Война, начавшаяся 1 августа 1914 года, тянется уже третий год. На западе русские армии сражаются с немецкими и австро-венгерскими войсками, на юге — с турецкими. Германия вступила в схватку с Россией на востоке, с Англией и Францией — на западе. На другом конце света Япония тоже объявила войну Германии и захватывает ее колонии. Готовятся начать битву Соединенные Штаты Америки. Человечество еще не знало такой войны. Ее называют мировой.

Немцы очень сильны. Они готовились к войне долго, методично и пунктуально, продумывали каждую мелочь. Они отлично вооружены. Они едва не разбили французов в первые дни войны. Люди, склонные к возвышенным выражениям, говорят об их армии, как о грозном Левиафане[6] из стали, движущемся с быстротой переходов, совершенством маневров и силой ударов, которых не было еще ни в одной войне. Пять русских корпусов — целая армия — погибли в лесах и болотах Восточной Пруссии, чтобы ослабить натиск немцев на Париж.

Русской армии трудно бороться с немецкой. Она хуже вооружена, хуже оснащена технически. Ей нечем отвечать на ураганный огонь немецкой артиллерии — не хватает снарядов. И винтовок тоже не хватает. Десятки тысяч людей идут на верную смерть. Всеобщее недовольство царит в народе.

Озлоблены мужики. Их отрывают от полей, одевают в шинели и шлют, плохо вооружив, в окопы, на верную смерть.

Волнуются рабочие. В городах растут цены, и продуктов становится меньше. Скоро рабочие потребуют ответ за все это.

Угас восторженный пыл первых военных дней среди промышленников, купцов, интеллигенции. Царизм еще раз показал свою бездарность и неспособность управлять страной.

Инженеры один за другим входили в кабинет Шухова, рассаживались, переглядывались недоуменно. Они не знали, зачем вызвал их главный инженер.

— Все? — спросил Владимир Григорьевич. — Послушаем офицера, только что прибывшего из Польши и знающего, что такое война. Капитан Башилов, прошу вас.

Офицер, сидевший у стола Шухова, встал, Видно было, что он не тыловик — усталое лицо, потускневшие погоны.

— Я хотел бы, чтоб вы представили себе условия, в которых мы воюем. Вот один только случай, — сказал он. — В ноябре под Ломжей германские войска пошли в прорыв. Наша батарея стояла на небольшой горке. В три часа дня немцы открыли такой огонь, какого я за всю жизнь не видел, В одном пункте они сосредоточили, наверное, не меньше полусотни батарей. Земля дрожала, и наши позиции были окутаны облаками дыма. То тут, то там рвались снаряды. Мы отвечали как могли, однако неравенство сил оказалось слишком явным. Я получил приказание — отвести батарею. Но осадные орудия не маневренны. Чтобы их приготовить к бою, поставить на специальные платформы, требуется много времени.

И для обратного процесса — перевода из боевого положения в походное — не меньше. А под обстрелом время исчисляется не часами, а минутами. Короче говоря, немцы заняли соседнюю высоту и начали бить по нашей батарее с ближнего расстояния. Одним из первых же снарядов орудие наше было повреждено, а я ранен. Долго лежал в госпитале…

— Что же вы хотите от нас? — не выдержал кто-то из инженеров. — Мы до сих пор проектировали и строили сугубо мирные сооружения — башни, резервуары, котлы, перекрытия зданий. К военной технике отношения не имеем, что это такое — не знаем.

Шухов легонько постучал пальцами по столу.

— Я понял вас, — сказал офицер. — Но и вы поймите меня. Я не случайно рассказал вам боевой эпизод из своей биографии. Это не подвиг Козьмы Крючкова, тут хвастаться нечем. Немцы забрасывают нас снарядами, они вспахивают разрывами и осколками поля сражений. Да, у нас нет такого количества снарядов, но каждый должен сделать что-то, чтобы облегчить положение солдат. Крупнокалиберную шестидюймовую пушку надо перед выстрелом ставить на платформу. Мало того, что эта операция длится несколько часов, — платформы очень тяжелы, их обычно перевозят двенадцать лошадей, запряженных цугом. О какой же маневренности, мобильности может идти речь?

