— Что ты, Линетта! Господин Лори совсем не стар. Ему лет сорок, не больше. А на вид он даже кажется моложе. И такой симпатичный, такой воспитанный!..

Сорок лет! Элина считала его гораздо старше. Должно быть, солидный вид и чопорные манеры старили его в глазах девушки. Неожиданное известие о женитьбе Лори взволновало Элину только из-за ее горячей привязанности к Фанни; она любила девочку, как родное дитя, а та, чужая женщина, наверное, разлучит их. Но кто она, эта женщина? Лори никогда не упоминал о ней. И ведь он нигде не бывал, ни с кем не встречался.

— Постараемся расспросить его.!.- сказала мать. — У нас целый день впереди.

Когда все сошлись вместе у дамбы, Ромен объяснял г-ну Лори устройство шлюза: показывал щиты затворов, подымающиеся и опускающиеся при помощи рычага, железные скобы, вделанные в стену, по которым он спускался на дно в водолазном костюме, когда приходилось ремонтировать ворота шлюзовой камеры.

— Знатная выдумка эти шлюзы, разрази их гром! В былое время беднягам судовщикам приходилось летом по три месяца сидеть без работы; жены с детьми плакали от голода, а мужчины напивались с горя. Здесь, на реке, это гиблое время прозвали «голодухой», вот и у трактира такое же название. Ну, а теперь река судоход — на круглый год, и работы на всех хватает.

Лори следил за объяснениями шлюзовщика с важным, начальственным видом, точно супрефект, приехавший инспектировать свой департамент. Элина, не слушая Ромена, думала о малютке Фанни, которая заполнила пустоту их жизни как раз в то время, когда в ней начал пробуждаться материнский инстинкт. Для этой девочки Элина была настоящей матерью, терпеливой, внимательной, заботливой; она не только следила за ее ученьем — она выбирала фасон платьица, цвет шляпки, ленты для волос. Все эти заботы лежали на ней с тех пор, как Снльванира признала превосходство ее вкуса. А что же будет теперь?..

Раздался гудок. Матросы, наспех закусив, вернулись на палубу, и буксирный пароход с белой в черную полоску трубой, почти касаясь выкрашенными суриком бортами стенок шлюзовой камеры, пыхтя и шипя, медленно тронулся в путь, таща за собой вереницу барж. Ворота шлюза затворились, вытолкнув потоки воды, и лязг буксирной цепи начал затихать вдали, по мере того как уплывал караван судов, извиваясь и постепенно суживаясь, точно хвост бумажного змея. Прежде чем уйти с дамбы, Ромен представил гостям Баракена, своего подручного, или, как он говорил, «малого», хотя это название отнюдь не подходило загрубелому, морщинистому, старому матросу с Сены-и-Уазы, скрюченному ревматизмом, ходившему раскорякой, боком, точно краб. Старикашка пробормотал приветствие, обдавая всех запахом винной бочки, и с ним поспешили распроститься.

Сам Ромен, как это ни удивительно для бывшего моряка, в рот не брал ни вина, ни водки. Правда, Ромен любил прихвастнуть, будто в молодости он был самым отчаянным пьянчугой во флоте, но после того как во время попойки набил морду каптенармусу и чуть было не угодил под военный суд, а может, и под расстрел, он дал себе зарок не пить ни капли спиртного и сдержал слово, хотя товарищи насмехались над ним, бились об заклад и всячески его дразнили. Теперь он водку просто видеть не мог, зато любил сладкие напитки, кофе с молоком, сиропы, оршады. И надо же было ему взять в подручные горького пьяницу — эдакая незадача!

— Да что тут поделаешь, — говорил шлюзовой мастер, провожая гостей завтракать в трактир, — разве он виноват, бедный старикан? Вся беда от ихнего замка… С тех пор, как они его «обратили», у него денег некуда девать.

— Обратили? Что это значит?

__ Ну да… Всякий раз, как он сходит в церковь и причастится, барыня из замка Пти-Пор дарит ему сорок франков и сюртук… Вот что его сгубило, бедного малого.

