель редкостей, не удержался и сделал язвительное замечание:

— Для подобных уникумов нужно бы создать особое хранилище. Музей… — он сделал паузу, подыскивая подходящее и не очень грубое выражение.

— Подделок, — подсказал я ему.

На его интеллигентном лице появилась подлая усмешечка. И он кивнул своей острой, похожей на мустьерское рубило головой.

Уходя, я не хлопнул дверью, хотя мне очень хотелось. Археологи хлопают дверями только в очерках Виктора Марсианина. Виктору Марсианину невдомек, что их профессиональные навыки запрещают им вести себя слишком буйно, учитывая то немаловажное обстоятельство, что они имеют дело с уникальными, а иногда и очень хрупкими вещами, которые сберегло время.

Снимок, хранящийся в нижнем ящике моего письменного стола, тоже уникален. За все существование археологической науки только однажды удалось обнаружить в Земле нечто совсем не земное, но однако же человеческое. Не земное, но человеческое? Разве человеческое может быть не земным? Но однако же череп, который я держал однажды, от земного человеческого черепа отличается только величиной. Правда, это отличие скрывает за собой многое.

Виктор Марсианин изобразил космического гостя лихим красавцем, этаким бонвиваном, не подозревая о том, что с точки зрения земного человечества, и древнего и современного, едва ли его можно счесть за красавца, его, обладателя непомерно огромной головы и, вероятно, скромных размеров туловища.

Пожалуй, я слишком много в этих записках уделяю внимания детскому писателю. Ведь я начал эти записи, чтобы помочь себе самому уяснить нечто важное и отнюдь не простое, чтобы взглянуть как бы со стороны на себя и свою работу. За все существование человечества еще никогда „работой“ не называлось то удивительное дело, которым я занимаюсь с тех пор, как кончилась Великая Отечественная война.

Чем, собственно, я занимаюсь? Веду раскопки. С этой стороны все обстоит благополучно. И у меня не было никаких недоразумений и конфликтов ни с администрацией института, ни с главным бухгалтером, вполне удовлетворенным теми финансовыми отчетами, которые я представляю ему после каждой экспедиции. Главбуха мало интересует, какие цели я себе ставлю, производя ежегодно раскопки. Дирекцию института, разумеется, это интересует. Но ведь ни разу ни я, ни мои помощники не приезжали с пустыми руками. На выставочных столах не малое место занимали и занимают предметы материальной культуры разных эпох, найденные мною. Они — увы! — не имеют никакого отношения к той цели, которую я себе ставил, они свидетельствуют, правда, о моем усердии, энергии и трудолюбии моих помощников. Они прибавляют нечто существенное к тому, что делали все археологи, русские и зарубежные, в продолжение многих лет с того времени, как Буше де Перту посчастливилось найти первые каменные рубила и первому догадаться, что это не просто куски камня, а орудия человеческой мысли и человеческих рук. Буше де Перт и все его последователи искали в земле следы прошлого, а я ищу то, что скорее подведомственно астроному, чем археологу. Да, астроному или — еще лучше — представителю какой-нибудь новой науки, занимающейся космосом. Такие науки рождаются на наших глазах. Астрофизика. Астроботаника. Астрогеология. Я чуть не сказал — астроархеология, но, в сущности, это так и есть. Я первый астроархеолог. Ведь череп принадлежал не земному, а космическому существу. И сам факт находки этого черепа выходит за пределы земной истории и археологии и дает начало археологии космической.

Недавно в Географическом обществе состоялась конференция представителей новой, только что рождающейся науки — астрогеологии.

Писатель Виктор Марсианин поместил в детском журнале очерк об этой конференции. Он писал о новой науке и восторженно и туманно. И, читая его статью, можно было подумать, что на днях отправится геологическая партия в район Сатурна или Венеры.

Но астрогеология была так же далека от Венеры, как астроботаника — от Марса. И далека и близка. Далека потому, что люди делали свои выводы, стоя на Земле, близка потому, что приборы — продолжения человеческих чувств — уже были в космосе.

Председательствующий, открывая заседание, напомнил присутствующим о работах двух великих русских ученых — Вернадского и Циолковского. Он сказал:

— Вернадскому страстно хотелось взглянуть на Землю со стороны, чтобы охватить ее в целом, понять ее неповторимое своеобразие. У Циолковского тоже было необыкновенное видение мира. Он смотрел на Землю и на современность как бы из будущего.

Сильное волнение охватило меня… Смотреть на Землю и на современность как бы из будущего. Такого рода видение обрел бы на Земле каждый человек, если бы мне удалось… Но мне пока не удалось, не удавалось много лет. И неизвестно, когда удастся.

В военные зимы я рассказывал своим товарищам-партизанам об этой археологической находке. Тогда еще никто не помышлял о полетах в космос, кроме немногочисленных учеников Циолковского, и, хотя тогда было не до космических полетов, партизаны слушали меня с напряженным интересом.

Они мне верили, гораздо больше верили, чем верят мои коллеги-ученые. Они не требовали от меня ни свидетелей, ни свидетельств.

Свидетельств у меня до сих пор никаких нет, кроме упоминавшейся много раз фотографии. Свидетель недавно нашелся. Я ходил к нему в больницу вместе с Тамарцевым. Но встреча не принесла мне ничего, кроме разочарования.

На кровати сидел человек с отсутствующим выражением лица. Живой человек, которого среди нас не было! Его отсутствие было полным и абсолютным. И это почувствовалось еще острее, когда он стал отвечать на вопросы Тамарцева. Казалось, память его отделилась от его личности и существовала сама по себе. Что-то механическое и неподвижное было и в его голосе, и в том, что он говорил. Он действительно видел найденный мною череп. И я смутно припомнил красноармейца в вылинявшей гимнастерке, спросившего меня тогда: