Мгновение Конан стоял пошатываясь на широко расставленных ногах, чувствуя, как его ребра вдавливаются во внутренности, а в глазах темнеет от напряжения. Кривой меч мерцал у него над головой, и наконец он обрушился, рассекая чешую, мышцы и позвонки. Один огромный извивающийся клубок змеиного тела неожиданно распался на две части, которые, в свою очередь, распались на хлещущие, извивающиеся в смертной муке обрубки. Конан, шатаясь, двинулся прочь, стараясь избежать их конвульсивных ударов чешуйчатого тела. Он совершенно выдохся, все плыло у него перед глазами, из носа текла кровь. Ничего не видя в кровавой пелене, он ощупью схватил Октавию и тряс ее, пока она не стала задыхаться.

— В следующий раз, когда я приказываю тебе оставаться на месте, — прохрипел он, — стой там!

У киммерийца слишком сильно кружилась голова, чтобы выслушивать оправдания. Взяв девушку за руку, как напроказившую школьницу, он повел ее в обход отвратительных обрубков, все еще хлопающих и извивающихся на полу. Где-то по пути ему показалось, что он слышит пронзительный человеческий крик, но в ушах у него еще шумело, поэтому он не был уверен в этом.

Дверь подалась под нажимом. Если Косатраль поместил змею сторожить предмет, которого он боялся, очевидно, он считал эту меру предосторожности вполне подходящей. Конан почти ждал, что какое-нибудь другое чудовище нападет на него, когда он откроет дверь.

Однако в сумрачном свете он увидел только неясный изгиб арки, тускло поблескивающий блок золота и слабо мерцающий полумесяц на нем.

Со вздохом облегчения он подхватил его и, не тратя времени на изучение и рассматривание, развернулся и помчался через комнату, вниз в большой зал по направлению к дальней двери, которая, как он чувствовал, вела наружу. Он был прав. Несколькими минутами позже он выскочил на молчаливые улицы, наполовину неся, наполовину сопровождая свою товарку. Никого не было видно, но за западной стеной раздавались крики, стенания и вопли, которые заставили Октавию задрожать. Конан подвел ее к юго-западной стене и без затруднений нашел каменную лестницу, которая вела наверх к сторожевым башням. Он прихватил толстый гобеленовый шнур в большом зале и теперь, достигнув парапета, сделал из мягкой крепкой веревки петлю и, усадив в нее девушку, опустил ее на землю. Затем, привязав конец к одному из зубцов, он соскользнул по веревке вслед за ней. Для того чтобы покинуть остров, у них был один путь — лестница в скале с западной стороны. В этом направлении он и спешил, описывая широкий круг вокруг места, откуда слышались крики и звуки ужасных ударов.

Октавия ощущала, что страшная опасность скрывается в этих укрытых густой листвой дебрях. Дыхание у нее перехватило, сердце сильно забилось, и она тесно прижалась к своему защитнику. Но крики в лесу прекратились, и они не могли понять, в чем заключается опасность, пока не выбрались из леса и им не бросилась в глаза фигура, стоящая на краю утеса.

Джихангир Аджа избегнул судьбы, постигшей его воинов, когда железный гигант, внезапно вылезший из ворот, начал плющить, мять и рвать их на куски растащенного на волокна мяса, перемешанного с раздробленными костями. Когда он увидел, как ломаются мечи его лучников об это человекоподобное воплощение силы, он понял, что они столкнулись не с человеческим выродком. Он сразу кинулся прочь, укрываясь в дремучей чащобе, пока не стих шум кровопролития. Затем он прокрался назад к лестнице, но его гребцов внизу уже не было.

Они услышали вопли и, ожидая в нетерпении и тревоге, вдруг увидели на утесе над собой залитое кровью чудовище, размахивающее гигантскими руками в жутком восторге триумфа. Больше им некого было ждать. Когда Джихангир появился на скале, они как раз вплывали в камыши и докричаться до них уже не было возможности. Косатраль убрался — то ли вернулся в город, то ли рыскал по лесу в поисках человека, убежавшего от него за пределы стен.

