Лори остался в комнате слушать музыку, взволнованный до глубины души, гораздо сильнее, чем это подобало важному чиновнику министерства. Девушка была так хороша за клавесином, лицо ее сияло вдохновением, глаза блестели, тонкие пальчики бегали по клавишам. Ему хотелось продлить этот сладостный миг, остаться здесь навсегда, не сводить с нее глаз… Вдруг среди окружающего покоя и тихого журчания реки раздался детским крик, отчаянный крик ужаса.

— Это Фанни! — воскликнула Элина и, сразу побледнев, бросилась к окну. Но там, на берегу, уже слышался смех, громкий раскатистый хохот. Высунувшись в окно. Лори понял причину переполоха. Ромен, надев водолазный костюм, собирался спуститься на дно шлюза.

— Боже, как я испугалась!

По мере того как дыхание Элины становилось ровнее, на ее щеки постепенно возвращался румянец. Вся розовая в солнечных лучах, она облокотилась на перила балкончика и прикрыла рукой глаза.

— Как вы добры к моей дочке! — прошептал Лори.

— Да, правда, я люблю ее, как родную… — отвечала девушка. — И мне очень тяжело, что нам придется с ней расстаться.

Он испугался, припомнив, что г-жа Эпсен недавно говорила с ним о замужестве дочери, и робко спросил, боясь услышать правду:

— Расстаться с ней?.. Почему?

Элина помедлила с ответом, глядя куда-то вдаль:

— Потому что у нее будет новая мама…

— Кто вам сказал?.. У меня и в мыслях не было…

Но разве мог он выдержать этот ясный взгляд, устремленный прямо на него? Да, правда, иногда ему случалось думать об этом… Так тяжело жить одному, когда некому поведать свои заботы, не с кем поделиться радостью и горем!.. Так грустно в доме, где нет хозяйки!.. Сильванира уйдет от них рано или поздно, покинет детей, да она и не в силах заменить им мать. Сам же он, надо сознаться, не умеет вести дом, хотя при своих организаторских способностях мог бы управлять целой провинцией в Алжире.

Он говорил об этом просто, со смущенным видом, с доброй, доверчивой улыбкой. И, конечно, Элине гораздо больше нравилась в нем эта беспомощность и робость, чем его напыщенность и важность.

— Вот почему я по временам думал о женитьбе, но никогда ни с кем не говорил об этом… Просто не представляю, кто мог вам сказать…

— Добра ли она, по крайней мере, — та, о ком вы думали? — прервала его Элина.

— Она добрая, красивая, само совершенство… — весь дрожа, отвечал Лори.

— Будет ли она любить ваших детей?

— Она уже полюбила их…

Элина все поняла и в смущении умолкла.

Лори взял ее за руку и тихо, взволнованно начал изливать свою душу, сам не зная, что он говорит, но девушка угадывала в его бессвязных словах музыку и трепет любви. Слушая нежные признания, уверения, клятвы своего друга, Элина задумчиво смотрела вдаль, и перед ней словно развертывалась вся ее жизнь, ровная и спокойная, как берега Сены, как прямые, правильные борозды зеленеющих полей, то освещенных солнцем, то покрытых тенью от облаков. Быть может, она мечтала о другом — о широких просторах, о бурной, деятельной жизни. В юности всех привлекают препятствия, опасности, дремучие леса Красной шапочки, качающиеся башни, на вершину которых взлетает Голубая птица. Зато в браке с г-ном Лори ничто не нарушит ее привычек, ее привязанностей. Она не разлучится с Фанни, никогда не расстанется с матерью.

— О, конечно, никогда!.. Клянусь вам, Элина!

— Тогда даю вам слово. Я буду матерью вашим детям.

Сами не зная как, они сразу сговорились обо всем, в одну минуту связали себя клятвой на целую долгую жизнь. Г-жа Эпсен, поднявшись на площадку, увидела, что они стоят рядом у окна, рука об руку, глядя вниз, на детей, и поняла все.

