Вдобавок голые скалы самой горы наделены сложнейшими в мире скалолазными траверсами, следовать по которым решаются немногие смельчаки. Уж и вовсе не многие из них возвращаются назад. Вернувшиеся, по рассказам, больше не пытаются проделывать подобного, но не пытаются и хоть как-то объяснить причины своей последующей мрачной сосредоточенности на произнесении неких внутренних слов и заклинаний. Все происходит молча, с внутренней неописуемой энергией, моментально вычитываемой при одном только взгляде на их почерневшие лица и скупые контуры неподвижной фигуры. Только бесшумно шевелятся их губы. Сами же они смотрят ровно перед собой, ничего не видя.

Мой компьютерщик, оказалось, почти каждый свой отпуск проводит здесь, созерцая гору издали, с прохладного и пустынного берега Вакканай. Переплыть на остров он не пытался, да и никогда не имел желания. Он объяснил мне, что ему вполне достаточно сосредоточить свой взгляд, чтобы видеть и постигать все, происходящее на острове, на самой горе и даже внутри ее. Я ему верил и уважительно молчал.

Тут я с удивлением заметил, что вопреки объективному закону прямой зависимости уменьшения потенции, возможности и желания рассказывать про страну пребывания от количества проведенного в ней календарных дат мой описательный порыв, наоборот, нарастал и крепчал, в чем можно убедиться по данному тексту. Помогла, видимо, принципиальная идеологическая, жизненная и писательская установка — все равно что ни напишется, напишется только тем единственным способом, как напишется. И напишется только то, что напишется всегда, где ни напишется.

Однако же вернемся к началу.

При первом же проезде по городу замечаешь и первую необычность местного бытия. Столь привычные для большого города бесчисленные дорожные работы и объезды окружают, обслуживают всегда и повсеместно несколько распорядителей в красивой, почти генералиссимусной униформе и с волшебно светящимися в сумерках регулировочными красными палочками в руках. То есть буквальная картина, так нас завораживавшая в детстве видением таинственно одетых взрослых с таинственными же предметами в руках неведомого, почти магического предназначения. Все это так. Но работающих обнаруживалось всегда буквально один-два. Зато празднично разряженного сопутствующего персонала, регулярно расставленного вдоль тротуара, начиная метров за сто от происходящего нехитрого события, всегда наличествовало штук десять. Сначала думается, что непременно происходит какое-то важное официальное мероприятие. Но потом попадается второе подобное же. Потом третье. Четвертое. Пятое. Нет — просто землицу копают. Что-то там нехитрое починяют. Соответственно, фасады ремонтируемых зданий аккуратно по-христовски (отнюдь не по-христиански, хотя японцев католического обряда предостаточно, а по примеру страстного упаковщика разного рода нечеловеческого размера вещей — художника Христо), так вот, по-христовски укрыты плотной тканью. На лесах таким образом плотно упакованного сооружения работает один некий забытый человечек. Внизу же вокруг приятно улыбаются и показывают тебе само собой разумеющееся, единственно возможное и нехитрое направление движения человек четверо-пятеро. Хотя, замечу, строят, вернее, строит тот единственный быстро и качественно. Даже стремительно. То есть этот один, или двое, или несколько, отставленные от организационной работы и оставленные на лесах для прямого производства строительных работ, работают удивительно быстро. Быстрее многих наших стройбатов, вместе взятых и помноженных на строительные тресты и управления. Думается, если бы все, окружающие стройплощадку, были пущены в прямое дело, то Япония в момент бы покрылась невиданным числом всевозможных гражданских и промышленных сооружений, что вздохнуть бы было невозможно. Да и заселить или обслужить их, без приглашения посторонних, тех же русских, скажем, не представлялось бы никакой возможности. Видимо, это и служит основным резоном отстранения многих от любимой, но социально даже опасной активности.

