По его лицу путешествовали странные эмоции, очень разные, некоторые мне не были понятны. То ли все это действительно было жутко, то ли ему было что вспомнить в этой связи… В любом случае, этим он со мной делиться не хотел.

- Почему ты не рассказал мне сразу? - тихо спросил он, когда я закончил.

- Не знаю. Я все чего-то ждал. Наверное, было предчувствие, что все не столь просто.

- Ну и ладно, так даже интереснее. Мне ведь тоже не улыбается сейчас избавляться от Перл, когда она так прилежно работает. Что касается твоей блондинки… кажется, ты ее немножко любишь.

Что?..

- Нет… не думаю… Я вообще плохо представляю, что это значит.

- Ну… вроде когда чья-то смерть не принесет тебе удовольствия.

- А. Это любовь, по-твоему? Но и твоей смерти, например, я не хочу.

Он встал и что-то достал из стенного шкафа. Это был шприц и какой-то флакончик, Данте умело проткнул иголкой крышечку, и голубоватая жидкость перекочевала за стекло.

- Твоя смерть, Лис, - сказал он наконец, забираясь на кровать и садясь по-турецки напротив меня, - точно не принесет мне радости. Так что можешь считать это объяснением в любви.

Я был рад, что мы прикрыли тему Рэйчел.

- Что это? - спросил я, когда увидел, что он расстегивает воротник рубашки. Я был равнодушен к наркотикам, во всяком случае, к тем, которые знал. Опиум давал расслабление, мескаль - легкие глюки, но ничего особенного. Не из-за чего голову терять.

- “Kreuzfeuer”, европейский хит. Тебе нужно вмазаться, это верное спасение от депрессии. Даже если тебе кажется, что ты в порядке, я скажу тебе правду. Мне скучно, Лис, тебя нет рядом, я не вникаю в бизнес, и остается искать разные пути. Этот ничем не хуже других.

- Я вообще-то никогда не… Как оно подействует? - спросил я осторожно.

- Не бойся, мы сделаем все грамотно.

Он не глядя ввел иглу в вену, потянул поршень, и кровь взвихрилась за стеклом, как падающий шелковый платок, завораживающими мягкими переливами. Потом она вернулась в вены, смешанная с неизвестной жидкостью, и они на мгновение вдруг проступили под белой кожей на шее, дальше - на руках, как нарисованные тонкой кисточкой разводы киновари. А потом ушли вглубь, снова штиль. Я едва оторвался от этого зрелища, чтобы взглянуть в глаза Данте, и увидел черные дыры, словно зрачки расползлись за пределы не только радужки, но и глаз вообще. Дышал он через раз, а работа сердца была слышна, как удары гонга, обмотанного бархатом. Потом зрачки стали постепенно уменьшаться, сужаясь все сильнее по мере того, как восстанавливалось дыхание и сердцебиение. Через мгновение его взгляд снова стал почти осознанным, но мгновение это длилось долго.

- Черт, - выдохнул он, - который раз уже, а привыкнуть не могу. Убойная штука, ее нам на заказ делают. Перл ее даже на улицы не выпустила, оставила нам для внутреннего пользования, слишком уж дорогое производство. У людей мозги взрываются от минимальной дозы. Но заработали мы на нем… сказочно.

Данте взял пустой шприц и снова ввел в вену, на этот раз на руке, чтобы набрать своей крови. Я положил голову ему на колено, почувствовал, как он убирает волосы с моей шеи. Укол был профессиональным и почти неощутимым.

Подействовало моментально - моя кровь, смешавшись с его, превратилась в ртуть, а потом сразу же - в густой текучий джем. Я, наверное, ахнул, потому что Данте рассмеялся где-то очень высоко надо мной. Смех звучал, будто хрустальный шар уронили на хрустальный пол; звуки тоже потекли, преобразились во что-то материальное, имеющее текстуру и цвет. Я перевернулся на спину, чтобы увидеть его лицо, но до него было не ближе, чем до солнца, казалось, рукой не дотянуться. Оба мои глаза открылись, и я снова увидел мир в стерео. Я видел свое отражение в лице Данте, которое вдруг стало зеркальным, и мои глаза сияли, свет тек из них желтым светящимся алхимическим дымом. Данте плел косички из моих волос, и мне казалось, что они завиваются, то как лента Мебиуса, то как модель ДНК, и уходят в бесконечность.