Из всех деревень, расположенных на левом берегу Сены от Парижа до Корбея, из всех нарядных дачных поселков, носящих звучные наименования-Оранжис, Рис, Атис-Монс, только у Пти-Пора с его заурядным названием есть свое прошлое, есть своя история. Подобно Аблону и Шарантону, он был одним из важных центров кальвинизма в конце XVI века, одним из городков, где по Нантскому эдикту разрешено было собираться парижским протестантам. Каждое воскресенье в храм Пти-Пора съезжались важные господа протестантского вероисповедания, Сюлли, Роганы, принцесса Оранская, и вереницы тяжелых золоченых карет тянулись по мощеной королевской аллее между рядами вековых вязов. С церковной кафедры Пти-Пора выступали с проповедью знаменитые богословы. В храме совершались торжественные бракосочетания и крещения, знатные люди не раз отрекались здесь от католической веры, но слава городка длилась недолго.

После отмены Нантского эдикта[9] кальвинисты были изгнаны, храм разрушен, и когда Самуэль Отман в 1832 году приехал сюда строить плавильные заводы, он нашел бедный, захолустный поселок, где не сохранилось иных воспоминаний о его славной истории, погребенной в пыли архивов, кроме названия пустыря на месте заброшенной каменоломни — «Кафедра проповедника». Именно здесь, на «Кафедре», на развалинах протестантской церкви, были построены плавильные заводы, в верхней части огромного владения, которое тогда же приобрел Отман, ибо торговец золотом уже в то время был богачом. Поместье — такая же историческая достопримечательность, как и поселок, — некогда принадлежало Габриэль д'Эстре,[10] но и здесь ничего не сохранилось от прошлого величия, кроме старой каменной лестницы, потемневшей от солнца и дождей, с изогнутыми дугою двойными перилами, с обломками колонн, увитых черным плющом и диким виноградом, «лестницы Габриэль», имя которой вызывало в воображении призраки знатных вельмож и дам в ярких атласных платьях, мелькавших среди зелени.

Многие из деревьев парка были, вероятно, современниками знаменитой фаворитки, но деревья не рассказывают о прошлом, как старые камни; они теряют память вместе с листвою, облетающей каждую осень. О старинном замке д Эстре было известно только то, что он находился наверху, что он возвышался над всем поместьем, а службы размещались на берегу реки, там, где стоит теперь новый дом, расширенный и перестроенный Отманом.

К несчастью, несколько лет спустя после водворения банкиров через их поместье, как и через все прибрежные усадьбы между Парижем и Корбеем, проложили железную дорогу, которая перерезала вдоль берега Сены столько прекрасных старинных владений. Полотно Орлеанской железной дороги протянулось как раз перед парадным крыльцом, отрезав дом от цветочных клумб «и уничтожив две из четырех великолепных павловний, бросавших тень на цветники. И через перерезанное надвое роскошное имение, обе половины которого были соединены железными висячими мостами, чуть ли не каждый час проносились теперь с оглушительным грохотом поезда, оставляя за собой клубы дыма. Из окон вагона открывался вид на большую террасу, обсаженную шарообразно подстриженными апельсиновыми деревьями, и на семейство Отманов, отдыхавшее в американских креслах на свежем воздухе. Дальше виднелись конюшни из красного кирпича, застекленные теплицы и длинный, рассеченный пополам огород, тянувшийся вдоль рельсов, точно сад начальника станции.

Когда после смерти свекрови Жанна Отман стала полновластной хозяйкой в банке и в доме своего безвольного мужа, она обосновалась в поместье Пти-Пор, славное кальвинистское прошлое которого предвещало успех ее апостольской миссии. В загородном доме, как и в парижском особняке, она все переделала по-своему, вновь воздвигла в поселке протестантскую церковь, построила школы для мальчиков и девочек. После того как заводские рабочие уехали в Роменвиль, на новый плавильный завод дядюшки Беккера, население Пти-Пора сильно поредело: здесь остались крестьяне, огородники, виноделы да несколько мелких торговцев. Среди них-то и начала Жанна Отман с помощью Анны де Бейль свою миссионерскую деятельность. Старая дева ходила из дома в дом и сулила всякие блага — выгодную работу в замке, покровительство Отманов всем, кто будет посещать церковь и посылать детей в евангелические школы; она разъясняла, что школы бесплатные и при них имеются мастерские, где обучают подростков всевозможным ходовым ремеслам.