— Так вот оно что! — стучит он себя ладонью по лбу.— Это моя маленькая кузина, внебрачный ребенок тети, позор нашей семьи. И как это я мог забыть!

— А я и не знала, что у тебя есть кузина… — От плохо сдерживаемого волнения у нее даже голос садится.

Он удивленно смотрит на нее:

— Но, Рената, я тебя не понимаю… Можно подумать, что я скрыл от тебя своего внебрачного ребенка. Неужто из-за этого ты три раза звонила мне на работу? На тебя это совсем не похоже!

— Конечно, не похоже, — перебивает его она. — Но пойми, вдруг откуда ни возьмись появляется какая-то родственница, а от твоей родни, кроме неприятностей, ждать нечего.

Он протягивает ей письмо, но затем опускает руку и кладет его перед собой:

— Кузина пишет, что она дипломница, что приехала, чтобы ознакомиться в нашей государственной библиотеке с несколькими рукописями. Это ей необходимо для будущей диссертации. Пользуясь случаем, хочет встретиться со своим кузеном. Все очень просто.

— А как это ты удостоился чести обзавестись такой кузиной?

— О, это скучная семейная история. — Он с деланным равнодушием сворачивает письмо и под ее недоверчивым взглядом убирает его во внутреннее отделение своего портмоне. — Ты же знаешь, что тетя Каролина… — говорит он как можно безразличнее.

— Кэролайн?! — шумно выдыхает она. — Я так и знала! Я сразу почувствовала, что тут замешана Кэролайн[1]!

— Прошу тебя, будь объективной. Ведь на самом деле все очень просто.

— Йохен, — говорит она тихо, — у тебя всегда все очень просто. Но еще раз я этого не вынесу. Та старая история — разве она не началась с этой жуткой Кэролайн?

— Ты хочешь сказать «тети Каролины», — сухо поправляет он и продолжает после небольшой паузы: — Письмо не имеет ничего общего с Кэролайн. Вероятно, сегодня она так же мало знает свою дочь Виолу, как и я. Во всяком случае, в письме от нее нет даже привета. Поверь, Рената, нет никаких оснований волноваться.

Он сам удивляется, зачем так стремится успокоить ее. Разве ему неизвестно, что именно такие заверения как раз и вызывают беспокойство? Причиной того, что тетя Каролина перебралась в Западный Берлин, была настоящая любовная история. Кто сегодня вправе судить ее? Это был солдат оккупационных войск, американский негр. Потом появился ребенок и он бросил ее. Когда она открыла в Шёнеберге[2] пивную со всякими штучками и девочками, которые разносили пиво по столам и по задним комнатам, то не захотела, а может, и не смогла оставить у себя маленькую чернокожую девчушку. Ее содержание и обучение в интернате, должно быть, влетело тете Каролине в копеечку. Однако об этом Йохен ничего не знал. Она, собственно, об этом никогда не упоминала. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Во всяком случае, у тети свою экзотическую двоюродную сестричку он ни разу не видел.

Рената Неблинг собирает чайную посуду на поднос. Они гак и не попили чаю, скорее, подержали чашки в руках. Бутылку коньяка она со стола не убирает, а ставит рядом с ней две коньячные рюмки.

— Может, когда она придет, нас просто не окажется дома? — неожиданно спрашивает она — видимо, пытаясь этим вопросом успокоить себя.

— Что ж, пожалуй, это лучший выход. — Он удивляется, почему она не задает ему вопрос, который сам собой напрашивается в данной ситуации: «От кого же Виола могла узнать твой адрес, если не от тети Каролины?»

В этот вечер они — что случается теперь очень редко — совершают длительную прогулку в Пионирпарк. О предстоящем визите кузины они больше не говорят. Кажется, ее письмо забыто. Они обмениваются фразами о том, что вот опять настали тревожные времена, что над миром нависли тучи. Каждый из них думает при этом о старшем сыне, который вот уже два с половиной года служит в ракетной части на побережье Балтийского моря, но никто не говорит об этом вслух, словно опасаясь накликать беду. Два раза они слышат свистки «бычка» — наверное, он возвращается на завод. «Жизнь, разве ты не есть постоянное отдаление друг от друга и постоянное приближение друг к другу?» — думает Йохен.