- У тебя так волосы отросли, - сказал его голос, измененный до неузнаваемости, словно звучащий сквозь хрустальную метель.

- А ты по-прежнему одеваешься на барахолках, - ответил я, и он снова рассмеялся, обжигая осколками, падающими на мое лицо и надрезающими кожу. Потом наклонился и вдруг поцеловал меня, отчего свет на мгновение стал нестерпимо ярким, палящим невыносимо-сладко, пока не брызнул искрами. Наши отношения сложно назвать платоническими, но интима в них не было тоже - по крайней мере, мы в этом никогда не нуждались… хотя сейчас… Я все же протянул к Данте руки и подмял его под себя движением, гудящим, как сильный ветер - это было приятно. Невыразимо. А он продолжал смеяться… и тут…

И тут меня шарахнуло снова, как тогда на кладбище, только в этот раз я почувствовал не страх, а нечто абсолютно новое. Ненависть. НЕНАВИСТЬ. Отравленную и черную, до омерзения, до боли, до тошноты. Да как же можно с этим жить?… как не пропитаться ядом, не сгореть?.. Я даже застонал от этого невыносимого чувства, стиснув пальцы на шее Данте, и его глаза вдруг стали черными колодцами, слившимися в один, а руки обхватили и прижали к себе, укачивая, пока не вернулась эйфория и весь мусор не унесло потоком искрящейся чистейшей воды.

Постепенно прогулка по огненным небесам сходила на нет, мозаика снова выстраивалась во что-то логичное: комнату, окно, его лицо, но кое-что все равно осталось. Звезды стали ближе. Данте был прав - к такому не привыкнуть, это слишком прекрасно. Хотя в тот момент я уже точно знал, что это мой последний раз.

Очень жаль, но… Больше я это пробовать не буду.

- Ну как? - спросил он, все еще перебирая пальцами мои косички. Чтобы наплести столько, потребовалось бы несколько часов. Сколько же часов прошло, три, четыре?

- Лучше чем секс.

- Ну, я бы не стал так упрощать, но… не хуже уж точно. Кстати, о сексе - поехали, пока есть время, я познакомлю тебя с моей новой девушкой.

- Очередная Формоза? - поинтересовался я, поднимаясь, восстанавливая кровообращение в обновленном теле. - А куда подевалась прежняя?

- Несчастный случай. Напилась и выпала из окна. Я ей пить запрещал, так она это днем делала, вылезала на крышу и загорала там в компании бутылки виски. И однажды спутала себя с птичкой.

- Одна отравилась. Другая умерла непонятно от чего. Потом еще та, ирландка… Среди твоих рыженьких повышенная смертность налицо, это тебе странным не кажется?

- Я не думаю об этом, Лис. Они все для меня как одна.

- И когда ты перестал предпочитать азиатский тип? Дай угадаю - когда завел себе Перл?

Он промолчал, мол, что тут гадать. Одного я не понимал, если влияние Перл на текучку Формоз действительно имело место, то почему его это не волнует? Мне не верилось, что Перл действительно видит в смертных девочках конкуренток и боится, что Данте превратит кого-нибудь из них в долгоиграющее удовольствие. Скорее всего, с ее стороны это была просто предосторожность, подсознательный страх потерять свою уникальность. В таком случае, она просто слепая. Любой знает, что Данте никто не помешает сделать так, как ему захочется.

Данте явно не хотелось развивать эту тему, и он потащил меня в гараж. Там пылилось полтора десятка машин, которые Перл покупала, как духи, и периодически раздаривала слугам, чтобы накупить новых. Данте питал слабость только к мотоциклам, и когда о них заходил разговор, превращался в школьника, коллекционирующего бейсбольные карточки.

- Смотри, новая модель. Это вообще отпад, летает, как ветер. Умные черти эти японцы все-таки. Я заказал для тебя такой же, погоняем. Здешняя байкерская община - филиал “Ангелов ада” - тусуется на одном склоне, под которым не один десяток костей догорает. Мне случилось с него пару раз удачно сигануть, так что для них я теперь что - то вроде Архангела Ада. А когда увидят наших красавцев, то просто начнут приносить нам жертвы.