Джихангир как раз готовился спуститься по лестнице и сесть в лодку Конана, когда увидел гетмана и девушку, выходящих из чащи. Леденящее кровь происшествие, почти разрушившее его планы, не изменило намерений Джихангира по отношению к вожаку козаков. Вид человека, которого он пришел убить, наполнил его радостью, вознаградившей за пережитое. Его удивило, что с ним была девушка, которую он отдал Джелаль-хану, но он не стал тратить время на нее. Подняв свой лук, он вложил стрелу и выстрелил. Конан присел, и стрела воткнулась в дерево. Смех обуял Конана.

— Собака! — насмешливо бросил варвар. — Ты не можешь попасть в меня. Я родился не для того, чтобы умереть от гирканской стали. А ну-ка! Попробуй еще раз, туранская свинья!

Джихангир оставил свои безуспешные попытки. Та стрела у него была последней. Он вытащил кривой меч и двинулся вперед, уверенный в своей безопасности, так как на нем был остроконечный шлем и мелкоячеистая кольчуга. Конан встретил его на полпути слепящим выпадом меча. Кривые лезвия скрещивались, вновь взлетали, описывая сверкающие круги, слепили глаза. Октавия, наблюдающая схватку, не успела заметить, когда был нанесен решительный удар, но услышала его звук и увидела, что Джихангир падает, а из его бока, где клинок киммерийца, пробив кольчугу, застрял в позвоночнике, хлещет кровь.

Но вопль Октавии был вызван не смертью ее бывшего хозяина. Обламывая сучья и сгибая деревья, над ними вырос Косатраль Кель. Девушка не могла бежать, громкий стон сорвался с ее губ, колени у нее подкосились, и она упала ничком на дерн.

Конан, нагнувшийся над телом Аджи, не шевельнулся, чтобы скрыться. Перехватив красный от крови меч в левую руку, он вытащил серповидный нож Юэтши. Косатраль Кель вздымался над ним с поднятыми, как кувалды, руками. Но когда лезвие отразило солнечный луч, гигант внезапно отступил.

Однако кровь Конана взыграла. Он стремительно бросился вперед и всадил серповидное лезвие. Оно не отскочило и не изогнулось. Его острие вошло в темный металл, из которого состояло тело Косатраля, как нож мясника или топор в обычное тело. Из глубокого надреза потекла странная жидкость — кровь богов, и Косатраль издал крик, подобный погребальному звону большого колокола. Его устрашающие руки молотили все вокруг, но Конан, который был стремительнее, чем лучники, погибавшие под этими ужасными расплющивающими ударами, увертывался, колол и рубил вновь и вновь. Косатраль закачался и накренился, его крики рвали слух, как будто металлу был дан язык, выражающий боль, словно железо пронзительно визжало и скрежетало от муки.

Затем, развернувшись, он двинулся в лес, шатаясь и спотыкаясь, проламываясь через кусты и натыкаясь на деревья. И несмотря на то, что Конан преследовал его со скоростью, которую ему придавала жажда реванша, стены и башни Дагона выступили из-за деревьев раньше, чем он сумел всадить в гиганта кинжал еще раз.

И тут Косатраль снова развернулся, молотя воздух сокрушительными ударами, но Конан, распаленный до бешенства, не собирался отказываться от своего намерения. Как пантера в безвыходном положении сбивает с ног быка-лося, так нырнул он под дубинообразные руки и всадил по рукоять серповидное лезвие в то место, где у человека находится сердце.

Косатраль зашатался и упал. Он сохранял облик человека, пока был на ногах, но то, что грохнулось на землю, уже потеряло эту форму. Там, где было подобие человеческого лица, уже не было лица совсем, а металлические конечности плавились и изменялись на глазах… Конан, который не отступал перед живым Косатралем, отшатнулся, побелев, от него мертвого, не в силах наблюдать ужасные превращения. В своей смертной агонии Косатраль Кель снова становился субстанцией, которая ползла вверх из бездны в течение тысячелетий. Давясь от нестерпимого отвращения, Конан отвернулся, чтобы не быть свидетелем этого зрелища, и тут он обнаружил, что башни Дагона больше не просвечивали сквозь деревья. Они растаяли как дым — зубчатые стены, башни, огромные бронзовые ворота, бархат, золото, слоновая кость, темноволосые женщины и бритоголовые мужчины. С уходом сверхъестественной силы, вернувшей их к жизни, они вновь обратились в прах, которым действительно были в течение бесчисленных веков. Только остатки разрушенных колонн поднимались над обвалившимися стенами, разбитой мостовой и разрушенным куполом. Конан снова видел руины Ксапура, какими он помнил их по прежним временам.