Варвар-гетман некоторое время стоял, подобно статуе, будто в тумане, пытаясь понять хоть что-нибудь в космической трагедии мерцающей эфемерности, называемой человечеством, таинственных форм темноты, посягающих на него, доставляя столько мучений. Потом, услышав собственный голос, прерывающийся от страха, Конан встряхнулся, как бы приходя в себя после тяжкого сна, бросил взгляд на останки этой вещи на земле, содрогнулся и повернул прочь к утесам и девушке, которая ждала его гам.

Она со страхом вглядывалась под деревья и встретила его полузадушенным криком облегчения. Он стряхнул смутные чудовищные видения, которые на мгновение одолели его, и снова стал самим собой — бурным и любящим жизнь.

— Где он? — передернулась она.

— Убрался обратно в Ад, откуда он и выполз, — отвечал он весело. — Почему ты не спустилась по ступеням и не удрала в моей лодке?

— Я не хотела тебя бросать… — начала девушка, но тут же оборвала себя и добавила довольно мрачно: — Мне некуда идти. Гирканцы снова угонят меня в рабство, а пираты…

— А что ты скажешь о козаках? — предложил он.

— Неужели они лучше пиратов? — насмешливо спросила она.

Восхищение Конана только возросло при виде того, как хорошо восстановила она равновесие после пережитого ужаса. Ее высокомерие позабавило варвара.

— Кажется, ты так и думала в лагере у Горна, — ответил Конан. — Тогда ты была достаточно бойка.

Алые губки искривились в презрении.

— Неужели ты думаешь, я была влюблена в тебя. Не воображай, что я стала бы позориться с таким варварским вместилищем пива и пожирателем мяса, как ты, если бы меня не обязали делать это. Мой хозяин, труп которого лежит там, заставил меня делать то, что я делала.

— О!

Конан казался удрученным. Затем он рассмеялся, не думая охлаждать свой пыл.

— Неважно. Теперь ты принадлежишь мне. Поцелуй меня.

— Ты осмеливаешься просить… — начала Октавия сердито и вдруг почувствовала, что ее ноги оторвались от земли, а сама она прижата к мускулистой груди гетмана. Она отбивалась от него неистово, вкладывая в это всю гибкую силу своей восхитительной юности, но Конан только бурно хохотал, опьяненный обладанием этого превосходного создания, извивающегося в его руках.

Он легко сминал ее атаки и пил нектар ее губ со всей необузданной страстью, на которую был способен, пока руки, отталкивающие его, не ослабели и конвульсивно не обвились вокруг его массивной шеи. Тогда Конан рассмеялся, глядя прямо в чистые глаза, поднятые на него, и сказал:

— Почему бы тебе не предпочесть вожака Свободного Народа воспитанной в городе собаке из Турана!

Октавия откинула свои рыжеватые локоны, еще трепеща каждым нервом от огненных поцелуев варвара. Не расплетая рук, она поддразнила:

— Ты считаешь себя равным Адже?

Конан рассмеялся и, держа девушку на руках, большими шагами двинулся к лестнице.

— Ты сможешь судить сама, — хвастливо бросил киммериец. — Я запалю Хоарезм как факел, чтобы он освещал путь к моему шатру.