К коньяку они больше не притрагиваются. Потом она засыпает на его руке, а он испытывает такой прилив нежности, что не смеет пошевелиться, хотя рука у него деревенеет. Когда же она наконец привычно переворачивается на «свой» бок, освобождая руку, он еще некоторое время прислушивается к ее ровному дыханию, а затем гасит почти до конца обгоревшую свечу, нащупывает ногами тапочки, осторожно снимает со спинки стула брюки, в кармане которых лежит портмоне с письмом, и крадучись идет в свою маленькую комнатку.

Сначала он рассматривает письмо как рукописный текст — хочет еще раз убедиться, что почерк ему не знаком. Строчки бодро бегут слева направо. В манере письма угадывается натура решительная. Таким почерком вполне может обладать выпускница университета в возрасте его кузины Виолы. И вновь, как при беглом знакомстве с письмом, он останавливается на том месте, где как бы мимоходом говорится о цели столь неожиданного визита: «Тема моей диссертации на первый взгляд довольно нелепа, но исключительно интересна, в плане понимания очень далекой от нас культуры: «Искусство настольных игр Восточной Азии и его отражение в древнеяпонской и древнекитайской поэзии». Особенно интересует меня работа ученика Конфуция Тайханя «Борьба красного дракона с ветром». Говорят, кое-что полезное можно найти в государственной библиотеке и берлинских музеях. Я думаю воспользоваться этой возможностью…»

Он вкладывает письмо между страницами учебника по слаботочной технике. Затем берет телефонную трубку и после короткого раздумья опускает ее. Гудок в трубке действует на него как сигнал, подкрепляющий выжидательный рефлекс. Некоторое время он стоит прислушиваясь у двери спальни, а затем кое-как одевается и поспешно выходит на улицу. У ближайшего телефона-автомата испорчен диск. Следующая будка около старого вокзала городской железной дороги. На долгом пути к ней он ни о чем не думает. Как во сне, от которого никак не удается пробудиться, он, чтобы избежать встречи с приближающимся силуэтом, заходит в парадное какого-то дома и пережидает там до тех пор, пока звуки шагов не замирают за углом, в темноте переулка. В неосвещенной, воняющей мочой телефонной будке в его памяти сразу же всплывает старый телефонный номер. Ни разу не промахнувшись мимо отверстий диска, цифру за цифрой набирает он его в темноте.

После восьмого гудка какой-то механический, тщательно выговаривающий слова женский голос произносит:

— Телефонная служба услуг слушает вас. Абонент ждет вашего сообщения. Пожалуйста, говорите.

Ему кажется, что он слышит шорох магнитной ленты. А над шорохом в телефонной трубке тихо-тихо плывут сиг- палы «свободно», мучительно повторяющиеся восемь раз. Он словно замирает. И снова раздается женский голос. Его охватывает озноб. Кажется, живет лишь один кусочек его тела — левое ухо, прижатое к телефонной трубке.

— Ничего особенно важного, — говорит он нерешительно. — Тетя Каролина передает привет.

Вспоминая сумасшедший вечер в «Кэролайнс бир бар», Йохен Неблинг понимает, что некоторые вызовы, бросаемые судьбой, человек способен принять только в юности. Старый город на Шпрее разделен на две части, на это не та река, которая может разделить людей…

«Что ищет этот Карл, что ищет в кринолине? И что находит Карл? Находит Каролину!» Невероятно, какая только всячина не припоминается после стольких лет! Вместе со словами всплывает в памяти и мелодия, а вместе с мелодией события того сумасшедшего вечера у тети Каролины, когда (если, конечно, Рената права, а она таки права) все и началось.

Празднество достигло апогея, когда громадный, страдающий плоскостопием буфетчик Эгон, бывший профессиональный кетчист[3] выполнявший в заведении помимо всего прочего и обязанности вышибалы, принес в душный, прокуренный зал шарманку и под громкие стенания расстроенных шарманочных труб проревел допотопную польку о Карле и Каролине. Все, кто был еще в состоянии, стали подпевать ему.