Трактир «Голодуха», видневшийся издали, несколько выше шлюза, помещался на широкой площадке с решетчатыми беседками по углам и множеством снарядов для игр на открытом воздухе; тут были тир с забавными мишенями, игра в кольцо, бочонок, зеленый стояк для качелей, где висели трапеция и канат с узлами. Когда приглашенные вошли в трактир, вдыхая приятный запах похлебки, которую каждое утро готовили для матросов буксира, г-жа Дамур накрывала на стол в чистеньком отдельном зальце с побеленными известкой стенами. Хозяйка, серьезная, опрятно одетая женщина, встретила их с достоинством, почти сурово и улыбнулась только Ромену, своему «любимому клиенту».

Пока она ходила хлопотать по хозяйству, шлюзовой мастер рассказывал, понизив голос, что в прежние времена не было здесь семьи веселее и счастливее Дамуров, но потом у них померла дочка, пригожая барышня, ровесница мамзель Элины. Отец с горя запил, под конец и вовсе спился, так что угодил в сумасшедший дом в Воклюзе, ну, а хозяйка осталась одна-одинешенька, уж ей-то теперь не до смеха, разрази меня гром.

— Отчего же умерла бедная девушка? — с испугом спросила г-жа Энсен, невольно оглянувшись на свою цветущую девятнадцатилетнюю дочь.

— Разное болтают, — продолжал Ромен с таинственным видом, — говорят, будто барыня из замка Пти-Пор опоила ее каким-то зельем… — В ответ на возмущенный жест Элины он прибавил: — Кто их знает? Это я от ее матери слыхал… Что там ни говори, а девочка и вправду померла в замке, и по всей округе до сих пор об этом толкуют, хоть и много лет прошло…

Тут хозяйка принесла в кастрюле аппетитно поджаренного великолепного линя, которого поймал Ромен в установленной законом стометровой полосе вверх и вниз по течению от шлюза. Вкусный запах этого деревенского блюда, болтовня Ромена, аппетит, разыгравшийся после прогулки по реке, — все это отвлекло внимание собеседников от мрачной местной легенды. Свежий ветер, подымая рябь на Сене, проносился над площадкой и рассеивал мельчайшие серебристые брызги, которые отсвечивали, сверкая и переливаясь, на стаканах, графинах, на грубой желтой скатерти стола. Легкое бургундское вино, которое судовщики привозят в прибрежные трактиры в уплату за стол и кров, придало еще больше веселья этой семейной пирушке, оживленной звонким детским смехом и радостной болтовней Ромена, пристроившегося у подоконника рядом с Сильванирой.

До чего ж был счастлив маленький шлюзовщик, что завтракает вдвоем с женой чуть ли не в первый раз за два года, со времени их женитьбы, — прямо свадебный пир! Но добряк не забывал при этом следить за подачей блюд, бегать на кухню, прислуживать дорогим гостям; «любимый клиент» даже захотел собственноручно сварить кофе по-алжирски — с гущей на дне чашки, как любил его бывший патрон. Когда он с торжеством опустил поднос на покрытый скатертью поставец, неожиданно задребезжали струны.

— Смотрите-ка… Фортепьяно!

Это оказался старый клавесин, купленный при распродаже в одном из старинных замков, еще сохранившихся на берегах Сены. Когда-то знатные дамы в фижмах танцевали под его музыку гавоты и менуэты, а теперь подвыпившие парижане на воскресных пирушках в загородном кабачке барабанили на нем, отбивая последние клавиши, «Любовника Аманды» и «Дочку лгуна». Но под нежными пальцами Элины старомодный прелестный инструмент зазвучал по-прежнему, пожелтевшие клавиши слоновой кости зазвенели отрывисто и меланхолично.

Когда молодая девушка, ни разу со времени траура не подходившая к фортепьяно, начала наигрывать припев к старой песне «Дания, прекрасная страна, где так зелены и нивы и луга…» — можно было подумать, будто сама бабушка своим слабым, дребезжащим голосом вызывала на широком горизонте картины родной природы, свежие зеленые луга и колыхающиеся нивы.

Потом Элина заиграла Моцарта, и в ответ на певучие трели, похожие на щебетанье птичек, словно запертых в тесном ящике клавесина, раздалось с берега чириканье славок и трясогузок, порхавших в тростниках. Окончив одну сонату, девушка вспоминала другую, третью, наслаждаясь звучанием старинного инструмента, как вдруг, обернувшись, заметила, что они остались наедине с Лори. Ромен и Сильванира спустились на берег, чтобы поиграть с детьми, а г-жа Эпсен — чтобы выплакаться на свободе.