Черноус доброжелательно спросил:

— К Зое, что ли?

— Ну да! — обрадовался Нагибин.

— Хорошая девушка, — Черноус улыбнулся. — В следующее увольнение договоришься. А сейчас, сам понимаешь, служба.

— Чудак! — воскликнул осуждающе Нагибин. — Так я же мигом. Вон ее дом.

— Не будем об этом говорить, — мягко, не повышая голоса, сказал Черноус. — Вопрос, по-моему, ясен.

— Да что ты, Федор! — весело возмутился Нагибин, — Испугался? Ха-ха-ха… — матрос искусственно захохотал. — Чудеса!

Черноус рассмеялся, заинтересованно глядя на матроса. Однако не уступил.

— Федором — это ты зря. Не Федор я сейчас. Хороший ты парень, а вот многого не понимаешь.

— Не пустишь, значит?! — Нагибин всем своим существом выражал крайнее удивление. Казалось, он действительно не понимал причины неуступчивости товарища.

Черноус смотрел на него с удовольствием.

— Не то — пустишь не пустишь. Сам должен сообразить — нельзя.

Нагибин дурашливо хлопнул себя по лбу.

— Как же это я не сообразил? Служба ведь, а я — к девушке. Дурак!

— Ну вот и молодец, — поощрительно промолвил Черноус, не придавая значения насмешливо-ироническому тону Нагибина. — Пойдем живее.

Нагибин посуровел, молча зашагал рядом, отвернув голову в сторону.

Черноус дружески и серьезно посоветовал ему:

— В художественную самодеятельность обязательно запишись — талант у тебя!

— Причем здесь самодеятельность, не понимаю, — презрительно передернул плечами матрос, еле сдерживая клокочущую в нем злость.

— Я серьезно говорю, — сказал тем же ровным и спокойным голосом Черноус. — Способности к игре бо-оль-шие у тебя. Зря ты дуешься, я…

Старший матрос не договорил. Навстречу им шла группа офицеров. Чеканя шаг, патруль приветствовал офицеров.

Матросы вышли к реке и зашагали вдоль левого берега. Река почти очистилась ото льда. Буро-желтая вода неудержимо, напористо катилась к морю, вихрясь и журча у каменистого неровного берега, разбивая о бетонные быки каменного моста редкие льдины. Много коротких бревен, щепок, веток, смерзшихся кучек мусора и охапок сена несла вешняя вода. От реки тянуло холодом.

— Спокойный ты какой-то, — следуя своим размышлениям, вслух сказал Нагибин, пытаясь хоть чем-нибудь поддеть и обидеть Черноуса. — Как бревно, бесчувственный. Даже злиться не умеешь. Равнодушный.

У Черноуса дрогнула бровь, сжались губы. Нагибин сбоку внимательно следил за лицом старшего матроса. Черноус уловил во взгляде обидчика недобрый торжествующий огонек и, усмехнувшись, по-прежнему спокойно и ровно сказал:

— Характер такой. От злости худеют. Мне не к лицу.

Нагибин разочарованно махнул рукой.

— Не пойду больше с тобой в наряд: скучно.

— А я с тобой пойду… за милую душу.

— Почему? Зачем тебе со мной ходить? — спросил горячо матрос, словно бы убеждая товарища не делать никогда этого. В голосе его слышались насмешливые и в то же время испуганные нотки.

— Скажу. Нравишься ты мне — не скрытый, весь на ладони.

Нагибин мгновенно посветлел, не в силах скрыть удовольствия, и отвернулся к реке.

— Эх, черт! — удивился он чему-то и зашагал веселее. Достал из кармана пачку папирос. Хотел закурить — уже папиросу сунул в рот, — но, взглянув вопросительно на Черноуса, раздумал. Положил папиросу обрати но в пачку, спрятал в карман и снисходительно проворчал:

— Ладно, все равно. Будем действовать по уставу. Служба так служба.

— Дело, — одобрил Черноус.

Приветствуя и отвечая на приветствия, матросы шли по берегу, поглядывая по сторонам. С ними поравнялся ефрейтор, вскинул руку к пилотке и обогнал. Черноус успел заметить, что у ефрейтора не застегнут воротник и нет одной пуговицы на хлястике, который тот, словно бы оправляя, прикрыл закинутой назад рукой.

Черноус негромко окликнул его:

— Товарищ ефрейтор!

Ефрейтор секунду помедлил, затем круто повернулся, подошел и представился:

— Ефрейтор Барков.