На простенькой небольшой стоянке три-четыре регулировщика с улыбкой и чувством ответственности, стоя буквально метрах в пяти друг от друга, указывают вам место вашей парковки, впрочем трудно минуемое и без их добросовестного усердия. На автозаправке навстречу вам выскакивают десятеро и, передавая вас почти из руки в руки, чуть что не доносят до заправочной колонки. Затем они вычищают ваши пепельницы (а японцы — чудовищные куряки, курят почти все и много). После изящно обставленного процесса заправки машины в награду вам дают почему-то какой-ни-будь пакетик тончайших нитевидных рисовых макарон или упаковочку шелковистых салфеточек. Пустячок, но приятно. Ну, ясное дело, это вовсе не отменяет денежно-товарных отношений в виде уплаты за бензин. Потом человека два, опережая вас, выскакивают прямо на проезжую часть и усиленными жестами останавливают движение, выпуская вас на волю.

То ли древний социумный обиход такой, то ли род борьбы с безработицей. Скорее всего, то и другое вместе. По университету шляются некие, например, двое весьма почтенного возраста. Никто не ведает, чем они занимаются. Во всяком случае, на мое неделикатное расспрашивание никто не смог или же не захотел разъяснить мне этого. Раньше вроде бы они были ответственны за университетское отопление. Но с недавнего времени, при переводе его на полностью автоматический режим и, соответственно, управление, они в нем уже перестали полностью разбираться — возраст все-таки, да и образование… В случае поломки или остановки отопительного сооружения просто вызывают специализированную ремонтную команду. Но эти двое по-прежнему с утра до вечера строгие, улыбчатые и деловитые, солидно экипированные, при черном солидном костюме и галстуке, присутствуют на месте своей постоянной рабочей приписки — в университете. И вправду, не выгонять же на улицу почтенных людей по той глупой причине, что им в силу нелепой случайности не находится конкретного применения. Говорят, они замечательно организовывают и приготовляют пикники профессорско-преподавательского состава, иногда с приглашением и студентов. А пикники здесь, к слову, случаются весьма нередко. И на них зачастую решаются немалые серьезные проблемы, трудно разрешаемые в формальной обстановке регулярных заседаний. Тут же в приятной природной обстановке за винцом, мясцом да с улыбочками-прибауточками все приходят к так обожаемым, даже точно и неартикулируемым, спасительным компромиссам. Все по-мягкому, по-родственному. Соответственно, организация подобных мероприятий — не такая уж легкомысленная и пустая вещь. Вот и дело нашим отставленным от отопления нашлось. И люди не обижены. И все прекрасно. И все довольны и не чувствуют себя губителями невинных душ. И можно жить дальше.

Или другая подобная же завораживающая картинка. Некое серьезное воинское подразделение на окраине города копошится в речушке. Штук десять солдат в промокшей и отяжелевшей униформе ворочают в воде то ли какой-то кабель, то ли магический камень и все не могут одолеть. На суше шесть таких же, но с прекрасными светящимися в подступающих сумерках красными повязками и палочками охраняют их покой и покой редких, вроде меня, любопытствующих или просто мимо проходящих. Человек шесть строго и ответственно стоят около четырех огромных пустых грузовиков. Двадцать обряженных в полную амуницию военнослужащих в это время сооружают и уже почти соорудили четыре же преогромные палатки, внутри которых расположились уютно размещенные раскладные пластмассовые столики и стулья. Из небольших котелочков, обтянутых почему-то веревочной плетеной маскировочного цвета сеткой, ловкими палочками, как кузнечики, еще несколько свободных от всех прочих обязанностей военнослужащих вылавливают что-то, видимо, невообразимо вкусное и запихивают в широко раскрытые, заранее приготовленные, как у рыб, аккуратные рты. На время они отставляют котелки на стол в соседство с какими-то сразу замечаемыми бутылочками соевого соуса и неведомыми прочими разнообразными баночками с таинственными приправами. Улыбаясь, закуривают и перекидываются какими-то, видимо, шутливыми фразами. Потом медленно и важно снова берут котелки, цепко хватают палочки и принимаются заново. Так подмывало подойти, заглянуть в котелочки и спросить: