маленький городок, поэтому не спешили подавать сигнала бить во все колокола.

Между тем монголы, оскалив рты с крупными желтыми зубами, издавали громкие

звуки, похожие на смех, они выкрикивали незнакомые слова и потрясали

оружием:

-Урусут, урусут, гыр-гыр!... Алыб барын, урусут!.. Другие воины поднимали лошадей на дыбы и словно заходились в

прерывистом кашле:

– Кху, кху, монгол!.. Урррагх! Вятка насадил стрелу на тетиву и, натянув лук наполовину, прищурил один

глаз, выискивая цель. Он ждал, когда кто-нибудь из врагов повернется к

крепости спиной, чтобы постараться вонзить железный наконечник под лопатку.

Он знал от сбегов – беженцев от орды, искавших спасения в их городке, что

Батыевы воины, в отличие от остальных степных разбойников, прикрывают

доспехами только грудь, живот и бока, но спина у них остается прикрытой лишь

несколькими лоскутами кожи. Делать так монголов и кипчаков, пришедших с

ними, принуждали военачальники для того, чтобы они не убегали от противника.

У них считалось со времен Темучина, главного хана, прописавшего для орды в

“Ясе” все законы, что тот из воинов, который показал врагу спину, достоин

смерти, они поэтому не щадили себя, тем более, другие народы, пошедшие с

ними в поход. Вятка это знал и не спешил отпускать тетиву. На охоте у него

получалось не промахнуться по дичи даже в лесу, среди стволов и веток, на

расстоянии едва ли меньшем, чем сейчас. Лук у него тоже был добрым, он

выменял его у заезжего восточного купца на несколько шкурок чернобурых

лисиц. Он был собран из двух рогов какого-то степного животного и частенько

вызывал завистливые взгляды других ратников, хотя редкостью этот лук среди

козличей не считался. Купцы могли исполнить любое желание горожан, был бы

спрос на товары и ценные шкурки для обмена. Наконец один из всадников, истоптавших копытами коней девственный снег на другом берегу русской реки, отъехал от своих и будто примерз к месту, подавая рукой сигналы в сторону

леса, чернеющего вдали сплошной стеной. Вятка внутренне напрягся, затем

плавно приподнял лук, примеряя на глаз траекторию полета стрелы и, натянув

так-же плавно тетиву до отдачи, разогнул пальцы. Стрела шумнула оперением и

унеслась в заснеженную даль, она угодила точно в спину монгольскому воину, было видно, как откинулся тот назад, доставая затылком до крупа лошади.

Другие ордынские всадники подскочили к нему и закружились в бесовской

круговерти, не переставая кричать что-то по своему. Они схватили его за

плечи и опрокинули на холку лошади, кто-то подергал стрелу из раны и с

визгом отвернул коня от раненого – в его руках остался лишь длинный конец

стрелы с оперением, но без наконечника.

– Ух ты, как угораздило! – радостно вскинулся Вятка. – Надо

Калеме-кузнецу наказать, чтобы он срезней с зарубинами наковал поболе, тогда

их силком из тела не выдерешь.

Его помощники переглянулись, на бородатых лицах отражался испуг

одновременно с восторгом от того, что враг оказался не бессмертным, как его

расписывали, а тоже уязвимым. Охрим сдвинул со лба меховую шапку и помял

бородатый подбородок:

– Вятка, а ты не поспешил с самострелом-то? – спросил он с сомнением в

голосе. – Индо запамятовал, что сказывал наш воевода?

– А что он сказывал? – отозвался стрелок, не отрывая взгляда от

вражеских всадников.

– Что Батыга не пройдет мимо нашего Козельска без осады, ему надо

отомстить за послов числом с десяток, которых порубил наш удельный князь

Мстислав Святославич пятнадцать весей назад на Калке-реке. За что сам и

поплатился.

– Сплясали поганые на наших двенадцати князьях. Накидали на них

горбылей и пошли в пляс на кривых ногах, пока они кровушкой не изошли, –

напомнил Бранок ратникам о том событии, о котором знали козляне от мала до

велика. Он тоже начал сомневаться в поступке Вятки. Добавил. – Заезжие

дреговичи сказывали, что тот пир на крови устроил Себядяй, а случилось это у

киевского Заруба, что стоит подле брода через Днепр.