— Благодарю вас. — Шухов встал. — Главное артиллерийское управление объявило конкурс на новую конструкцию платформы, Задача — максимальное облегчение ее веса. Надо сделать так, чтобы и перевозить пушку, и устанавливать в боевое положение было легко. Это не просто техническое задание; я пригласил капитана, чтоб все мы получили и эмоциональный заряд. Наше конструкторское бюро примет участие в конкурсе. Прошу каждого ознакомиться с техническими условиями и думать. Решение будем разрабатывать вместе.

Когда все разошлись, капитан сказал Шухову:

— Откровенно говоря, я не знаю, как вы сможете совместить столь взаимоисключающие требования. Платформа должна быть тяжела — чтоб выдержать отдачу орудия после выстрела. Но она должна быть и легка — чтоб можно было монтировать ее на колеса и везти. Не знаю, не знаю…

Срок был дан короткий — через три дня инженеры вновь собрались у Шухова в кабинете.

Разные посыпались предложения. Шухов сидел вполоборота к собравшимся, слушал не перебивая: лицо его, как всегда, было вдумчиво-доброжелательным. Вот и последний закончил. Шухов ничего не говорил, тихо перешептывались инженеры.

— Ну что ж, — сказал, наконец, Владимир Григорьевич. — Отрадно. Есть интересные идеи. Но главного все же не учтено. Улучшение каких-то одних качеств идет за счет ухудшения других. Если облегчается вес платформы, она не выдержит сил отдачи; если он увеличивается, еще более уменьшается подвижность и маневренность. Случай очень интересен и для всех нас, как инженеров, поучителен. Это весьма яркий пример того, как традиционные конструктивные решения приводят в тупик. Чтоб выйти из него, следует не пытаться усовершенствовать прежние решения, а полностью от них отказаться. Иногда бывает необходимо увидеть задачу совсем не так, как ее поставили, и решить не так. Вот соображения, которые возникли у меня по этому поводу.

Платформу тяжело и долго грузить на колеса. А зачем вообще это делать? Не уменьшать вес платформы нужно, как просят, а разработать такую ее конструкцию, которую легко было бы перевозить, независимо от любого веса. Я предлагаю самой платформе придать вид колеса. Оно будет большое и тяжелое, но зато две соединенных осью платформы превратятся в повозку. А на боевых позициях колеса можно класть на землю плашмя и ставить на них пушки. Массивное колесо примет усилие от отдачи орудия и не даст пушке съехать с места. Может быть, кто-то из вас хочет что-то сказать?

Инженеры ошеломленно молчали.

Через несколько месяцев на столе у Шухова лежал отзыв:

«…Платформа инженера Шухова как в боевом, так и в походном отношении значительно превосходит все прежнего типа осадные крепостные платформы. Боевые ее качества: быстрота и легкость установки, круговой обстрел, прочность, легкость перемещения хобота (быстрота наводки) и отсутствие мелких частей. Относительно походных ее качеств — она настолько улучшила подвижность батареи, что поставила осадную батарею на один уровень с тяжелой полевой артиллерией».

Война все тянется и тянется… Уже больше трех лет прошло с ее начала. Ни царь, ни Временное правительство не могут покончить с ней. Осталось народу взяться за это…

Был вторник 1 ноября 1917 года. На опустевших улицах раздавалась частая ружейная и пулеметная стрельба. Равномерно вздрагивала земля, будто какой-то великан-кузнец бил по ней огромным молотом. То стреляли тяжелые орудия. В города шли бои. Юнкера и офицеры заняли Кремль, Манеж, Университет, Арбатскую площадь. С окраин на них наступали солдаты и рабочие во главе с большевиками.

Домик Шухова — маленький, одноэтажный, в глубине двора на углу Смоленского бульвара и Неопалимовского переулка — оказался как раз в центре боев. Дорога к Арбату проходила здесь.