— Пуговицы у вас на хлястике нет, товарищ ефрейтор. — тихо и сочувственно сказал Черноус. — И воротник… был не застегнут.

Сбитый с толку неожиданно мягким дружеским тоном старшего матроса, ефрейтор покраснел:

— Виноват, товарищ старший матрос, не заметил, — заговорил доверчиво он. — Из кино я иду. Пуговицу, наверное, оборвали в темноте, когда выходил. Не заметил, виноват.

— Верю, что в кино оборвали, — согласился Черноус. — Но вы говорите, не заметили, а зачем же рукой прикрывали?

Ефрейтор покраснел еще сильнее, замялся, переводя просительный взгляд с Черноуса на Нагибина. Тот смотрел на него хмуро, отчужденно. Окинув презрительным взглядом Баркова, проговорил грубо и властно:

— Не крути хвостом: ясно все, — и, обращаясь к Черноусу, добавил — Чего с ним, солдатом, чикаться! Возьмем документы и пусть прогуляется в комендатуру. Будет порядок…

— Прекратить! — резко оборвал матроса Черноус. Нагибин опешил и притих, удивленно глядя на старшего матроса. Что с ним стряслось? Никогда такого не бывало.

Ефрейтор еще плотнее прижал руки к бедрам, подтянулся и теперь уж бесстрастно и прямо смотрел только на Черноуса.

— Покажите ваши документы, — опять спокойно обратился старший матрос к нему. Ефрейтор не торопясь с достоинством достал документы.

Посмотрев, Черноус возвратил их.

— Как же вы пойдете теперь по городу без пуговицы, с заткнутым за ремень хлястиком? — спросил он после непродолжительного молчания. — Остановят опять, будет два замечания вместо одного.

— Я забегу к знакомым, пришью, — обнадеженный, ефрейтор заметно оживился. — Здесь рядом. Я сейчас же устраню непорядок. Разрешите идти, товарищ старший матрос?

— Не разрешаю, товарищ ефрейтор. Пойдете с нами в комендатуру, там пришьете.

Ефрейтор, поняв, что все потеряно, что этого моряка не разжалобишь и не уговоришь, сразу расслабил тело и положил руку на ремень.

— Ладно, — протянул он ехидно и многообещающе. — Мы тоже несем патрульную службу, — и неожиданно перешел на «ты». — Сердца у тебя нет. Не моряк ты, а солдафон.

— Жаль, — отрывисто выдохнул Черноус, подытожив какие-то свои мысли. — Браниться незачем. Пойдемте.

Черноус пошел, но вдруг остановился и пристально всмотрелся в реку. В белесых сгущающихся вечерних сумерках река в рамках потемневших берегов казалась светлее прежнего. Черные льдины неслышно скользили по светлой дороге.

— Смотрите, — обернулся Черноус. — Что там шевелится на льдине? Вон. Видите?

— Коза! — закричал весело Нагибин, забыв о недавней обиде. — Чудеса!

Льдина быстро приближалась, и вскоре стало слышно прерывистое козлиное блеяние.

— Под мостом перевернет и разобьет, — сказал Черноус. — Погибнет коза.

— Вот будет смеху! — с мальчишеским задором прошептал матрос. — Стоит посмотреть.

— Смех тут не к месту, — недовольно пробормотал Черноус, посматривая то на льдину, то на берег и что-то прикидывая в уме.

— Ага! — оживился он, показав куда-то рукой. — Там близко проплывет. За мной!

Черноус побежал назад. Нагибин с видимым удовольствием— за ним. Только ефрейтор поотстал. «Уйти — и все, — подумал он, но колебался. — Хуже бы не получилось. Документы смотрел, наверное, запомнил». Барков потоптался на месте. «Этот запомнит», — решил наконец он, наблюдая за Черноусом. Тот ловко и уверенно пробирался, прыгая с камня на камень и балансируя по узкой отмели — остаткам каменного основания, разрушенного во время войны и разобранного моста.

Ефрейтор Барков подбежал к матросам в тот момент, когда льдина уже подплывала к отмели.

— Проплывает мимо, — тревожно сказал Черноус, не сводя глаз с льдины. — Метрах в пяти.

Он повернулся к спутникам, взглядом спрашивая: «Как быть?».

Барков пожал плечами, а Нагибин начал весело фантазировать:

— Крюк бы сюда: раз за шерстянку — и на берег. Или бросательный — моментально бы зацепили за рога. Чудеса — коза на буксире!

Его забавляла эта неожиданная история с козой, лицо матроса задорно сияло.