– Ужель наш князь рубил ордынцев один! – вскинулся Вятка возмущенно. –

А если и так, то не они должны нам мстить, а мы пустить тугарам и мунгалам

юшку. Мы на них войной не ходили, они пошли на Русь многими ордами.

Бранок взбодрился, он тут-же схватился, пока Охрим разгонял сомнения в

голове, за рукоятку длинного меча с круглым железным яблоком на конце для

противовеса клинку.

– Истинное твое слово, – воскликнул он. – Мунгалы в те поры нас не

пощадили, а иссекли всех русских ратников как ржаной колос серпом. А наши

полки всего-то хотели помочь союзникам-куманам отогнать ордынцев от границ с

ихним Диким полем.

– Русичей тогда было вместе с половцами в четыре раза поболе

чагонизовых орд, и если бы степняки не повернули при виде ордынцев обратно, и не смяли наши полки, то неизвестно, кто бы праздновал ту победу,-

встряхнулся и Охрим. – Нам, выходит, тоже пришла пора показать себя в ратном

деле, потому как правда на нашей стороне, иначе мунгалы от нас за просто так

не отстанут. – Он дотянулся до лука и ловко наложил стрелу на тетиву. – А

нук-от и я ручной самострел примеряю, пока нехристи в себя не пришли.

Охрим деловито настроил лук, долго шарил взглядом по спинам вертлявых

ордынцев, пока не прилип зрачком к одной из них, самой широкой. Но даже

такая цель показалась недосягаемой, потому что на таком расстоянии стрела

впилась бы в шубу уже на излете. А надо было бить наверняка, чтобы

неприятель понял, что здесь встретят его не хлебом с медами и другими

подарками, как встречали в иных краях, а летучей стрелой, быстрым копьем и

острым мечом. Он чуть приподнял наконечник, служивший ему прицелом, с

расчетом на потерю стрелой высоты на второй половине пути и, не отпустил

тетиву сразу, а выдавил от себя левой рукой середину гнутого из корневища

лука. И только потом разжал пальцы. Это был мунгальский прием, которому

старшины учили княжеских дружинников и ратников из молодых козельских

мужиков с той поры, как орда пошла на Русь. Каждый сбег из малых и больших

городов и весей, разоренных степным воинством, ненасытным как прузи –

саранча, стремился выложить соплеменникам все, что успел узнать о силе, военных навыках и привычках узкоглазых врагов, не знавших пощады. Стрела

вспорхнула с крученой жилы и унеслась за реку, и тут-же над головами Вятки с

Охримом резво хлопнула тетива от лука Бранка, не захотевшего оставаться в

стороне. Лук у него был согнут из молодой ольхи, тетиву же он вытянул из

подколенной жилы матерого лося, за которым гонялся по лесам несколько дней.

Все трое как по команде подались вперед, напрягая зрение. За рекой ордынцы

возились со своим товарищем, стараясь положить его поперек седла, они словно

забыли об опасности, уже показавшей им свое жало. Наверное, тот воин был

начальником, слово которого было законом и в руках которого были их жизни, поэтому они показывали перед ним и друг перед другом свою прыть, но

бестолковая возня стоила им новых нериятностей. Ордынец с широкой спиной

скособочил вдруг голову и попытался достать стрелу, впившуюся в шею, рукой с

висящей на ней плетью, через мгновение под вторым воином упал как

подкошенный конь. Остальные мунгалы завизжали и бросились врассыпную, но

тут-же опомнились, словно кто-то могущественный одернул их железным словом.

Они взялись носиться по берегу, посылая стрелы на полном скаку в то место, откуда атаковал неприятель, не решаясь пересечь реку и за нею глубокий ров, засыпанные снегом. Солнце наконец-то пробило толщу тумана, укрывавшую

равнину, отчего невозможно было угадать полет стрел, потому что они